Снег уже падал сплошной стеной. Боковой ветер сбивал с трассы. Несколько раз они с трудом избежали столкновения с коварными обломками, прикрытыми снегом и потому почти неразличимыми, епе, например, выпавшее из лесовоза бревно или мотоцикл, лежащий на боку, или оторванная дверь легковушки. Скорость упала до минимума. Сначала ехали будто сквозь молоко. А теперь – через кисель. Бурю было слышно, несмотря на плотно закрытые окна командной машины. Она ревела громче, чем натужно звучавший двигатель.
– Всё. Пиндец, – объявил Пустырник. – Здесь.
Наконец-то они могут остановиться.
Как раз слева от дороги появились очертания небольшого скопления зданий.
– Вон они! Лысый семафорит. Выходим.
Вспышки от фонарей дозорных Младший увидел не сразу, хотя прижался лицом к холодному стеклу. У остальных зрение получше. Но вот и он заметил слабый проблеск.
Сашка напрягся. Его воображение сразу нарисовало жуткую картину… Сигналят враги, убившие двойку на снегоходе, предварительно под пытками выбив все сведения, в том числе и условную последовательность световых сигналов.
Конечно, и старшие не исключали такую вероятность.
Почему нельзя связаться с дозором по рации? Можно, но крайне нежелательно. Их ведь могут подслушать. Техника такая у СЧП была. Рация теперь – только на самый крайний случай.
Бойцы высыпали из машин, все при оружии. Остались только водители и, наверное, стрелок за турелью. Только высунувшись из тёплого нутра КШМ, Младший понял, насколько снаружи похолодало. Градусов на десять стало холоднее, чем вчера.
Двинулись пешком, разделившись на несколько групп, и у тех, кто шёл впереди, были такие-то средства наблюдения. Потому что фонарей не зажигали. Младший видел только несколько спин перед собой, да ещё непосредственных соседей справа и слева.
Стемнело окончательно, хотя прошло всего лишь десять минут. Он специально глянул на слабо светящийся циферблат.
Никогда раньше Младший не придавал такого значения цифрам на часах. Даже когда ждал встречи с той, которую любил. Тогда казалось, что вечность впереди. А сейчас каждая минута могла означать встречу со смертью. Смерти он не боялся, но не хотел погибнуть напрасно и позорно.
– Будет буран, – произнес рядом дед Паша, которого так и вёл младший Краснов, сильно выкрутив ему руку.
– А разве это ещё не он? – спросил Сашка к неудовольствию остальных.
– Нет, пацан, – ответил пленный. – Это пока снежок.
На Сибирской равнине – ближе к Новосибу – такое случалось. А в Кузнецкой котловине, ограниченной горами, хоть и адски холодно бывало, но бурь таких Сашка не видел. И на Алтае рядом с Заринском – тоже. В самих горах, как он слышал, могло быть и хуже. Но там никто не жил.
– Мы уже вас заждались, блин, – голый череп Лысого был прикрыт ушанкой, но Сашка сразу его узнал и выдохнул с облегчением.
Кто-то говорил, что в детстве у него была кличка Хитман. Он уже тогда был не сильно волосатый.
Отряд вливался на территорию небольшого… Младший голову сломал, думая, как это можно назвать. Выселок, хутор, поместье? Огромный трёхэтажный дом и несколько поменьше. Кто-то, видимо, солидный жил. Даже фонтан во дворе с какой-то скульптурой типа нимфы с веслом. Понятно, что в чаше снег, а не вода.
Подошли грузовики. Для них расчистили проход, отодвинув наполовину закрытые ворота, отбросив в сторону обломки железа и шифера, упавшие с крыши. Снег нетронут. Тут давно никого не было. В домах всё давно выпотрошено и дозорными проверено. Но сейчас они полным составом перепроверят всё от чердаков до подвалов. Главное, стены и перекрытия целые.
На стоянке – большой длинный грузовик, покрытый снежной шапкой. Кованый решётчатый забор почти весь упал… но Сашка знал, что защищает не забор, а люди, поэтому даже хорошо, что тот не помешает просматривать окрестности. Зато место открытое. Деревьев поблизости нет.
В большом доме на втором этаже расположился штаб.
Никакой роскоши там не осталось. Вся мебель, похоже, задолго до них сгорела в печи, которая выглядела так, будто её сложили впопыхах, переделав с помощью раствора и кирпичей когда-то красивый расписной камин. Печь была закопчённой до ужаса, с криво висевшей дверцей. Посреди большой комнаты на вспученном паркетном полу валялись щепки, куски шлака, задубевшие в камень тряпки. Те, кто здесь жили последними, о красоте и уюте уже не думали.
В ванных комнатах – расколотая сантехника, потрескавшаяся плитка. Повсюду со стен и потолков неопрятными языками свисали куски какого-то покрытия, явно роскошного и дорогого. В Прокопе знали про обои, но были они только у нескольких семейств, остальные жители считали это ненужным выпендрёжем.
В самой дальней комнате нашли кучи обглоданных старых костей, больших и маленьких. Тут же брошены ржавые-прержавые пила и топор.
Кости собрали, не разделяя на «наборы», в мешки из-под угля. Разбирать мрачные тайны этого места бойцам «Йети» не с руки. Кто бы это ни был, они уже давно мертвы, и те, кто их съел, тоже. А у мстителей хватало других проблем.
Сашка предположил, что это останки бывших хозяев, погибших от ядерного удара.
– Херню не городи, – фыркнул Пустырник. – Здесь в такой Тьмутаракани никто не стал бы бомбить. Доктор, что скажешь?
Фельдшер Коновалов, успевший посмотреть на кости, сказал, что они древние, как мамонт. На этом и закончили. Кости сбросили в свободную яму в саду, где было целое импровизированное кладбище с криво сколоченными деревянными крестами.
В подвале нашли ещё больше костей. Но всё это были дела минувшие. Что тут произошло, значения для сибиряков не имело. Кто-то крестился, кто-то плевался, но осуждать тех, кто пытался выжить, вслух не стали, потому что уже достаточно наслушались таких историй. В первую Зиму так много было мёртвых и было так холодно, что никто, кроме сумасшедших, на живых не охотился. Убить, чтобы ограбить, – это запросто, а убить, чтобы позавтракать… зачем лишний труд?
А легенды про рабов в подвалах, которых держали на мясо… не имели подтверждений. По крайней мере, в Сибири.
Теперь-то молодым не понять, какой страшной была первая Зима. Голод делает с людьми жуткие вещи. Дед рассказывал Сашке, как задолго до Войны упал где-то в горах самолёт, и несколько человек уцелели при аварии, но они не смогли бы выжить, если бы не погибшие. И про блокаду Ленинграда рассказывал. И про голод во время гражданской войны и после…
Пустырник приказал выставить посты. Не один и не два. Избежать дежурства никому не удалось. Через пару часов в одном из них оказался и Сашка. Не самое неприятное время, восемь вечера. Всё-таки не два ночи и не четыре утра. Хотя в аномальную снежную бурю стоять на посту в домике, где раньше жил кто-то из прислуги, – удовольствие небольшое.
У них с кузнецом Григорьичем из Киселёвки, который, похоже, уже сильно пожалел, что пошёл в этот поход, было с собой всё необходимое. И пайки, и термос с чаем, и даже прибор ночного видения (Сашка впервые пользовался таким).
Но сладко спать или читать книжку в эту ночь никто не сможет. Все будут начеку, с оружием под рукой. И тот, кто попытается напасть на них, окажется в невыгодном положении. Центральное здание того, что, судя по всему, раньше было усадьбой какого-то «шишки» – капитальное, с очень толстыми кирпичными стенами.
С железобетонной коробкой, где была «Семёрочка», которую они брали штурмом, – не сравнить. Конечно, мелкие постройки гораздо более хлипкие. Но там – только дозоры.
Когда непогода уляжется, преследование возобновится. Командир мог бы и не говорить этого. Все и так понимали, что в таком киселе ехать куда-то – дурость и самоубийство. Те, за кем они гонятся, тоже наверняка встали, им тоже сейчас несладко. Машины у них хуже. Груза гораздо больше. Цепи – не факт, что есть.
Казалось, что ночь наступила уже давно. Из-за валившего снега не видно было ни луны, ни звёзд.
Часы показывали восемь тридцать. Младший вдруг подумал в порядке бреда, не демаскирует ли его их свечение. Нет, ерунда…
– Пропади оно всё, – прошептал себе под нос Василий Григорьевич. – Опять барахлит ПНВ. Ни фига не видно. Достало всё! За каким хером я с вами…
Кузнец не договорил и вдруг повалился как куль с мукой, лицом вниз на пол. Секунду Данилов стоял, застыв. Как суслик перед ястребом. А потом кинулся на пол сам.
Его напарник лежал неподвижно. Крови не было видно. Но то, что Григорьич мёртв, Младший понял сразу. Даже не попытался окликнуть. И не попытался поднимать с пола, бестолково метаться, звать на помощь. Он не слышал выстрела. Ничего, что выбивалось бы из шума бури, который вдруг стал громче. Но увидел дыру в полиэтилене, которым было затянуто окно вместо отсутствующих стёкол.
Следующая пуля ударила в деревянную стену близко от того места, где парень пару секунд назад стоял. Перекатываясь поближе к стене, Данилов увидел, как плёнку на окне рвут в клочья выстрелы. От стен летели щепки, сыпалась пыль и труха. Слабый источник света – керосиновый фонарь, стоявший на полке и прикрытый специальной шторкой для светомаскировки, опрокинулся и погас. Хорошо ещё, что ничего от него не загорелось. Кругом было слишком сыро.
Он ужом заполз в угол.
И в этот момент дом содрогнулся. Из полной тьмы вспышка вдруг так сильно ударила по глазам, что парень на какое-то время лишился зрения. Шарахнуло и по ушам, но не до полной глухоты, а до состояния, когда все звуки доносятся, будто сквозь вату.
Взрыв. В господском доме. А с ним начался ад.
Уже через эту «вату» он слышал крики, жуткие вопли, голоса, которые казались знакомыми. Слышал окрики, похожие на команды, треск ружейных выстрелов, автоматные очереди, и даже тяжёлое уханье чего-то крупнокалиберного. Откуда-то с разных сторон. Со всех сразу.
Всё это он воспринимал, не рассуждая. Краешком сознания Сашка понимал, что от него что-то требуется, но страх парализовал его так, что он не мог делать ничего, только лежать в этой чёртовой будке, сжавшись в комок, чтобы занимать как можно меньше места.