— Знает что?
— Он знает, чем я тут занимаюсь. Он знает все обо всех. Ты не такой, как мы. Сильнее. Умнее. Отчего бы это вдруг Виктор стал тратить уйму времени на то, чтобы читать с тобой все те книжки?
— Ему нравится учить.
— Это он тебе сам сказал? — фыркнул Никита. — Ну хорошо, а почему он тогда не хочет учить, к примеру, меня? Или Франко с Алекшей? Или еще кого-нибудь? Думаешь, он считает, что у нас опилки вместо мозгов? — И он тут же сам ответил на свой вопрос: — Нет. Он проводит с тобой столько времени, потому что уверен, что его труды не пропадут даром. А знаешь почему? Потому, что ты сам стремишься к знаниям. — И, видя, что Михаил недоверчиво усмехнулся, Никита утвердительно кивнул. — Это на самом деле так! Я слышал, как Виктор говорил об этом: он уверен, что у тебя есть будущее.
— Будущее? Но ведь будущее есть у каждого из нас, разве не правда?
— Я не это имел в виду. Я хотел сказать, будущее не здесь. — Он обвел широким жестом раскинувшийся по обеим сторонам от насыпи лес. — Не там, где мы сейчас живем.
— Ты хочешь сказать… — Михаил подался вперед. — Что я уйду отсюда?
— Точно. По крайней мере, так считает Виктор. Он думает, что когда-нибудь ты уйдешь из леса и даже сможешь сам позаботиться о себе там.
— Как? Один? Без стаи?
Никита утвердительно кивнул:
— Да. Один.
Вообразить себе подобное было выше его сил. Разве сможет член стаи выжить в одиночку? Нет. Это было уму непостижимо! Михаил собирался остаться здесь навсегда, вместе со стаей. Ведь это их лес, и стая всегда будет жить в этом лесу. А разве нет?
— Если я уйду из леса, то кто же тогда позаботится о Петре и Алекше?
— Этого я не знаю. Но, в конце концов, у Алекши есть теперь то, ради чего она жила всю жизнь: ее сын. И как она теперь улыбается… она будто стала другим человеком. Алекша не сможет жить там. — Никита махнул рукой в сторону запада. — И Виктор знает об этом. Да и сама Алекша это прекрасно понимает. Она доживет свои дни здесь. Так же как и я, и Виктор, и Франко, и Рената. Ну скажи мне на милость, кто мы такие? Просто замшелое и к тому же одичавшее старичье. — Он усмехнулся, но в его словах слышалась горечь. Затем лицо его снова стало серьезным. — А Петр… Трудно сказать. Кто его знает, задержится ли вообще он на этом свете еще хотя бы на недельку-другую и каким он станет, когда подрастет. Может быть, он будет как та баба, что целыми днями голосила в своем углу. Или… — Он перевел взгляд на Михаила. — Или, может быть, он станет таким, как ты? Кто знает? — Никита снова слегка склонил голову и прислушался. Глаза его сузились. Он положил палец на рельсы, и на губах у него заиграла довольная улыбка. — Поезд идет. Быстро, слишком быстро. Он опаздывает!
Михаил тоже дотронулся до чугунного рельса, чувствуя, как дрожит в нем мощь пока еще далекого поезда. Первые капли дождя прибили пыль на насыпи. Встав с земли, Никита направился к небольшим зарослям у темнеющего в скале провала — выезда из западного туннеля. Михаил отправился вслед за ним, и там они оба встали, пригнувшись, словно два бегуна на старте, готовые в любую секунду сорваться с места. Дождь усиливался, на землю обрушился настоящий ливень. Чугунные рельсы вмиг стали скользкими, земля быстро раскисала, превращаясь в грязь. Михаилу стало не по себе: бежать будет трудно. Он откинул со лба мокрые волосы. Теперь уже был отчетливо слышен быстро приближающийся грохот несущегося по туннелю поезда.
— Может быть, не стоит сегодня? — сказал Михаил.
— Почему же? Из-за какого-то дождика? — покачал головой Никита, напрягаясь всем телом и готовясь к броску вперед. — Мне приходилось бегать и не под таким дождем!
— Слишком много грязи.
— Я не боюсь! — огрызнулся Никита. — А этот красный фонарь на последнем вагоне мне уже по ночам стал сниться! Как будто сам Сатана подмигивает мне своим огненным глазом! Сегодня же вечером я обставлю этот чертов поезд! Сегодня или никогда, я чувствую это! У меня все получится, нужно просто бежать чуть-чуть быстрее! Чуть-чуть…
Из туннеля вырвался столб яркого света, за ним последовал длинный черный паровоз, тянущий за собой вереницу товарных вагонов. Новому машинисту, по-видимому, не было никакого дела до того, что рельсы заливало водой. Задувал порывистый ветер, дождь хлестал в лицо.
— Нет! — пронзительно выкрикнул Михаил, протягивая руку, чтобы удержать Никиту, но опоздал.
Никита бросился бежать вдоль путей. Пытаясь остановить друга, Михаил устремился вслед за ним; лил дождь, ветер дул в лицо, поезд шел слишком быстро. Поскользнувшись в грязи, он сам чуть было не угодил под колеса набирающего скорость поезда. Он слышал, как шипят, словно клубок ядовитых змей, дождевые капли, попадая на раскаленные паровозные бока. Но Михаил все еще пытался догнать Никиту и видел, как следы босых ног Никиты на раскисшей от дождя земле сменяются следами волка.
Никита бежал, пригнувшись к земле, почти переходя с двух ног на четыре лапы. Его тело больше не было белым. Его поливали холодные струи дождя… И тут Михаил, снова поскользнувшись, потерял равновесие и растянулся на земле во весь рост. Дождь хлестал по спине и плечам, лицо залепила грязь. Он попытался встать и снова упал, а поезд, тяжело прогромыхав по рельсам, исчез в темноте восточного туннеля. Красный фонарь раскачивался из стороны в сторону, словно криво ухмылялся.
Михаил сидел на земле под проливным дождем, и вода ручьями стекала у него по лицу.
— Никита! — окликнул он. В ответ тишина. Ни человек, ни волк не отозвался. Поднявшись с земли, Михаил полез по грязи, пробираясь к восточному туннелю. — Никита! Где ты?
Он не видел никого впереди себя. Ливень не стихал. Огненные искры с шипением гасли в воздухе. Пахло раскаленным железом и горячим паром.
— Никита!
По эту сторону дороги его не было. «У него получилось! — промелькнуло у Михаила в голове, и он почувствовал в душе приступ бурной радости. — Он смог! У него полу…»
Что-то дрожащее и бесформенное лежало на земле по другую сторону насыпи.
От чугунных рельсов поднимался пар. На земле под сводом въезда в туннель мерцали не успевшие потухнуть искры. И примерно в двух с половиной метрах перед туннелем на земле, среди бурно разросшейся травы лежал Никита.
Волк прыгнул через пути перед самым носом у паровоза, но поезд сумел выиграть этот спор. Железной решеткой-скотосбрасывателем мчавшегося на полном ходу паровоза Никите отсекло всю нижнюю часть туловища. Задних лап у него больше не было, и при одном лишь взгляде на то, что осталось от Никиты, у Михаила перехватило дыхание и он обессиленно упал на колени. Он ничего не мог поделать с собой, его стошнило.
Никита застонал: это был жуткий, глухой стон.
Михаил задрал голову к небу, подставляя лицо под потоки ливня. Он слышал, как Никита снова тихонько заскулил. Сделав над собой усилие, он заставил себя взглянуть на друга и увидел, что глаза Никиты пристально глядят на него и приподнятая с земли благородная голова покачивается, словно хрупкий цветок на темном стебле. Пасть открылась, и снова раздался леденящий душу стон. Глаза подернула пелена, но они были по-прежнему устремлены на Михаила, не давали отвести взгляд, и в них читалась мольба: «Убей меня».
Тело Никиты билось в агонии. Упираясь передними лапами, он попытался отползти от рельсов, но силы оставили его. Голова запрокинулась в грязь. Выбиваясь из сил, Никита поднял голову и снова умоляюще посмотрел на мальчика, стоявшего перед ним на коленях под проливным дождем.
Никита умирал. Но медленно и мучительно. Слишком медленно.
Михаил опустил голову, уставившись в землю. Там в грязи вокруг него валялись куски окровавленной человеческой плоти, местами поросшей волчьей шерстью. Михаил снова услышал тихий стон Никиты и закрыл глаза; воображение рисовало ему сбитого поездом умирающего оленя и то, как Никита взял в руки голову животного. Он помнил и резкий рывок, которым Никита свернул шею оленю, и как трещали ломающиеся кости. Тогда это было проявлением милосердия. И теперь Никита просил его сделать то же самое.
Михаил встал с земли, пошатнулся и чуть было не упал снова. Ему начало казаться, что он плывет совсем один по бескрайнему морю дождя. Никита, дрожа, глядел на него. Он ждал. Наконец Михаил сдвинулся с места. Ноги его увязали в грязи, он выбрался из глины и опустился на колени рядом с другом.
Никита поднял голову, подставляя шею.
Михаил взял в руки волчью голову. Закрыв глаза, Никита продолжал глухо стонать.
«Его еще можно спасти, — лихорадочно думал Михаил. — Я не должен убивать его. Его еще можно спасти. Виктор знает как. Он все знает. Ведь Франко поправился…»
Но сердцем и душой он понимал, что здесь все гораздо хуже и страшнее, чем искалеченная нога Франко. Никита был при смерти и просил избавить его от мучений и боли. Все это произошло так быстро: ливень, дождь, дымящиеся рельсы… так быстро, так быстро.
Михаил взялся покрепче. Теперь он дрожал так же сильно, как Никита. Это в первый раз. В глазах у него потемнело, по лицу текли темные потоки дождя. Он должен сделать это из сострадания. Михаил взял себя в руки. Никита поднял одну из передних лап и положил ее ему на руку.
— Прости, — прошептал Михаил.
Собравшись с духом, он сделал самый резкий рывок, на какой только был способен. Было слышно, как ломаются кости. Никита судорожно дернулся и затих. Обезумев от горя, Михаил отполз прочь, подальше от этого места. Он остался лежать в грязи под проливным дождем, среди буйно разросшейся травы. Когда он все же осмелился оглянуться, то увидел неподвижно распростертое на земле, разорванное надвое туловище волка с человеческой рукой вместо одной из передних лап. Михаил сел на земле и, обхватив колени руками, положил на них подбородок. Он не отводил глаз от останков волка с белеющей в темноте человеческой рукой. Его нужно убрать с дороги, прежде чем утром сюда слетятся стервятники. Нужно похоронить его поглубже.
Никиты больше не было. Куда отправилась его душа? При мысли об эт