Спокойно. Хватит себя накручивать. В дороге толку от ярости нет.
Лучше сохранить мертвящее состояние покоя. Запомнить и сохранить.
Иногда Саша шёл целый день и не видел никаких признаков того, что здесь раньше жили люди, кроме самого шоссе. Дикая равнина, поросшая кое-где невысоким лесом, чаще лиственным, в обе стороны.
Нельзя привыкать к кому-то. Потому что все уходят тогда, когда они больше всего нужны. Если не можешь бороться – просто тихо убейся. Но не ной и не жалей себя. Можно плакать и кричать, если это не мешает драться. А когда прижмут к стене, когда выхода нет – просто уйди. Навсегда. Но так, чтобы запомнили. И, желательно, не один.
За что это всё? Почему ему?
Потому что. Судьба не понимает слова «за что?».
– Это не слово, а фраза, – Младший ответил сам себе вслух. – Даже две фразы.
«И они верны. Вселенной безразлично, выживешь ты или сдохнешь, дурачок. И не только ты. Она это уже не раз доказала. Вспомни собачек и волков. Вот она, жизнь. Все едят друг друга, даже существа одного вида».
И так было всегда. Дед показывал ему много распечаток из древнего Интернета.
«Хрен с ней, с политикой, религией, нациями… но люди выкладывали, например, рецепты пирожков! Пирожков, Сашка. Делились от всей души. И всегда из десяти комментаторов находились два, которые желали им побыстрее сдохнуть, потому что пирожки неправильные и годятся только для… людей неправильной национальности или взглядов».
Вот поэтому, хотя Младший внимательно высматривал в снегу волчьи следы, гораздо сильнее его встревожили бы человеческие.
Тогда в октябре в Кузбассе, после всех потерь, он не убил себя потому, что силы давала ненависть. И до сих пор, вспоминая лица тех бандитов, Саша каждый раз подзаряжался, будто от батарейки. Появлялось желание дойти, не сдохнуть раньше времени. Чувствовался такой прилив сил, что не хотелось спать даже после сложных переходов.
Его нервы загрубели, как могут загрубеть подошвы, если ходить по камням босиком. На душе было пусто, но спокойно. Оказывается, состояние, когда мёртв изнутри, помогает выжить.
Он шел по шоссе. Масштаб этих огромных путей из асфальта и бетона поражал.
Как и бетонные микрорайоны, как и железные магистрали со столбами и проводами, кое-где ещё висящими над головой. Да и сами поезда… это ж сколько металла на них ушло. Вагонов грузовых и пассажирских в окрестностях Прокопы он видел столько, что когда в детстве их считал, прогуливаясь, то доходил за день до многих сотен.
Но автодороги удивляли не меньше. Поражали бордюры, высокие фонари, мосты над дорогами, щиты для рекламы, даже просто знаки – которых натыкали тысячи, десятки тысяч. И всё это не в пределах небольшого города, а куда глаз хватает – в обе стороны. На многие километры, до границ материка.
И уже больше тысячи километров отделяло его от Заринска… и даже до границ Сибирской Державы не меньше пятисот по прямой. Теперь уже возвращаться точно бессмысленно. Времени на это уйдёт ненамного меньше, чем на то, чтобы добраться до цели.
Там, даже если убедится, что спасать некого, он сделает то, что должен. Нанесёт максимальный ущерб. И постарается уцелеть.
Никакой фантастики. В художественных книжках и фильмах многие герои делали это в одиночку… и не герои тоже. Но и в реальности, судя по рассказам о войнах, такое случалось. Не надо вызывать повелителя тьмы на дуэль. Достаточно подкрасться к его лагерю или дворцу и пустить ему пулю в голову с большого расстояния. Или не главному повелителю, а кому-то из его важных приспешников. И жизнь будет прожита не зря.
Он сделает то, для чего шёл. А потом уже будет думать, куда возвращаться.
Все найденные при разгроме «Йети» бумаги налётчики или унесли, или сожгли там же, в яме, рядом с трупами. Подробный атлас дорог Сибири и Урала, который был в штабной машине, они, похоже, забрали вместе с машиной. А вот другой атлас, плохонький, который Младший пару раз видел у Семёна Плахова, бросили в огонь. Но им явно было лень ворошить и сжигать бумаги до конца. Поэтому атлас не сгорел, а лишь попортился. Многократно заклеенный, с запаянными в пластик страницами, он почернел и покоробился, но на первое время мог сгодиться. Сашка узнал обложку и вытащил его прутом, как багром. Потом он найдёт получше в какой-нибудь древней машине или в доме. Такого добра хватало. Жаль, что в последние довоенные годы многие уже ездили не с атласами, а с электронными навигаторами.
Ночевал – вернее, отдыхал, потому что не всегда это совпадало с часами темноты – Младший в жилых избушках или любых строениях, которые находились не у самой дороги, а на некотором отдалении.
В одном домике он нашёл складную удочку и рыболовную сеть (про это дед говорил – «Раньше сеть была в каждом доме»?). В другом – небольшие снегоступы, которые закинул за спину. Пригодятся. В третьем – немного старых сухих книг, которые, скрипя этим самым, использовал на растопку.
Основу его рациона составляли продукты из Заринска, найденные им в рюкзаке, прикопанном в снегу недалеко от ямы с трупами. Может, кто-то из «сахалинцев» припрятал от своих, да так и не смог забрать.
Во-первых, там были консервы двух видов – «курица» и «мясо с овощами» – в жестяных банках. Он не был уверен, какое именно мясо имелось в виду: вместо этикеток с составом было только название, нанесённое белой краской. Могла быть и говядина, но что-то ему подсказывало, что там собачатина с волчатиной или ещё какая-нибудь доступная дрянь. Ничего, он не гордый. Зато банки были запаяны и стерилизованы. А то, что стерилизовано, – более надёжно, чем то, что постерилизовано. Видимо, так назывались те штуки, которые только немного стерилизовали. Хотя дед говорил, что слово связано с Пастером. Наверное, он – изобретатель этого метода… Но Саша слышал его только применительно к домашним заготовкам в стеклянных банках. В военный поход домашние заготовки никто, конечно, не брал. Потому что носить в рюкзаке бьющуюся тару несподручно. В Заринске консервы готовили и стерилизовали с помощью специальных машин.
Ещё в найденном рюкзаке имелось сушеное мясо и сублимированные каши и овощи («Просто добавь воды»). Эту технологию тоже в Заринске освоили. Ещё были сухари.
С погодой пока везло. Иногда налетал снег, но таких бурь, как во время разгрома, больше не случалось.
Было безоблачно, и это позволяло идти весь световой день и даже в сумерках. Фонарики Сашка старался использовать пореже, хотя один из них был «вечный».
Нет на свете ничего вечного. Но иногда, когда одолевал страх темноты, которой он побаивался с детства, когда огонька костра становилось недостаточно, парень включал его. И щупальца теней, тянувшиеся из углов, отступали. Тёмные силуэты, в которых он видел то одно, то другое, – исчезали. Переставали преследовать.
Хотя логика подсказывала, что свет выдаёт его, делает уязвимым, превращает в мишень. Даже если сидишь в укрытии, отблески могут вырваться наружу. Но он ничего не мог поделать с собой. Раз нет путеводной звезды и никакого просвета во тьме, пусть будет хоть собственный огонёк. Иногда он жалел, что не нашёл каких-нибудь «вспышек», сигнальных ракет или фальшфейеров. Были моменты, когда темнота давила на психику так, что хотелось иллюминацию устроить. А ведь это обычная зима. Самая обычная.
По ощущениям, температура не опускалась ниже минус десяти, а иногда в полдень поднималась и выше нуля; он видел, как с сосулек, висящих на крышах, капает. Кое-где находил даже голые проплешины жухлой травы. Но полноценной оттепели не случалось, и это тоже хорошо – хлюпать по лужам было бы неудобно. Иногда он даже страдал от перегрева, и когда сильно потел, старался делать хоть небольшой, но привал.
Из-за колебаний температуры асфальт по утрам покрывался коркой льда, на котором он, впрочем, почти не поскальзывался, спасибо ботинкам. Но зато на снегу образовался крепкий наст, по которому можно было идти, не проваливаясь.
Данилов не считал километры, которые проходил за сутки, потому что всегда был в дороге разное количество часов. Но его скорость была примерно равна скорости пешехода летом. А это очень неплохо.
Запасы он надеялся пополнять с помощью охоты и рыбалки, но сначала ни хрена не выходило.
Первый раз он увидел собаку возле посёлка под названием Тюкалинск, но промазал. Шавка убежала. Собака явно дикая, но человека не сильно боялась. Только выстрел её напугал. Он и стрелял-то потому, что внушил себе, что надо учиться добывать «подножный» корм. Еды у него тогда ещё было вдоволь, да и убивать – животных! – не хотелось. Всё-таки он не был настолько близок к природе, как его соседи по деревне. Для тех с детства не было проблемой хоть на охоте зайца добыть и шкуру снять, хоть скотину заколоть (которую ещё недавно холили и называли Машкой, Борькой и так далее!).
И ему надо меняться, срочно. Зверей придется убивать и есть. Иначе не добраться до плохих людей.
Это было не очень умно – стрелять с такого расстояния. И дело даже не в ветре, а в не очень твёрдых руках. Младший ещё долго корил себя за расточительность. Фабричные патроны к винтовке – на вес золота, как и она сама. Жаль, что нет гладкоствольного ружья, патроны к которому можно было бы достать в деревнях. Хотя сил не хватит тащить на себе оба ствола.
Возле Крутинки, ещё на Омской земле, он увидел совсем близко от себя птицу – скорее всего, ворону, – но не стал тратить патроны. Выглядела она мерзко. Ладно голубь какой-нибудь… Хотя тот тоже не очень аппетитный, если вспомнить, что ест всё подряд. Но голубей он и раньше видел редко.
Там же, на шоссе, нашёл дохлую задубевшую собаку, распотрошённую и наполовину обглоданную, без головы. Не притронулся.
Пытался рыбачить в безымянном ручье с удочкой – безрезультатно.
Подлёдная рыбалка на Иртыше рядом с Омском тоже не получилась. Лезть на середину реки было бы самоубийством, а из проруби у берега он ничего не выловил, хотя просидел с удочкой часа три, замёрз, чуть не отморозил пальцы. На этом идею с зимней рыбалкой он решил отложить в