Когда катер взлетел и автопилот принял курс на станцию, я откинулся в кресле и прикрыл глаза, прислушиваясь к своей подопечной. И к себе.
Наша эмпатия — это довольно специфичная вещь. Готовых пометок над головами "радость", "испуг", "правда", "ложь" и так далее, нам никто не показывает. Чтобы впечатлять проницательностью, и внушать подозрения насчёт чтения мыслей, одного умения чуять других мало, нужен опыт. Большой жизненный опыт, разнообразный и специфический, позволяющий правильно интерпретировать всю ту мешанину, что творится в чужих головах и доносится к нам в виде... откуда-то из памяти опять выплыло слово "живозапах". За неимением лучшего. Хотя мы не любим обсуждать это между собой, но вроде бы у всех оно ощущается по-своему.
Нужно радоваться хотя бы тому, что эта мешанина у людей более-менее похожа. И что с синтетами куда легче. Даже у тех, кто прошёл срыв, даже у тех, кто долго прожил после срыва как полноценная личность — даже у них мы читаем эмоции почти как открытую книгу.
И есть следующая ступень эмпатии. Когда не просто знаешь, что чувствует подопечный. Когда эмоциональные сферы пересекаются, и начинают влиять друг на друга. Нам это крайне знакомо, и один из первых навыков, которому учат Рук — сворачиваться и отстраняться при личном общении меж собой. Без нужды. Иначе будешь ловить чужие эмоции и ассоциации, это не вредно но довольно шизово. И невежливо.
Увы, сейчас я не могу себе позволить такой роскоши.
И именно поэтому мне сейчас хочется курить, нажраться в хлам, и то ли набить кому-то морду, то ли завыть от накатившей неопределённости, пополам с тоской. Поэтому же и подопечная сейчас сидит и относительно спокойно рассматривает плывущий за лобовым стеклом пейзаж. Её раздрай делится на двоих и частью сливается на мою сторону, не снося крышу хозяйке. Той же доли моего фона, что уходит к ней, будет достаточно чтобы нейтрализовать оставшееся, и внушить подопечной заёмное спокойствие. Довольно относительное, но этого хватит, чтобы дать ей точку опоры, от которой она со временем соберёт себя заново.
С обычными хомо такой фокус не пройдёт вовсе, слишком толстые у нас шкуры и слишком замкнутые в себе мозги. С синтетами — случается. Их, особенно подобного класса домашних питомцев, особенно — этой понячьей серии, такими создали. Эмоциональными, искренними, открытыми. Все чувства и нервы наружу. Они легко и быстро учатся. Легко сходятся и идут рядом с нами. Они любят. Их любят.
Новая ветвь разумной жизни, потенциал который мы только-только начинаем толком раскрывать, преподносящая сюрпризы вроде такой вот обоюдной эмпатии.
У нас.
Шедевр работы генжинеров и синт-программистов, который используется всего лишь как живые игрушки. На Земле.
Земляне...
Ненавижу, блядь, землян.
— Почему...
Я скосил взгляд на решившую подать голос пегаску. Та всё так же смотрела вперёд по курсу. Внешне спокойно, хотя ушки всё-таки подёргивались. Внутренне... ну, про это я уже сказал.
— Почему что?
Катеру всё равно ещё полтора часа лёта в экономичном режиме. Можно, конечно, и на сверхзвук выйти, можно и прыгнуть по суборбиталке, можно и вовсе рвануть в боевом режиме, смачно плюнув на всю орбитальную механику. Быстрее можно. Но не нужно. Найдён всегда слегка штормит после карантина. Замкнутое пространство корабля, компания, хоть и малознакомых, но показавших дружелюбие хомо, Рука-эмпат, купирующий возможные конфликты — а потом столкновение с реальностью и нашими просторами. Это тоже потрясение. Хорошее, здоровое, но всё же... Лучше давать передышку и возможность выговориться.
— Почему ты спрашивал, не... — она запнулась, потёрла горло, словно его внезапно свело судорогой. Знакомые симптомы. До боли знакомые.
— Не пытайся думать над тем, что скажешь. — посоветовал я. — У мозга уже есть всё что нужно, он просто не привык это использовать. Не подбирай слова, не пытайся говорить сознательно, пусть тело говорит само. Это как ходить — ты же не думаешь что надо, чтобы двинуть ногой, верно?
Она кивнула, кашлянула, прогоняя воображаемый ком из горла, повернулась ко мне лицом. Вдох...
— Какого хера спрашивал трахала ли я малявку? Хссс...
— Отлично. — мне стоило некоторого труда сохранить спокойное выражение. Почему-то именно обсценная лексика при прошивке частенько ложится легче всего и лезет наружу первой. — Не волнуйся, у многих по первости... вырываются резкие словечки. Спрашивал, потому что надо было понять, насколько сломал тебя покойный владелец.
— А если да, то что? А если я соврала?
— Соврала? Мне? — я поднял бровь. — Амбиции это неплохо, но тут ты о себе чересчур высокого мнения, уж извини за прямоту. Половину того, что творится у тебя в голове, любой грамотный адаптатор считает по мимике, вторую половину любой из Рук считает эмпатией, а в нашем случае всё ещё прозрачнее. Ну и потом, Скут я тоже спрашивал. Если да... понимаешь, для вас желать смерти кому-то — это ненормально, но бывает. Особенно когда заслуживают. Убивать по злобе и ярости, это уже признак каличной психики, но тут шансы на реабилитацию есть. И неплохие. А вот если сама получаешь удовольствие от унижения, насилия и тому подобного, то это уже не признак. Это психика, которая разваливается на глазах.
— И что тогда?
Я спокойно посмотрел ей в глаза.
— Тогда я бы тебя убил. Быстро и безболезненно.
— Добрый дядюшка Шад... — криво усмехнулась пегаска.
— Жестокая Рэйнбоу. — подхватил я ей в тон. — Подобравшая бездомную малявку, которая на улице прожила бы, скорее всего, неделю максимум. Страшная Рэйнбоу, которая издевалась над беззащитной жертвой... так что у той остались ноги, крылья и с ней не развлекался Вендар...
— Пошёл ты. — зло рявкнула пегаска и снова уставилась в лобовое стекло. — Я хотела её прибить, ясно? В самом деле хотела. Как Спитфайр! Как Хоул! Мне лучше знать, понял!
— А одно другого не исключает. — я пожал плечами. — В бредовом мире и забота выходит какой-то шизофренической. Сплошь и рядом.
— А у вас, значит, все разумненькие. Хорошенькие и добренькие. Почти как ты. — Дэш скривилась. Не оборачиваясь, но в лобовом стекле её физиономия отражалась достаточно отчётливо.
— А у нас в первую очередь друг у друга на головах в одной клетке не сидят. Когда кругом фронтир без конца и края, лица сплошь знакомые и считанные на пальцах — люди относятся друг к другу иначе. У нас не рай. У нас хватает своих проблем. И даже сволочи тоже, бывает, встречаются. Но там, где закон — тайга, прокурор — медведь, а подо мхом места немеряно — сволочи плохо размножаются и ещё хуже выживают, знаешь ли.
— Ну так чего возиться. — проворчала Дэш. — Прибил бы меня сразу. — вопреки словам, тон и настроение синтетки менялись, перетекая в любопытство.
Я ещё раз пожал плечами.
— Опыт. Я достаточно повидал, допросил и отправил в Навь всякой сволочи, чтобы уметь отличать настоящих гадов от запутавшейся девчонки. А кроме того, Рэйнбоу Дэш Вендар... — от неё ожидаемо плеснуло злостью. — ...уже умерла, там, на Земле, закрыв все возможные счета. — я махнул рукой вниз. — А здесь — есть только ты. Вот эта кобылка, справа от меня, в кресле второго пилота. И кто она такая, и кем она будет теперь — зависит только от тебя.
Она молчала долго. Я уже решил что ответа не будет, когда послышалось негромкое:
— Я... попробую.
* * *
Станция была заметна издалека, как ей и положено. Строения на плоско срезанной макушке холма у речной излучины сияли под солнцем вырвиглазно-флюоресцентным оранжевым цветом наружных стен. Обычная планировка — шесть стандартных домов-автономов, по три друг напротив друга, два автонома побольше — координаторская и кают-компания, она же столовая и лазарет, закрывают внутренний дворик с торцов, от кают-компании короткая галерея до полуцилиндра ангара, он же склад; прямоугольная посадочная площадка перед ангаром.
Над координаторской лениво бултыхается зеркальный шарик на двухсотметровой привязи — ориентир, плюс стационарная обзорная камера. К берегу реки тянется тонкая нитка лестницы, на солнечном склоне холма в пределах пятидесятиметрового радиуса штатного климат-купола устроены несколько террасс, что-то там посажено — а это уже местное творчество дежурных, сквозь века и расстояния прошедшая привычка к тому, чтобы рядом с домом что-то росло. Трава и прочая подобная растительность в границах купола уже зеленеет вовсю, хотя в густом лесу неподалёку кое-где ещё белеет пятнами снег.
Я заложил плавный вираж заходя на посадочную площадку.
— ...сейчас там дежурных двое, звать Дмитрий и Людмила Весины. В быту Дим и Мила, живут в первом доме, слева от того, что под шариком. — пояснил я для спутницы, внимательно изучавшей станцию. — Остальные на консервации. Какой выберешь?
— Весь? — недоверчиво хлопнула глазищами пегаска.
— Конечно весь. На спас-станциях всегда народа некомплект, а жилья наоборот, с запасом на всякий случай, какой смысл ужиматься... Если что — я напротив них заселяюсь.
— Тогда... наверное, тот что рядом. Если можно.
— Не можно, а нужно. Если что забегай в любое время, не стесняйся, доступ поставлю свободный.
— А можно... — она замялась.
— "Тут полетать?" Тоже нужно! — я ухмыльнулся, мельком глянув на растерявшуюся пегаску. — Во-первых спас должен хорошо знать свой участок, начиная с окрестностей станции... А во-вторых я знаю, что полетать на новом месте, это первое стандартное желание летунов, когда они слегка отходят от новых впечатлений. Вот с кошачьими, кстати, тяжелее всего — те норовят забиться куда подальше и шипеть оттуда на всех... будет Граю с Ладой морока. Хотя вполне возможно, что и обойдётся...
Дэка вздрогнул, касаясь бетона и плавно просел на опорах. Гул движков сменил тональность и стих под короткую судорогу вибрации, пробежавшей по корпусу. Всё. Вот мы и дома.
Немного непривычно сознавать, что после передышки карантина не будет привычной уже суеты и подготовки следующего выхода. Конечно, хорошо отлаженный и отработанный конвейер на Тайге, уже не первый год вполне может справляться и без меня, но лишние кадры на Проекте никогда лишними не были.