Посмотрел на телевизор, зевнул.
Любимец московской публики Буйнов с улыбочкой на весь экран:
Падают листья…
Зато прозрачней свет.
Эта суетность никак не вязалась с размышлениями Функционера и с его мыслями, а последняя мысль была удачной: о вечности, о бренности, о смерти (иногда подобные размышления посещают даже трезвых и на удивление глубокомыслящих людей, посвящающих старость лет сбору плодов и подведению итогов).
Смерть — это единственное, что еще не удалось опошлить людям, — прошептал Функционер и выключил телевизор.
—Тара–рам, тара–рам, тара–рам, там…
Это — сороковая симфония Вольфганга Амадея Моцарта в дверь. Наверняка тот человек, что только что звонил.
Ну–ка — кто это, кто…
Посетитель имел вид явно кагэбистский, то есть — ничем особо не выделяющийся, «без особых примет»: лицо — овальное, нос прямой, волосы русые, глаза серые… Ну и так далее; невзрачный такой вид.
Наверное, телохранитель этого самого Джаффара, решил Функционер. Это теперь мода у них такая, у криминальных и некриминальных царей — приглашать на службы бывших гэбистов. Вон, Банкир, хитрый царь Соломон, который теперь в Лондоне сидит, по слухам, накупил дюжину бывших старших офицеров и несколько генералов из страшного 5–го Главного управления КГБ. которое в свое время успешно травило идеологических диверсантов и диссидентов, а этот, наверное, из 2–го набрал, контрразведчиков…
И чего это с телохранителями?
Один из сопровождавших остался стоять в дверях; не человек, а монстр какой–то, огромный резиновый сейф, набитый мышцами, гибкими сочленениями и сухожилиями. Наверное, мигни ему невзрачный посетитель — тут же перешибет сухой стебель его, Функционера, шеи с болтающейся седовато–лысым стручком головы одним ударом.
А невзрачный посетитель, профессионально осматриваясь по сторонам, прошел на кухню, скромно так прошел, как показалось — едва ли не на цыпочках.
Поставил на стол дипломат и сдержанным жестом восточного принца, который дарит младшему вассальному князьку половину своих земель, расстегнул его.
Прошу!
У Функционера зарябило в глазах: столько денег и за один раз он еще никогда не видел… Все стодолларовые, новенькие, в упаковках, аккуратненько так лежат, как покойнички в гробах…
— Что это?
Невзрачный скромно улыбнулся.
— Деньги. Не видите, что ли? Ведь вас спрашивали, любите ли вы наличные деньги, а вы сказали — да, очень… Да мы и так это знаем.
Странно — и с чего это?
Неужели Экономист так быстро все сделал, и Бандит теперь, попивая свой «Хенесси—Парадис» в обществе Промышленника, договариваются о передележе паёв ОРТ? Наверное, ведь деньги, такие деньги так просто не привозят…
Стало быть — комиссионно–посреднические, честно заработанные…
Но ведь он, Функционер то есть, ему, Бандиту должен, и очень должен…
Однако на всякий случай решил прикинуться:
— Кому?
Пододвинув дипломат, Невзрачный пожал плечами.
— Вам, конечно же…
— Но за что?
Функционер по–прежнему лихорадочно соображал: почему, за что все–таки ему принесли эти деньги? Ведь не Бандит должен ему, а он Бандиту, и тут — на тебе…
А вдруг не от Бандита?
Ситуация меняется с каждой минутой, торос и айсберги то сходятся, то расходятся, наскакивают друг на друга, круша молодой лед…
Интересно — сколько же их тут? Говорят, в типовой атташе–кейс, в дипломат, то есть, входит ровно миллион, если стодолларовыми. Ну, тут конечно же, миллиона не будет, но все–таки…
Полмиллиона?
Двести тысяч?
Тоже неплохо…
Да. что ни говори, а старость — если ты, конечно, обстоятельный, философски мыслящий и глубокий человек — старость не такое уже и плохое время.
Время сбора плодов и подведения итогов. А итоги — вот они, итоги: полный чемодан денег.
Наличных.
На лицо, так сказать…
Теперь предстоит выяснить главное: за что? Это частично решит другой вопрос: от кого?
Стараясь не смотреть на банковские упаковки, Функционер осторожно присел на краешек кресла — будто бы не у себя дома, а на приеме как минимум в Эр– Рияде и спросил:
— Ну, все в порядке?
— У нас всегда все в порядке, — туг же последовал ответ.
Да, и никакого удивления: у этих нервная система вообще отличается тренированной стабильностью.
Но все–таки…
Может быть, кто–нибудь из других функционеров нашел выход на Промышленника, но по каким–то причинам не хочет светиться, а Бандит (нет, все–таки Бандит, Бандит — кто еще?) решил, что это его, Функционера работа; может быть, действительно Экономист все–таки постарался: а в самом–то деле, что ему — никакого криминала тут нет, обыкновенные комиссионно–посреднические услуги, ни к чему, кроме того, не обязывающие. Просто один банд… то есть бизнесмен хочет войти в долю с другим бизнесменом, но в силу присущей скромности и природной стеснительности не может сделать этого самостоятельно; он как девочка–целочка нецелованная, должен, чтобы их познакомили…
Так почему бы и нет?
А–а–а, какая, к черту, разница?
Главное, что перед ним — деньги.
Наличные.
Налицо или, как говорили во времена его, Функционера подъездного детства — «на рыло».
Наверное, придется немного поделиться и с Экономистом — не иначе, как он… Ему, стало быть, «на рыло»…
— Да, вот еще что, — добавил Невзрачный, достав из кармана глянцевую аптечную упаковку, — вам просили передать…
— Что это? — Функционер машинально взял упаковку в руки.
— Отличное средство, — Невзрачный фазу же взял тон главврача из правительственной лечебницы, — у вас ведь со стулом не в порядке…
— Откуда вам известно?
— Нам все известно, — столь же бесстрастно ответил посетитель. — И не только это. Замечательное лекарство, снимает запоры, нормализует обмен веществ и тонизирует. Прошу. Это — презент. Можете выпить немедленно и увидите, как это хорошо…
— Хорошо, — все так же механически повторил Функционер, — приму…
Он осторожно выдавил таблетку и, не запивая её, проглотил.
— Вам это поможет, обязательно поможет.
— Спасибо.
— Ну, всего хорошего, — Невзрачный незаметно кивнул резиновому сейфу — тот отошел от двери. — Не буду задерживать.
Хозяин мягко улыбнулся в ответ и откровенно скосил глаза в сторону остававшегося на столе атташе–кейса.
— До свидания…
Действительно, сразу после таблетки Функционер почувствовал не только облегчение, но и настойчивые позывы кишечника.
Фу–у–у, наконец–то, какое счастье! Если вдуматься — как мало человеку надо для счастья! Уверенность в том, что ты — трезвый и глубокомыслящий, что ты не зря прожил свою жизнь, что на старости лет у тебя есть что собирать и что подводить…
Ну, и отсутствие таких неприятностей, которые испытывает он, Функционер то есть — особенно по утрам.
Но главное–то — главное это чемодан денег. А теперь, к закату дня, похоже на то, решены сразу две глобальные проблемы: стул… Ну и это.
Функционер закрыл дверь и, взяв атташе–кейс в руку, зашел в туалет.
Приспустил штаны, уселся и с необычайным приятным для уха шумом, уже подзабытым, быстро и обильно испражнился.
Нет, все–таки — как мало надо человеку для счастья!
Регулярный стул… Репутация… Глубокомыслие…
Ну, склонность к абстракциям. Ну, и то, что тут в дипломате лежит.
Банальненькое такое, конечно же, умозаключение, но — верное. Все банальности верны, все верное банально. Аксиома.
Осторожно положил атгаше–кейс на голые голубовато–прозрачные колени с обвисшей старческой кожей, щелкнул замочками…
Ну, сейчас самое лучшее занятие — пересчитать, сколько же туг.
А действительно — каков итог, каковы плоды, под чем подвести черту?
Функционер медлил, медлил, сознательно оттягивал приятный момент…
Неожиданно в мозгу замаячила мысль, уже посещавшая его сегодня, до визита Невзрачного, философская и глубокая, трезвая, и на удивление абстрактная — как все его сегодняшние мысли.
Почти все.
И мысль эта показалась настолько глубокой, так захватила его, что он с удовольствием еще раз прошептал её вслух:
— Смерть — единственное, что еще не удалось опошлить людям…
После чего одновременно щелкнул замочками атташе–кейса…
Это было последнее его умозаключение: слепяще–белый взрыв оглушил его, с давлением в сотни атмосфер вжал в стену, размазал по нежно–кремовой матовой поверхности, растворил, распылил, втирая в побелку потолка, в правильные кафельные прямоугольники…
Если пожилой и пусть даже на редкость трезвый человек живет в пятикомнатной двухсотметровой квартире в центре Москвы совершенно один, то, сколь значительную функцию он не выполнял бы в Государстве, его смерть не станет известной в тот же день…
Произойдет это только после того, как у соседей снизу «у туалете» потечет потлок; после того, как будет вызван сантехник, который определит, что наверху что–то случилось; после того, как спустя многократно повторяемое «тара–рам, тара–рам, тара–рам, там» из сороковой симфонии Вольфганга Амадея Моцарта участковый милиционер в присутствии двух обязательных понятых выломает дверь и, после поисков по всем двумястам метрам квартиры хозяина — а точней то, что от него осталось наконец найдут в туалете.
Но это будет уже не хозяин: обезображенный обрубок туловища с засохшей кровью, с впившимися с дряблое старческое тело осколками унитаза и кафеля, с намертво присохшими к испражнениям, сероватому студенистому мозгу и коричневым кровяным ошметкам стодолларовыми банкнотами, которые последующая экспертиза признает фальшивыми, с раскроенным черепом, на который приглашенные с улицы понятые будут смотреть с подсознательным любопытством, переходящим в брезгливый ужас, в блевотное отвращение, — сколь бы трезвые и глубокие умозаключения не рождались в нем еще несколько дней назад…