Даже телевизор в той гостиной стоял. Старинный, салфеткой накрытый. Ну. Их многие держат для красоты. Понятно, они ничего не показывают. Иногда на экран приклеивают картинку. Мода такая.
А вот радио бубнит в другой комнатушке, и там вполголоса вещает один из сладкоголосых магнатских дикторов. О том, что ещё безопаснее стала жизнь и ещё выгодней торговля.
Но ему прямо. Вот и мастерская. Женщина исчезла, как призрак, оставив их заниматься мужскими делами.
Черноволосый пожилой мужик с седеющими висками и аккуратными усами, в камуфляжных штанах и тельняшке, сидел на табурете перед верстаком и, держа гвозди в зубах, молоточком выстукивал по подошве чёрной мужской туфли. Видимо, набойку менял.
Ашот Ашотович Гаспарян – уважаемый в районе человек. Несмотря на южную внешность, говорил он по-питерски чисто – лучше, чем Саша.
– Ну, проходи, брат, чего стоишь? – сначала что-то промычав, а потом, догадавшись вытащить изо рта гвозди, произнёс обувщик. – Сюда. В ногах правды нет.
И подвинул другую табуретку, явно самодельную.
«А в чём она есть, правда?». Младший не собирался ломать голову, надо ли отказаться от приглашения, а просто сел.
– Здрасьте, Ашот Ашотыч. Я вам шкуры принёс, – Младший положил на верстак большой тюк, перевязанный проволокой.
– Куда кладёшь? На пол клади, вот сюда, на металл. У меня верстак для чистого.
На полу был прибит большой цинковый лист, на него Младший и положил то, что когда-то бегало по Питеру и кусалось. А вот лая от бродячих собак почти не услышишь. Они сразу нападают, не предупреждая. Но чаще убегают.
– Опять, поди, попортил, – ворчал армянин, как всегда, разворачивая тюк. – Откуда у тебя руки растут? Ну, кто так шкуры снимает, да?
– Я вроде аккуратненько.
– Брехня. Не умеешь, – вердикт был окончательный. – Хорошо, что это паршивая помоечная собака, а не ценная норка или чернобурка. Хороший мастер и с человека снимет. А ты и со слона бы не смог.
– А с человека кожа на что сгодится?
– На ремешок для часов. Ладно, эти шутки – грех перед богом. Чур меня и прости меня, грешного, Иисусе. Плохие люди шили из людей перчатки и абажуры. Но господь дал нашим предкам силы с них за всё спросить. Ты знаешь, как это было?
– Я книжки читал, дядя Ашот. Про все войны знаю.
– Ладно, не тяни, умник. Я знаю, зачем ты пришёл. Всё-таки хочешь починить те ботинки, о которых говорил, мальчик?
Младший уже давно отчаялся найти закономерность, когда тот звал его «другом», когда «братом» и когда «мальчиком». Хотя какой он к лешему «мальчик»?
– Ага.
Снял рюкзак и расстегнул застёжки. Раньше на нём была «молния», но её давно заклинило, и Саша заменил её – с помощью Анжелы – на более надёжные пуговицы и завязки. Внутри было много всего, но для сапожника предназначалось только одно.
Затёртый до бесцветности пакет.
Сапожнику понадобилось пять секунд, чтобы оценить состояние обуви.
– Интересно. Э… да тут не только нитки сгнили и каблуки отваливаются. Тут подошва совсем протёрлась. Проще выкинуть твои боты. Сколько раз ты их уже чинил?
– Много. Не помню. Но там были криворукие сапожники, а вы лучший на всём Северо-Западе, как говорят.
– Ты давай не льсти мне, парень, – брови Ашотыча сошлись над переносицей, став почти монобровью. – Я рахат-лукум не люблю. Ладно, бог с тобой. Сделаю. По обычной таксе.
Приоткрылась дверь, и в комнату заглянула одна из его дочерей – чёрное платье почти до пола, платок на голове. Русские женщины ходили чаще в чём-то брючно-джинсовом и без платков, а в платках или хиджабах на голове – только мусульманки. Но эти, хоть и христиане, жили по строгим правилам. И вымуштрованы дочки были так, что не каждый хороший слуга так дрессирован. Явно и мужей папа им подыщет, так что можно не заглядываться. Фигурки-то ничего, а что волосы закрыты, то и воображения хватит. Но тут другая нация, вряд ли чужаку что-то обломится.
Хозяин знаком велел ей подождать, девушка сразу ретировалась, как тень.
Восток – дело тонкое. Тут, в Питере, кого только не было. И все жили и женились в своем кругу, старались не смешиваться. Даже если из народности осталось всего человек сто. Были люди из Средней Азии. Были из разных стран Кавказа. Все они периодически грызлись друг с другом, реже – с местными. Но в целом противостояние с оборвышами было многократно острее, чем все мелкие «тёрки» на Острове, которые были даже для вялотекущей холодной войны магнатов лишь щепоткой приправы… и вкус без неё не особо менялся.
– Без обуви никуда. Ноги сотрёшь, промочишь – заболеешь и копыта отбросишь. Обувь чинить… это талант, брат. А одежду подшить сумеет любая баба. Хотя и мужик должен уметь. А вот ты не умеешь. Мужик вообще всё должен. На нём мир держится. Эх… – обувщик произнёс пару слов на своем языке. Видимо, про то, куда катится мир.
Младший кивнул. Хотя уже подбешивало, что любой, кто старше, считает своим долгом поучить его жизни. Видимо, это их суперспособность. Перестанет ли она на него действовать, когда ему самому стукнет сорок? Или перейдёт к нему?
Он ещё не знал, доживет ли.
– Вот на таких мужчинах, – Ашот Ашотович указал на портрет на стене крохотной мастерской, который висел рядом с несколькими маленькими иконками, видимо, покровительствовавшими труду: на картине был усатый мужчина в мундире, с густой посеребренной шевелюрой и бравой выправкой. На груди усача висели незнакомые медали. Выглядел он важно и величаво. Пальцы сжимали трубку.
Можно было подумать, что это предок Ашотыча, проскальзывало что-то общее, но Младший был в курсе, кто это.
– Знаешь, как его звали?
– Знаю. Иосиф Виссарионович. Правитель был. После Ленина.
– Э… ты его даже не сравнивай с этим… – ещё несколько слов по-армянски. – Это глыба. Прожил бы подольше… не было бы катаклизмы. Не рыпнулись бы на нас. Всех шавок держал в узде. Эх… Запомни всего два слова, парень. Новый родится. А может, уже. Пока были ложные, но придёт настоящий. Всех соберёт, кто разбросан. И к новому величию поведёт. Всё, иди. Через два часа заберёшь свои лапти. Как для себя сделаю, да.
– Ясно. Спасибо.
Слов прозвучало больше, чем два. Впрочем, Младший пропустил их мимо ушей, потому что давно стал равнодушен к тому, что выходило за горизонт его жизни. Всё это казалось ему ненужным фольклором. И важнее старых легенд и новых пророчеств ему было то, что с него взяли стандартную цену. Надбавки за срочность не потребовал, и на том спасибо. Ботинки Саша решил чинить до последнего. Ещё один ремонт они должны выдержать. Особенно в руках такого опытного мастера, как Ашотыч. Тут не было лести. Он действительно бог сапожного дела.
Очень давно, в первый раз выйдя из этой лавки, Младший тут же на скамейке сделал пару заметок в ежедневнике, куда записывал «путевые наблюдения»: про поселения, про опасные места с плохими людьми, и про редко встречающихся хороших.
Отдельный раздел был посвящен мастерам, лавкам и комнатам, сдаваемым внаём. Да, тут в Питере и такое было, можно было снять квартиры в обитаемых домах. Не то что в диких местах, где просто – занимай любое пустующее помещение, не обращая внимания на дыры в потолке, крыс и диких собак за окном без стёкол, но не обижайся, если ночью тебя зарежут и съедят. А в ночлежках хотя бы стёкла были. Но и крысы тоже. Зарезать могли и здесь, и всегда в съёмной халупе следовало быть начеку и держать ствол или хотя бы биту или обрезок трубы под рукой. Но всё же больше шансов было проснуться.
В квартире с хорошей железной дверью, решётками и замками было спокойнее.
Этот раздел заметок самый полезный, потому что в голове всего не удержишь. Впрочем, раньше, пока он скитался, от него не было толку. До этого Саша редко возвращался в те места, из которых ушёл. А вот в Питере всё поменялось. И ценность пометок сразу возросла. Хотя он уже забывал об этой книжке и мог её невзначай выкинуть. А тут перечитал первые страницы – и чуть не прослезился. Это было стыдно. Хорошо, что никто не видел. Но всё-таки сильно он поменялся. Да, кольнуло, но будто через толстую шкуру, куда толще, чем у убиенных собак.
После того как он получил деньги за шкуры («За ботинки потом рассчитаешься, я за несделанную работу не беру!») и попрощался с хозяином («Чего досвиданькаешь, ты ж ещё забирать придёшь?»), Младшего вывели уже через главный вход. Торговля начиналась. Две женщины покупали похожие на кавалерийские сапоги. Причудлива все-таки мода. Тут же в лавке продавалась разная кожгалантерея и простенькие наряды. Женщины этой семьи тоже без дела не сидели, а в одной из комнат стояла механических швейная машинка – он слышал, как она стучит.
Выйдя на улицу, Младший достал книжечку и сделал запись: «„Новый родится“ (легенда, всеобщ., ср.: Кетцалькоатль, Король Артур и т. д.)».
С этим мифом о спасителе он уже сталкивался в городках и деревнях, отделённых сотнями километров лесов, пустырей и мёртвых земель. Все его представляли по-разному, но что-то общее имелось. Все ждали спасителя. Потому что было от чего спасать.
На этом отрезке Малого проспекта жили разные мастера, не только те, у кого отоваривалось потребительскими товарами население, но и специалисты, которые могли купить или продать что-то раритетное.
Чтобы продать что-нибудь ненужное, его не обязательно покупать. Иногда его можно просто найти. Или украсть. Но последним Саша не занимался. Как и мокрухой. Его делом был честный поиск хабара, который никому, кроме старых жмуриков, не принадлежал.
Прошёл мимо двери радиотехника, которому сбывал разные электронные штуки… слишком сложные, чтобы пользоваться самому. Нормальный мужик, в первые дни неплохо помог советами. Если Младший ещё немного разбирался в компьютерном «железе», то радиодетали своим видом приводили его в ступор. А уж когда из этого на его глазах собирали работающий приёмник или усилитель – он и вовсе считал это магией. Примерно как работу автомехаников.
Миновал СТО. С незатейливым названием «Колёса» (странно, что его не путали с аптекой, где можно купить дурь). Одна из четырёх станций техобслуживания на Острове. Эта обслуживала не магнатские машины (для тех были свои гаражи), а просто богатеньких или редких гостей города. Ему же о своей «тачке» нечего и мечтать… Была там даже автомойка. Но это уж со