Притча во языцех – кратковременные климатические прогнозы. Однако в последнюю четверть века ведущие фабрики мысли еще реже дают правильные прогнозы динамики национальной, региональной и глобальной экономики. Это связано в первую очередь с переходным характером нынешней экономической эпохи, с многочисленными факторами, обуславливающими неустойчивость, турбулентность и переменчивость глобальной финансово-экономической системы. Все это затрудняет прогнозирование, особенно кратко– и среднесрочное.
В последние годы ведущие центры экономического прогнозирования все активнее используют большие экономические данные в сочетании с изощренными методами распознавания аномалий, разложение темпов динамики на устойчивые тренды, флуктуации в определенном диапазоне и случайные блуждания или события. В рамках этой методологии наибольшее внимание и интерес вызывают у криптоаналитиков и прогнозистов три типа исследований. Первый базируется на традиционной методологии долгосрочного прогнозирования. Второй – на математико-статистическом анализе и прогнозе в рамках институциональной модели экономики. Третий – на сочетании анализа воспроизводства товаров и услуг – с одной стороны, и денежных агрегатов, включая денежную массу, показатели долга, объем кредитов и т. п. – с другой. Поскольку прогнозы, сделанные в рамках этих школ в 2017–2019 годах малоизвестны в России, есть смысл остановиться на них подробнее.
Прогноз по методике МВФ
Начнем с прогнозов, подготовленных в недрах Всемирного банка и Международного валютного фонда. Они построены на основе имитационной модели, учитывающей в страновом, региональном и глобальном аспектах основные факторы экономического роста, включая фондо– и энерговооруженность, производительность труда за счет повышения качества трудовых ресурсов, а также рост численности рабочей силы.
Темпы роста ВВП в период 2019–2035 годов будут самыми низкими за всю экономическую историю двух последних столетий. Отчасти это будет связано с неминуемым экономическим спадом ориентировочно в 2021–2023 годах. Этот спад будет третьей волной долгосрочной экономической рецессии. Первая волна случилась в 2008–2009 годах в США. Она была порождена пузырем на ипотечном рынке. Вторая волна – это кризис 2012–2013 годов, вызванный проблемами национального долга, прежде всего, Греции и ряда других стран ЕС. Третья волна экономического кризиса, скорее всего, будет связана со схлопыванием пузыря муниципальных, корпоративных и частных долгов в Китае.
В целом, базисный показатель прироста ВВП в 2019–2035 годах (в среднем в %% за год) характеризуется в докладе Международного валютного фонда следующей динамикой.
Китайский экономический кризис вряд ли приведет к глобальной экономической депрессии. Что касается экономик США и ЕС, а также Японии, трудности Китая лишь замедлят перегретое экономическое развитие. Соответственно в период 2021–2025 годов наиболее вероятной с точки зрения Международного валютного фонда и других международных институтов является не рецессия и ярко выраженный кризис, а долгосрочная стагнация.
В целом мировой ВВП вырастет по сравнению с 2017 годом примерно на 70 %. При этом вклад развитых и развивающихся стран будет практически одинаковым за счет сначала снижения темпов экономического роста Китая, а потом и кризиса в этой стране. Кризис с китайской спецификой будет заметно отличаться от традиционных кризисов в западных экономиках. В Китае кризис будет характеризоваться не падением объемов ВВП и производства в основных отраслях экономики, а снижением, вплоть до 3–4%, темпов экономического роста. При этом китайская экономика будет переживать стандартные циклические кризисные явления, связанные с банкротствами финансовых институтов, промышленных предприятий, массовым закрытием малого и среднего бизнеса и крахом на рынке акций.
Что касается Соединенных Штатов, то в ближайшие 15–20 лет для них, особенно на горизонте до 2025–2027 годов, будет характерна в лучшем случае стагнация реальной экономики, а в худшем – крупномасштабный экономический кризис. На этом фоне, в силу напряженности международных торговых отношений, будет продолжаться начавшийся в 2015 году процесс возврата американского обрабатывающего бизнеса в метрополию. Движущей силой этого процесса будет роботизация. На первом этапе – на горизонте до 2025 года – роботизация будет вести к затратам, а не к росту производительности труда и вряд ли скажется на экономической динамике. В Америке будет стабильно увеличиваться доля лиц старших возрастов, что приведет к увеличению количества иждивенцев на одного работающего. Это также ограничит экономический рост.
Одновременно, по данным Всемирного банка и Международного энергетического агентства, Соединенные Штаты вплоть до 2027 года будут крупнейшим производителем и экспортером нефти и газа. Этот фактор поддержит американскую экономическую динамику и не даст ей уйти в отрицательную область. Парадоксальным образом производственная революция приведет не к формированию новой воспроизводственной структуры, а к временному возврату к структуре конца XIX – начала XX века, когда основным драйвером роста была нефтяная промышленность.
На фоне долгосрочной экономической стагнации Китая, вялого роста в ЕС и США, в самом неблагоприятном отношении окажутся страны – производители ресурсных экспортных товаров. Широкомасштабные кризисные явления грозят в первую очередь уже с конца 2010-х годов таким странам как Иран, Венесуэла, Нигерия, Саудовская Аравия и Россия. Экономические сложности в Китае, который вот уже 20 лет является потребителем экспортной нефти, приведут к резкому сокращению импорта углеводородов в эту страну. Триумф американской нефтегазовой отрасли потребует от политического руководства страны стремительного наращивания экспорта американских углеводородов, прежде всего в Европу, и частично в Японию и Южную Азию. Поскольку Европа в лучшем случае будет иметь низкие – порядка 1 %-1,5 % – темпы роста, а в худшем – будет стагнировать около нуля, то поставки американской нефти в этот регион могут иметь только замещающий характер. Европа должна резко сократить покупки иранской, саудовской и российской нефти и газа.
Новым локомотивом мировой экономики, по мнению Всемирного банка, в 2020-е и первой половине 2030-х годов станет Индия с темпами роста порядка 7 % в год. Однако это может произойти только в том случае, если индийскому правительству и социуму удастся справиться с многочисленными внутренними политическими, социальными и межконфессиональными конфликтами. Если это произойдет, то индийская экономика к концу прогнозируемого периода по объему вплотную приблизится к американской и китайской экономикам.
Самые медленные темпы роста среди крупнейших экономик мира в прогнозируемый период будут у Японии. Это отчасти связано с устойчивым снижением численности населения, отчасти – с ресурсными ограничениями. В результате Япония к 2035 году по размерам ВВП опустится в мировом рейтинге с нынешнего четвертого на седьмое место. Однако уместно отметить: показатель ВВП все меньше отражает реальное развитие страны и качество жизни населения. Международная методология расчета ВВП предусматривает включение в него наряду с производством товаров и услуг непосредственно домохозяйствам и нефинансовому сектору внутреннего продукта финансово-банковской системы, государственного управления, маркетинга, консалтинга и т. п. В ВВП входят также доходы от аренды жилья, автомобилей и т. п. По своему характеру все эти расходы носят не производительный, а торгово-посреднический характер и соответственно характеризуют не реальное потребление домохозяйств и бизнеса, а связанные с этим издержки и процесс их перераспределения. Поэтому чем дальше, тем больше показатель ВВП не столько проясняет, сколько затемняет ситуацию. Это особенно очевидно на примере Японии. В стране огромные средства вкладываются не только в защиту окружающей среды, но и природовосстановительные мероприятия, связанные с созданием искусственных островов и расширением среды обитания. Постоянно растет продолжительность жизни. Снижается заболеваемость онкологическими и сердечнососудистыми заболеваниями. Уже 35-й год падает число самоубийств и острых психических заболеваний.
Соответственно в реальном мире страны с невысокими темпами ВВП, но высоким достигнутым уровнем жизни и продуманной социальной, научной и экологической политикой, являются гораздо более благополучными местами, чем лидеры экономического роста, оплаченного разрушением экологии и усилением эксплуатации населения.
Наряду со стагнацией экономики в Соединенных Штатах, ЕС и Японии, стагнацией по форме и кризисом по содержанию экономики Китая, глубоким долговременным кризисом в нефтегазодобывающих экономиках, в мире сложатся несколько устойчивых зон роста. Экономики, вошедшие в эту группу, будут повторять путь Германии, Японии, Китая, Южной Кореи, и осуществлять форсированное догоняющее развитие, привлекая к себе инвестиции и становясь новыми глобальными экспортерами. Лидерами новых растущих экономик в случае, если решат свои социально-политические проблемы, станут, несомненно, Индия и Вьетнам. В группу также войдут Филиппины, Индонезия, Бирма, Малайзия, Колумбия и Бразилия.
Своя зона экономического роста сложится в Европе. Роль локомотива европейской экономики возьмет на себя Польша и прилегающие к ней страны, включая Беларусь, Украину, Словакию, Венгрию и Румынию. Вполне вероятно, что на фоне стагнации ЕС эти страны с добавлением Чехии и возможно Скандинавских стран при поддержке США и Великобритании создадут новое экономическое объединение, которое станет наиболее перспективным новым мировым рынком.
Подытоживая, приведем обобщающие цифры прогноза Международного валютного фонда и Всемирного банка. Доля Соединенных Штатов, исчисленная по ВВП с учетом паритета покупательной способности, будет уменьшаться примерно с 18 % в настоящее время до 15 % в 2035 году. При этом доля резидентов Соединенных Штатов в глобальном ВВП возрастет с 23 % в настоящее время до 35 % в 2035 году. Столь впечатляющая разница сопряжена с тем, что независимо от политических кампаний американский бизнес имеет глобальный характер и является собственником предприятий по всей планете. Более того, в условиях кризисных явлений в Китае и в странах – нефтепроизводителях, которые в первые два десятилетия XX века были основными источниками инвестиций, именно компании Соединенных Штатов вернут себе лидирующую роль в глобальных инвестициях. Соединенные Штаты в течение всего прогнозируемого периода будут экономическим лидером планеты, бесспорным научно-технологическим доминатом, державой, определяющей мировую политику в глобальном масштабе.
Доля Китая в мировом ВВП, согласно прогнозам, стабилизируется на уровне 16–17 %. Экономические сложности Китая заморозят нынешнюю воспроизводственно-экономическую структуру и затруднят диффузию инноваций в китайской экономике.
Общая доля стран ЕС в мировом ВВП уменьшится с 17,5 % в настоящее время до примерно 14 % в 2035 году. Вполне вероятно, что ЕС не просуществует до конца прогнозируемого периода и распадется на интегрированную с единым банком, бюджетом и таможенными границами Западную Европу в составе Германии, Франции, стран Бенилюкса, Швейцарии и Австрии, новый Восточный экономический блок, а также Южную Европу. Она будет включать в себя переживающие перманентные трудности экономики Испании, Италии, Греции и т. п.
Вариант Института нового экономического мышления по модели Перес-Мински
В последние годы все больший интерес у действующих политиков, макроэкономистов и бизнеса вызывают прогнозы, сделанные в рамках институциональной школы экономики. В начале 2018 года прогнозисты Лондонской школы экономики подготовили доклад о прогнозах динамики глобальной экономики до 2030 года. В докладе они использовали модели известных экономистов Карлоты Перес и Хаймана Мински. В отличие от докладов международных финансовых институтов, модели Перес построены не на факторной теории роста, а на теории экономических циклов Шумпетера-Кондратьева.
Модель построена исходя из факта значительной автономности экономико-технологического и финансово-инвестиционного контуров современной глобальной экономики. Начиная с отмены золотого стандарта в 1971 году, оба этих контура существуют в основном независимо, хотя и воздействуя друг на друга.
В значительной степени экономический кризис 2008–2009 годов и стал следствием расходящихся динамик производственной экономики и экономики финансово-денежной сферы. В течение 10 лет данное расхождение преодолено не было. Более того, дивергенция между воспроизводственными процессами и денежно-финансовой сферой увеличилась. В этой связи в представленном докладе пятистадийная модель производственно-экономической динамики Карлотты Перес дополнена структурой инвестиций в соответствии с моделью Х. Мински.
Модель не анализирует страновую специфику, а рассматривает глобальную экономику как уже сложившееся глобальное целое. Ни политика администрации Д. Трампа, ни курс правительства Великобритании во главе с Т. Мэй не направлены против глобализма. Нынешние администрации в Вашингтоне и Лондоне, выражающие интересы, прежде всего, крупнейших банков и нефинансовых корпораций, лишь для внешнего потребления представляют свои действия как популистский курс, направленный на демонтаж глобального мира и воссоздание западных изолированных зон.
Это не только невозможно, но и не нужно. Как отмечал министр финансов США С. Мнучин: «Несправедливо упрекать нашу администрацию в стремлении демонтировать мировую финансовую систему. Посудите сами, что произойдет с Америкой, если прекратится, либо резко уменьшится объем глобальной торговли, пересохнут финансовые потоки и все доллары, обслуживающие глобальную торговлю и производственную логистику, вернутся в американскую экономику. Это приведет к гиперинфляции. Мы не против глобального мира. Мы – за него. Однако мы хотим честных правил игры. Мы хотим, чтобы ни Китай, ни Мексика, ни Европа, ни Россия не паразитировали на американской экономике. Только и всего».
Если абстрагироваться от популистских выступлений политиков, вынужденных говорить то, что хочет электорат, суть деятельности администраций Трампа и Мэй – не в уничтожении глобальных финансов и торговли, а в изменении условий международной торговли в целях создания максимальных преимуществ для США и Великобритании. Более того, искренний Д. Трамп в своих Twitter-обращениях к лидерам других стран так прямо и пишет: «Я хочу с вами торговать, сотрудничать, но не буду делать это в ущерб Америке. Я не жду, что вы будете вести переговоры исходя из интересов Америки, а не своих стран. Вот в ходе переговоров мы и установим тот баланс, который соответствует реальному месту каждой из наших стран в технологическом, производственном, финансово-экономическом и военном потенциалах».
Если пользоваться терминологией фабианцев, которые основали Лондонскую школу экономики, то Д. Трампа и Т. Мэй правильно назвать не националистами-популистами, а умеренными империалистами. Их цель – в перераспределении доходов от мировой торговли и глобальных инвестиционных потоков в пользу своих стран.
В этой связи нет оснований полагать, что в период 2019–2035 годах произойдет распад глобальной экономики на локальные зоны: американскую, европейскую, азиатскую и т. п. Глобальная экономика продолжит свое существование. Более того, межстрановая, межконтинентальная торговля и инвестиции не только не уменьшатся, но и возрастут.
За последние 30 лет сложилось глобальное разделение труда и производства, оформилась региональная специализация и никакому правительству не под силу сломать общемировые процессы. В этой связи представляется неправильным подход, когда кризисные явления в глобальной экономике выводятся из проблем локальной. Напротив, локальные проблемы являются в современном мире отражением глобальной экономики применительно к региональной специфике и месту того или иного региона страны в международном разделении труда и производства.
Доклад исходит из концепции Перес, опирающейся на идеи Кондратьева и Шумпетера. Согласно этой концепции, технологические изменения происходят в результате последовательных революций. Текущая революция информационно-коммуникационных технологий – пятая по счету. Она стартовала в начале 1980-х годов. Продолжительность технологической революции – величина переменная. Революция – это не лето, зима и осень и не обязана каждый раз длиться строго определенный период времени.
Согласно детальным исследованиям, технологические волны Перес имеют продолжительность от 40 до 60 лет. Волна имеет две важнейших фазы. Начинается она с большого импульса развития, базирующегося на той или иной технологии, а точнее технологическом пакете. Этот импульс сначала зарождается в одной или нескольких взаимосвязанных отраслях, затем распространяется на всю экономику и дает ощутимый эффект с точки зрения эффективности производства и роста производительности факторов. Вслед за распространением наступает фаза золотого века, когда новый технологический пакет приводит к положительным изменениям не только в экономике, но и во всех сторонах жизни. После этого наступает перенасыщение технологий, снижение их воздействия на эффективность производства. Затем начинается спад, который может быть как коротким, так и длинным.
Сама Перес в недавнем интервью таким образом описала свою модель: «Обычно производственные революции длятся 40–60 лет и состоят из двух принципиально отличающихся друг от друга периодов. Первые два или три десятилетия – это турбулентный процесс созидательного разрушения, как это называл Шумпетер. Главную роль на этой стадии играют ученые, технологи и финансовый капитал. Этот начальный этап я называю периодом инсталляции. Именно на этом этапе возникает новая технологическая инфраструктура и в головах предпринимателей и потребителей начинает формироваться новая парадигма экономического развития. Этот период также характеризуется быстрым подъемом новых отраслей и регионов. Параллельно происходит и обратный процесс быстрого упадка и деградации многих отраслей и территорий. На первом этапе происходит постепенное надувание финансового пузыря ценных бумаг, связанных с новыми технологиями.
В итоге, пузырь лопается, ввергая мировую экономику в рецессию. Временной интервал таких рецессий может быть очень коротким – два-три года, – или напротив, они затягиваются на 10 и более лет. Я называю смутный период точкой перелома, поскольку его главным результатом оказывается переход общего контроля от финансового спекулятивного капитала к производственному. Именно этот переломный момент мы в настоящее время и переживаем. Приход к власти Д. Трампа – этот как раз попытка производственного и традиционного финансового капитала установить свое господство.
Второй этап, который обычно длится два-три десятилетия, я называю периодом развертывания, поскольку именно он приводит к массовому распространению и полномасштабному внедрению новых технологий в мировую экономику. Обычно этот период очень благоприятен для населения и человечества в целом. Однако для этого нужна продуманная правительственная политика, стимулирующая повсеместное применение инноваций, ранее сосредоточенных только в лидирующих отраслях».
Теория К. Перес достаточно точно описывает законы воспроизводства в эпоху зрелого социализма. Однако, поскольку с 70-х годов прошлого века произошла мутация, и денежно-кредитная сфера развивается по своим автономным законам, модель К. Перес все чаще стала использоваться вместе с моделью Х. Мински.
Главное в его модели – это ключевая регулирующая роль для инвестиционной политики господствующего типа инвестора. Согласно Мински, инвесторы бывают трех типов: инвесторы, спекулянты и понци-спекулянты. Инвесторы в ценные бумаги вкладывают собственные деньги и поэтому при любой ситуации на рынке остаются на плаву, даже потеряв в случае неблагоприятного развития событий часть своих сбережений. Спекулянты инвестируют частично в долг. При этом в случае неблагоприятного развития событий, они в состоянии за счет собственных средств обслуживать долг, а соответственно его пролонгировать. Наконец, понци-спекулянты берут кредиты в надежде, что рост акций будет бесконечным. В случае кризиса на фондовом рынке они теряют все свои средства и не в силах не только вернуть взятые кредиты, но и даже их обслуживать.
Еще в 70-е годы прошлого века Мински на основе статистического анализа установил, что в различных фазах цикла соотношение между тремя группами инвесторов значительно меняется. В общем виде действует закон: чем дольше длится цикл и чем больше цена активов, тем более значительную долю в общем числе инвесторов составляют понци-инвесторы. Понци-инвестирование становится господствующим. Соответственно, когда пузыри лопаются или даже рынок просто меняет цикл с бычьего на медвежий, понци-инвесторы обрушают лавины и вслед за падением фондового рынка возникают проблемы у банков, которым понци-инвесторы не могут вернуть кредиты, взятые на покупку ценных бумаг. Проблемы банков стремительно отражаются на вкладчиках. Они лишаются депозитов, и начинается крупномасштабный и полноценный финансово-экономический кризис.
В рамках модели Перес-Мински установлено, что нынешняя производственная революция, по сути, началась с изобретения микропроцессоров и децентрализованных систем связи. Это произошло в 1981 году. В этом смысле кризис 1999–2000 годов, связанный с крахом технологического пузыря, хрестоматийно описывался именно моделью Перес. Однако затем регуляторы в виде центральных банков и правительств решили смягчить последствия кризиса и ускорить выход на позитивную траекторию. В итоге, впервые в истории было ликвидировано разделение на коммерческие и инвестиционные банки, а центральные эмиссионные банки стали последовательно снижать учетную ставку. Соответственно, за первой стадией производственной революции не последовала вторая. Инновации и нововведения вместо диффузии в экономику как вширь, так и вглубь по-прежнему остаются в основном в рамках нескольких секторов экономики, которые все более обосабливаются от других воспроизводственных паттернов.
Поскольку естественное течение кризиса было целенаправленно нарушено банками и правительствами, то вместо технологического развития с опорой на производственный капитал имело место финансовое стимулирование выхода из кризиса 1999–2000 годов. Главный смысл любого кризиса – в обновлении основных производственных фондов и внедрении инноваций. Этого на пороге тысячелетия ни в Америке, ни в Европе, ни в Японии, ни в Китае не произошло. Выход из кризиса за счет технологического развития был подменен выходом из кризиса за счет дешевого кредита. Банки и правительства сделали выбор в пользу спекулянтов и понци-инвесторов в ущерб долгосрочным инвесторам. В результате, во всем мире начали надуваться пузыри недвижимости, углеводородов и других видов сырья. Именно они лопнули в 2008–2009 годах, отправив мир в рецессию и сломав производственно-технологический цикл Карлоты Перес.
В рамках традиционной антикризисной циклической политики в фазе спада и рецессии центральные банки и правительства снижают процентные ставки и обеспечивают поступление в экономику дополнительной денежной массы. Казалось бы, в точном соответствии с этим рецептом действовали центральные банки основных стран и в период кризиса 2008–2009 годов. Однако при формальном сходстве достаточно быстро обнаружилось принципиальное различие в антикризисной политике, господствующей с 30-х годов прошлого века до начала нынешнего, и политикой центральных банков в период 2010–2014 годов.
На этот раз банки также стали интенсивно снижать процентные ставки и направили в экономику значительные объемы ликвидности. Однако ликвидность поступила не домохозяйствам и не бизнесу, как это было во все кризисы, начиная с Великой депрессии 1930-х годов, а в финансово-инвестиционную сферу. Это вызвало беспрецедентный рост стоимости всех активов, и в первую очередь, акций и других ценных бумаг.
Обычно в фазе спада происходят массовые банкротства. Однако на этот раз ни в Соединенных Штатах, ни в странах ЕС, ни в Японии, и тем более ни в Китае и Великобритании значительного увеличения банкротств и роста безработицы в производственном секторе не наблюдалось. В результате, в 10-е годы нынешнего века впервые в экономической истории параллельно развивались два, казалось бы, противоречивых в соответствии с моделью К. Перес процесса. С одной стороны происходила диффузия инноваций, как это предусматривается вторым этапом цикла производственной революции, а с другой – инвестиционная система стремительно приближалась к моменту Мински. Этот момент характеризует рынок, на котором основная часть инвесторов понесет недопустимые потери в случае сколько-нибудь значительного снижения цен на фондовые активы. Он разделяет нормальный фондовый ранок от рынка, на котором господствуют понци-спекулянты.
Данные ЮНКТАД свидетельствуют, что никогда за последние 100 лет послекризисное восстановление по параметрам роста производительности труда и повышения эффективности производства не было столь слабым, как в период после кризиса 2008–2009 годов. Фактически избыточная денежная масса ушла на финансовые и инвестиционные рынки и не досталась производительному капиталу. В итоге, несмотря на журналистскую шумиху о четвертой производственной революции, динамика производительности труда и эффективности производства в послекризисный период в Соединенных Штатах, странах ЕС и Японии была самой слабой, начиная с 30-х годов прошлого века. Что касается Китая, то именно после кризиса 2008–2009 годов темпы прироста эффективности производства в Поднебесной стали снижаться год от года. Между тем, главным показателем производственной революции является рост темпов производительности труда и эффективности производства по сравнению с предыдущим циклом. На этот раз что-то пошло не так.
В этой связи прогноз на будущее, по мнению институционалистов, негативен. Отрыв денежной экономики от производственной привел к тому, что у центральных банков, правительств и международных органов отныне нет больше реальных возможностей предотвратить неизбежные на рубеже 2010-х – 2020-х годов кризисные явления за счет активной кредитно-денежной политики.
Самая большая опасность для США заключается в колоссальном пузыре на рынке ценных бумаг, и в первую очередь, акций. Второй раз в истории рынок непрерывно растет 11 лет. До этого последний раз это случилось в 1988–2000 годах. Однако тогда рост рынка ценных бумаг происходил на фоне включения в международный оборот огромного рынка Восточной Европы и стран бывшего СССР, конверсии резервов военного производства на мирные цели в США и обвального снижения цен на энергоносители и другие ресурсы в результате неконтролируемого выхода на международные рынки частных экспортеров из России, Украины, Казахстана, Туркменистана и т. п. В тот период рост цен на акции находился в достаточно тесной корреляции с повышением эффективности экономики. В период после кризиса 2008–2009 годов ничего подобного не наблюдается. Приросты производительности труда и эффективности производства в среднегодовом исчислении были в 2010–2017 годах наиболее низкими за период после 1945 года. Что касается огромных доходов корпораций исключительно из сектора информационной экономики, они были обеспечены не повышением реальной экономической продуктивности, а колоссальным ростом в структуре себестоимости расходов на рекламу, маркетинг и т. п., которые полностью ушли корпорациям типа Google, Facebook, Amazon и т. п.
По мнению наиболее влиятельных макроэкономистов-институционалистов, первой костяшкой глобального домино, которая спровоцирует масштабный продолжительный финансово-экономический кризис во всем мире, станет Китай.
Американская экономика в силу сложного частно-корпоративно-государственного характера является гораздо более устойчивой системой, чем огосударствленная китайская экономика. Именно американский рынок ценных бумаг рассматривается инвесторами во всем мире как спасительная гавань. С этим связан удивительный факт: в 2015 году Национальный банк Швейцарии дополнительно эмитировал 300 млрд. швейцарских франков и значительную часть этой суммы направил непосредственно на приобретение акций крупнейших американских компаний. Инвесторы всего мира заинтересованы в американском рынке ценных бумаг, поэтому до последнего будут поддерживать именно его.
В то же время Китай остается достаточно замкнутой страной. В этой стране за последние 15 лет в два раза вырос совокупный уровень задолженности. Сегодня общая задолженность государства, местных органов власти, бизнеса и домохозяйств Китая сравнилась с уровнем США по отношению к ВВП. При этом в отличие от американского рынка ценных бумаг, а значит и долгов, китайский рынок никому не нужен. Международные инвесторы знают, что руководство Китая может в любой момент произвольно изменить правила игры. Поэтому вот уже третий год подряд деньги из Китая уходят.
Поднебесной крайне сложно избежать кризиса по-китайски, или долговременной стагнации по той причине, что оказалось невозможным перераспределить экспортные потоки на внутренний спрос. В Китае, как среди домохозяйств, так и среди нефинансового сектора просто нет таких объемов средств, которые могли бы компенсировать снижение экспортных продаж Китая. Расчеты показывают, что если администрация Д. Трампа доведет до конца свое намерение по введению по сути заградительных пошлин на всю китайскую продукцию, экспортируемую в Соединенные Штаты, это, скорее всего, запустит потерю валютной ликвидности.
В настоящее время Китай располагает 3 трлн. долларов валютных резервов. Однако согласно данным Министерства финансов США, примерно 1 трлн. вложен в неликвидные активы в стране и за рубежом. Еще 1 трлн. придется потратить для компенсации шока китайским экспортерам и финансирующим их китайским банкам от введения таможенных пошлин администрацией Д. Трампа. В итоге у Китая останется около 1 трлн. ликвидных резервов для защиты китайской валюты. Поскольку при резком сокращении прибыльности экспортных китайских корпораций неизбежна паника на китайских валютных рынках, куда основные деньги вложили опять же китайские банки, инвесторы и китайский средний класс, для того, чтобы не допустить паники и защитить китайские предприятия-экспортеры Народному банку Китая необходимо тратить порядка 90-100 млрд. долларов ежемесячно.
Таким образом, поскольку администрация Д. Трампа действительно ввела с 1 мая 2019 года высокие пошлины на весь китайский экспорт, то у китайского Центрального банка и руководства остается примерно год, чтобы поддерживать экономику на плаву. Поскольку заменить американский рынок китайцам не удастся из-за напряженной ситуации с платежным балансом ЕС и крайне ограниченной покупательной способностью партнеров Китая по БРИКС, у этой страны не останется иного выбора, как осуществить управляемую «жесткую посадку».
Она, по мнению институционалистов, будет связана не только с долговременной просадкой китайского фондового рынка, но и со значительным сокращением темпов реального экономического роста, максимум до 3–4% в год. Такое резкое сокращение темпов экономического роста в Китае неизбежно запустит волну резкого – на 50–80 % – падения цен на энергоносители, лес и металл по всему миру. Кроме того, в этой ситуации китайцы будут вынуждены продавать трежерис Соединенных Штатов для того, чтобы продержаться год на плаву.
В этой ситуации перед американской администрацией встанет дилемма: либо перейти вновь к печатанию долларов и прямому выкупу за напечатанную ликвидность трежерис, либо смириться с достаточно резким повышением депозитной и кредитной ставок для привлечения на баланс ФРС долларовой наличности. Подобная операция отправит в глубочайший кризис фондовые рынки нефтедобывающих и новых индустриальных стран. Также ФРС не сможет поддерживать СВОП-линии с европейским Центральным банком. Поскольку Европа не сможет экспортировать значительную часть своей высокотехнологичной продукции в Китай, это станет вместе с ограничениями по СВОП дополнительным фактором, переводящим вялый европейский рост в полноценную рецессию.
После того, как в рамках глобального экономического кризиса в его пучину погрузится Китай, а вслед за ним нефтегазропроизводители и другие ресурсные экономики, настанет очередь Европы. Поскольку же при всей силе американской экономики она не может осуществлять рост в условиях экономического кризиса в Китае и ЕС, в нефтегазодобывающих странах, последней упадет костяшка домино Соединенных Штатов.
Поскольку финансово-монетарная политика Соединенных Штатов в период с 2009 по 2017 годы не имела аналогов в прошлом и полностью исказила пропорции и факторы циклического воспроизводства, никакого достоверного прогноза относительно продолжительности кризиса и очередности выхода из него макроэкономических регионов дать не представляется возможным. Единственное, можно быть уверенным, что в лучшем случае это произойдет во второй половине двадцатых годов.
Двойная бомба под глобальную экономику
Многофакторные экономические расчеты и анализ деловых циклов обладают тем недостатком, что игнорируют главное в финансово-экономической и инвестиционной реальности – массовую психологию. В конечном счете, все в экономической динамике зависит от логики развития производственных факторов и от деятельности людей с их настроениями, стереотипами и мотивами.
В течение последних без малого 100 лет важнейшим фактором, определяющим экономическую динамику, была монетарная политика. В восходящей фазе бизнес-цикла центральные регуляторы ужесточали монетарную политику и повышали процентную ставку. В нисходящей фазе цикла, напротив, снижали ставку и эмитировали дополнительные денежные средства для оживления спроса или кредитования производителей.
Денежно-монетарный анализ происходящего в мировой экономике является наиболее надежным способом распознать близкие перспективы и наметить тенденции будущего. Прогноз динамики мировой экономики на период до 2035 года в настоящее время сделать весьма нетрудно. В ближайшие год-два мир потрясет начало нового глобального финансово-экономического кризиса, по своей глубине сравнимого с Великой депрессией и превосходящего финансово-экономический кризис 2008–2009 годов. Соответственно период до 2035 года будет периодом кризиса мировой экономики и медленного постепенного преодоления его последствий на основе реструктуризации производственной базы, изменения мировых инвестиционных потоков и т. п.
Согласно Национальному Бюро экономических исследований Соединенных Штатов с 1856 по 2018 годы страна и мировая экономика пережила 34 бизнес-цикла, в том числе 12 бизнес-циклов в период с 1945 года по настоящее время. Средняя продолжительность экономического цикла составила за этот период 4,7 года, считая от нижней точки предыдущего до верхней точки последующего кризисов. При этом продолжительность цикла из периода в период увеличивалась. За период с 1945 года она составила в среднем шесть с небольшим лет. По мере усиления позиций монетарной школы, ориентирующей практиков на активное воздействие на экономику посредством эмиссионно-кредитных инструментов, продолжительность цикла неизменно увеличивалась.
В настоящее время глобальная экономика живет в самом длинном за всю историю статистики глобальном бизнес-цикле. Он продолжается уже больше 120 месяцев. До этого самый длительный бизнес-цикл имел место в 1990-е годы и составил без малого 10 лет. Однако 1990-е годы были уникальным периодом мировой экономики, который никогда в исторической перспективе не повторится.
Это было время, которое характеризовалось тремя ключевыми процессами, относящимися, прежде всего, к реальной, а не кредитно-денежной экономике. В результате окончания Холодной войны на рынок поступила огромная масса натуральных природных ресурсов, прежде всего, топливноэнергетических, химических и металлургических. Это в разы снизило цены на них и соответственно способствовало взрывному повышению эффективности и как следствие курса акций ведущих компаний. В эти же годы произошло беспрецедентное со времен индустриализации СССР наращивание за счет иностранных инвестиций производственного потенциала гигантской страны – Китая. Продукция вновь вводимых китайских производств была крайне дешевой и рассчитанной на экспорт. Это способствовало потребительскому буму во всем мире. Наконец, по итогам Холодной войны, закончившейся победой Запада, у Соединенных Штатов и других ведущих стран НАТО отпала необходимость осуществлять гигантские государственные расходы на оборону. Соответственно часть высвободившихся средств была направлена на социальные программы, что в значительной степени стимулировало спрос со стороны малодоходных слоев населения в Северной Америке и Западной Европе. За беспрецедентно длительным бизнес-циклом 1990-х годов стояли фундаментальные социально-политические, производственно-технологические и экономические реалии.
Принципиально иные причины вызвали нынешний беспрецедентный по продолжительности бизнес-цикл. Фактически по итогам кризиса 2008–2009 годов капиталистическая экономика, какой она была без малого 200 лет, перестала существовать. Отныне экономическое процветание стало базироваться не на прибыли и производстве, а на спекуляциях и эмиссии.
Нынешний бизнес-цикл лучше всего характеризуют три цифры. За 2010–2018 годы глобальная денежная масса выросла с примерно 50 трлн. почти до 90 трлн. долларов или примерно на 80 %. Решающую роль в этом сыграли центральные банки стран-эмитентов резервных валют, а именно ФРС, Банк Англии, Европейский Центральный Банк, Национальный банк Швейцарии, Центральный банк Японии и Национальный Банк Китая.
Не сложно заметить, что с начала текущего бизнес-цикла балансы ведущих центральных банков выросли за счет эмиссии валют более чем в два раза. Если на завершающей стадии предыдущего экономического кризиса глобальный ВВП составлял примерно 65 трлн. долларов, а денежная масса – 50 трлн. долларов, и соответственно соотношение между ними было в конце предыдущего кризиса примерно 0,75, то в настоящее время мировая денежная масса достигла 90 трлн. долларов, что примерно составляет объем глобального ВВП.
В течение текущего бизнес-цикла центральные банки не только эмитировали беспрецедентную в истории массу финансовых средств, но и направили ее не домохозяйствам и нефинансовому бизнесу, а передали правительствам на покрытие государственных долгов и в финансовые институты. Ключевым в данном контексте является слово «передали», поскольку средства выделялись либо на беспроцентной основе, либо под 0,5 % годовых на произвольно долгий срок.
Это не могло не привести к беспрецедентному надуванию пузырей на всех основных рынках активов, включая акции, корпоративные ценные бумаги и недвижимость. Фактически между динамикой роста фондовых рынков и объемами наращивания денежной массы центральными банками имеет место полная корреляция. Коэффициент корреляции не всегда характеризует причинно-следственные зависимости. Он показывает, прежде всего, синхронность показателей. Однако в данном случае низкие темпы экономического роста в сочетании с увеличением денежной массы, мультиплицированной сверхнизкой кредитной ставкой, и вызвали бум на фондовом и иных капитальных рынках.
Монетарное безумие породило никогда ранее не происходящие процессы. Конкретно центральные банки стали приобретать на эмитированную валюту акции первоклассных корпораций. По оценкам Банка международных расчетов в настоящее время Центробанки держат акции крупнейших корпораций на сумму 5 трлн. долларов. Например, Национальный банк Швейцарии имеет в собственности акции компании Facebook больше, чем Марк Цукерберг и ключевые сотрудники этой корпорации. А, например, Банк Японии входит в топ-5 крупнейших владельцев 81 из 100 крупнейших японских компаний.
Несмотря на беспрецедентные, не имеющие аналогов в прошлом объемы эмиссии и самые льготные в истории кредитные условия центральным банкам и финансовым регуляторам так и не удалось обеспечить реального ускорения экономик и их выход на нормальное циклическое развитие. Ни для кого не секрет, что экономический рост в 2010–2017 годах был обеспечен, прежде всего, за счет Китая. Страна отчитывалась о ежегодных темпах прироста ВВП на уровне 6,5–8%. Ведущие специалисты по Китаю, анализирующие реальные потоки нефти, черных и цветных металлов, закупаемых Китаем, проводящие анализ электроосвещенности Китая и состояния атмосферы убеждены, что реальные экономические темпы Китая падают из года в год и составляют сегодня порядка 4 % в год с перспективой дальнейшего затухания.
Значительная часть не только экономических экспертов, но и политиков, особенно из числа оппозиции в ведущих странах мира, критикуют центральные банки за выбранный курс денежной эмиссии, попадающей в распоряжение финансовой системы, а не бизнеса и населения. Однако вся проблема в том, что в течение всего производственного бизнес-цикла ни бизнес, ни население не были готовы увеличивать свою кредитную задолженность, которая в значительной степени и вызвала кризис 2008–2009 годов, запущенный ипотечной задолженностью населения США.
Фактически центральные банки оказались перед дилеммой: либо ничего не делать и наблюдать за углублением кризиса, начавшегося в 2008 году, либо постараться передать эмитированные ресурсы правительствам на погашение государственной задолженности и в финансово-инвестиционную сферу. Надежда была на то, что государство при сокращении задолженности определенную часть высвободившихся средств направит на социальные программы, а соответственно стимулирование спроса. В свою очередь инвестиционные институты направят полученные по бессрочному и беспроцентному кредиту средства на рынки ценных бумаг. Это, по мнению центральных банков, должно было вызвать и в реальности вызвало биржевой бум. Соответственно компании, получив дополнительные ресурсы от продажи акций, должны были осуществить модернизацию и увеличить выпуск продукции и оказываемых услуг.
Однако ни первого, ни второго не произошло. В Соединенных Штатах администрация Д. Трампа начала демонтаж всех социальных программ, которые в соответствии с планом ФРС по оживлению спроса реализовывала администрация Б. Обамы. В странах ЕС деньги, эмитированные Европейским Центральным банком, пошли исключительно на помощь странам, находящимся в тяжелой финансово-бюджетной ситуации, а именно Греции, Португалии, Испании и Ирландии, и тем самым также не дошли до потребителей. В итоге, ни план А, ни план Б центральных банков по выходу из рецессии и переходу к нормальному капиталистическому бизнес-циклу не сработали.
Почему с уверенностью, близкой к 100 %, можно прогнозировать неизбежный глубокий финансово-экономический кризис с началом в 2019, максимум в 2021 году с последующей долгосрочной вплоть до горизонта 10 лет рецессией? Существует три ключевых фактора, которые делают неизбежным начало этого кризиса синхронно в двух крупнейших экономиках мира – США и Китае.
Причина первая. В 2017 году все центральные банки начали согласованную политику по резкому уменьшению эмиссии с последующим изъятием денежных ресурсов из экономики. Первым к этому приступил ФРС. Уже в 2018 году объем наличной денежной массы ФРС уменьшает с темпом 50 млрд. долларов в месяц. В 2019 году темпы изъятия наличности должны были возрасти в 2 раза. Однако лично Д. Трамп и руководство Республиканской партии максимально надавили на ФРС, чтобы она не изымала наличность из обращения, а лучше вновь приступила к эмиссии долларов. По состоянию на лето 2019 года ФРС согласилась на временный мораторий на изъятие наличности из обращения, но категорически отвергла возможность новой эмиссии.
Параллельно остальные центральные банки ежемесячно выводят из оборота примерно 80 млрд. долларов. Т. е. впервые, начиная с 1990 года, объем денежной массы резервных валют начал понемногу не увеличиваться, а уменьшаться. Тем самым, главный фактор умеренного роста в самом длительном бизнес-цикле в 2009–2019 годах постепенно сходит на нет.
Причина вторая. В текущем бизнес-цикле происходит рост совокупной задолженности. Если в начале цикла примерно на 60 трлн. долларов глобального ВВП приходилось 180 трлн. долларов глобального долга, то в настоящее время на 87 трлн. долларов глобального ВВП приходится 230 трлн. долларов глобального долга. Львиная доля долгов приходится на три страны: Соединенные Штаты, Китай и Японию. Особо быстрыми темпами растет совокупный долг Китая.
В отличие от Соединенных Штатов, где наиболее быстро растут государственный долг и долги домохозяйств, относительно медленно – долги нефинансового сектора бизнеса, в Китае ситуация иная. Наиболее быстрыми темпами растут долги нефинансовых корпораций. Сейчас они составляют 166 % от ВВП, а еще в 2009 году составляли всего 120 %. Долг домохозяйств и правительственный долг растут примерно одинаковыми темпами и в настоящее время составляют соответственно 43 % и 46 % от ВВП. Всего же общий долг Китая составляет примерно 257–260 % от ВВП, что соответствует уровню Соединенных Штатов.
При этом необходимо иметь в виду следующее. В Китае банковская система по-прежнему находится в руках государства. Соответственно гигантский корпоративный долг – это не что иное, как долг бизнеса государству. Именно в эту сферу ушла основная часть напечатанных денег, которая материализовалась в пустых городах, шоссе в никуда и прочих инфраструктурных диковинах. Это позволяет утверждать значительному числу независимых экспертов, что экономический рост Китая – с точки зрения общественной полезности большая фикция. Если исключить из китайского роста бессмысленные города, дороги, другие циклопические объекты, а также незавершенное строительство и неустановленное оборудование, то к настоящему времени темпы экономического роста упали примерно до 3 %.
Что касается Соединенных Штатов, то при некотором, хотя и незначительном сокращении задолженности корпораций, продолжает возрастать государственный долг и долги домохозяйств. В настоящее время государственный долг превысил 21 трлн. долларов, и это только начало. Если в последние годы администрации Б. Обамы государственный долг снижался до 20 трлн. долларов – в октябре 2016 года, то далее он стал опять расти. Курс на снижение налогов, выбранный администрацией Д. Трампа, вкупе с наращиванием военных и инфраструктурных расходов ведет к росту государственного долга не только в краткосрочной, но и в долгосрочной перспективе.
Начиная с 2017 года, в США возобновился рост долгов домохозяйств, которые сокращались в период с 2012 по конец 2016 года. При этом в настоящее время долг домохозяйств ежегодно растет при администрации Д. Трампа на 4 % и составляет в настоящее время 13,5 трлн. долларов. Долг домохозяйств составляет примерно 65 % ВВП. В текущем бизнес-цикле изменилась и структура задолженности. Основную часть долгов домохозяйств составляют долги по ипотеке – 9 трлн. долларов. В значительной степени это связано с увеличением ставок по ипотеке с 2,5 % в 2010 году до 4,6 % – в настоящее время. Резко вырос объем студенческих кредитов. Он растет ежегодно примерно на 5 % и составляет в настоящее время 1,4 трлн. долларов. С 2010 по 2017 год согласно официальным отчетам уменьшается безработица и поэтому студенческие кредиты берутся активно. В настоящее время в США самая низкая за послевоенный период с 1945 года безработица. Она составляет 4 %.
Однако реальное положение заметно иное. В эпоху Uber, удаленной занятости и т. п. стало невозможным выделить численность, а соответственно и долю работников, реально занятых полный рабочий день на полную ставку в несельскохозяйственном секторе. Демографические обследования в отличие от социальной статистики показывают другое. Начиная примерно с 2013 года происходит обвальное сокращение постоянных рабочих мест с офисной занятостью и полной гарантированной при выполнении условий трудового договора помесячной заработной платой. В значительной степени это связано с тем, что в Соединенных Штатах на долю промышленности, строительства и сельского хозяйства приходится в настоящее время чуть более 20 % ВВП. А именно в этих отраслях генерируется полная, постоянная, гарантированная занятость.
Есть принципиальная разница между задолженностью США и Китая. В Соединенных Штатах, как уже отмечалось, значительная доля приходится на долги государства и особенно домохозяйств. Домохозяйства после кризиса 2008–2009 годов перешли к жесткой бюджетной политике и сосредоточились на обслуживании кредитов, а не на получении новых. Соответственно при общем росте задолженности в основном за счет увеличения процента по ипотеке и роста объемов студенческих кредитов наблюдается снижение просроченной задолженности по ипотеке – основной статье кредитования домохозяйств. Т. е. американские домохозяйства затягивают пояса, платят по кредитам больше, но становятся все более добросовестными плательщиками.
Что же касается государственного долга США, то с макроэкономических позиций нет большой разницы, составляет этот долг 10 трлн. или 30 трлн. долларов. Правительство США отличается от любого заемщика тем, что может расплатиться с ним де факто собственным товаром. Хотя ФРС действительно независима от президента США, она является агентством государственной власти США, а не частным предприятием и соответственно всегда действует в интересах власти. Если ситуация с госдолгом станет угрожающей, ФРС выкупит часть долга за вновь эмитированные доллары.
У Китая такой возможности нет. В Китае наиболее быстро растет задолженность бизнеса. Рост этой задолженности – оборотная сторона поддержания экономического роста за счет создания гигантских бессмысленных инфраструктурных объектов и т. п. Казалось бы, коммунистические правители Китая, полностью контролирующие Народный банк Китая, могут беспрепятственно покрывать долги бизнеса банкам за счет государственных дотаций. В ограниченных масштабах это делается постоянно. Однако в сколько-нибудь крупных размерах провести такую операцию невозможно. По этим же причинам во время масштабного падения курса акций на Шанхайской бирже в 2016 году китайское правительство не стало выкупать акции, а просто закрыло на длительный срок биржу.
Между эмиссией Соединенных Штатов и Китая есть три принципиальных различия. Первое – это уровень доверия инвесторов. Инвесторы во всем мире знают, что ФРС, американские биржи и другие институты являются независимыми структурами и не могут быть принуждены к тем или иным действиям по прихоти лидера страны. В Китае же события на Шанхайской бирже продемонстрировали прямо противоположную ситуацию. В силу этого глобальные инвесторы с удовольствием зарабатывают на Китае, но не доверяют ни китайской статистике, ни китайскому руководству.
Еще одна принципиальная разница между американской и китайской экономиками заключается в том, что, в крайнем случае, дополнительную американскую эмиссию с удовольствием поглотит мировой рынок. Именно доллары являются главной валютой международных инвестиционных операций. Юань, при всей количественной мощи китайской экономики и включении его в корзину резервных валют МВФ, так и не стал и на ближайшую перспективу не станет ведущей валютой международных расчетов.
Еще одно различие между эмиссионными возможностями Китая и США носит ситуационный характер, однако на ближайшую перспективу является едва ли не главным. Любая эмиссия ведет к снижению курса валюты. В настоящее время Соединенные Штаты ведут де факто торговую войну с Китаем не только из-за кражи интеллектуальной собственности и демпинговых цен на китайский экспорт, но и прежде всего из-за заниженного курса юаня по отношения к доллару. Если китайское руководство захочет выйти из кризиса за счет эмиссии юаня, это немедленно приведет к его девальвации по отношению к доллару. Девальвация юаня еще более ухудшит торгово-инвестиционный баланс между США и Китаем. В этих условиях при всей остроте противоречий между Демократической и Республиканской партиями, между ними существует консенсус относительно необходимости обеспечить для американского и китайского бизнеса равные торговые условия. Соответственно девальвация юаня приведет к новому этапу повышения тарифных пошлин на китайский импорт. Даже 25-процентное повышение, осуществляемое в текущем году, серьезно отразится на экспортно-ориентированной китайской экономике. Еще большие размеры повышения пошлин могут просто парализовать китайский экспорт в США, которые не могут быть замещены никаким иным рынком. Это приведет к непрогнозируемым последствиям для китайской экономики. Это знает китайское правительство и поэтому бороться с кризисом эмиссией впредь не будет.
Причина третья. Она связана с отсутствием рынков для роста. Экономический рост предполагает выполнение одного из условий: либо внутри страны правительство, бизнес и население уменьшают долю накопления и начинают больше потреблять, либо увеличивается положительное или уменьшается отрицательное сальдо внешнеторговых операций, либо государство, бизнес и население берут кредиты и за счет завтрашних расходов увеличивают текущую потребительскую мощность.
В настоящее время все три пути, хотя по разным причинам, исчерпаны у Соединенных Штатов, стран ЕС, в Китае и в Японии. Причем, если для Китая главной причиной неизбежности сползания в глубокий финансово-экономический кризис является долговой пузырь и невозможность его плавного спускания за счет эмиссии, то в Соединенных Штатах невозможность дальнейшего роста обусловлена иными факторами.
Соединенные Штаты – это страна, чей экономический рост определяется, прежде всего, не внешними, а внутренними факторами. Примерно 70 % ВВП потребляется домохозяйствами. Именно внутренний рынок для Соединенных Штатов определяет экономические пропорции и динамику. С одной стороны это делает США, например, в отличие от Китая, Японии, Южной Кореи, России, абсолютно экономически независимой страной. Однако плюсы всегда подразумевают минусы. В данном случае перспективы американского экономического роста связаны не с миром, а со страной, и прежде всего, с домохозяйствами. А здесь все плохо. За 20 лет доход домохозяйства в среднем по Америке увеличился с 54,1 тыс. долларов до 60,5 тыс. долларов ежегодного дохода, т. е. примерно на 10 %. Еще раз – за 20 лет на 10 %.
В прошлом стагнация доходов домохозяйств компенсировалась сначала увеличением доли потребления в доходах домохозяйств, а затем, когда эта доля упала в среднем до 15 %, – за счет увеличения кредитной задолженности. Ранее уже было показано, что со второй половины 2010-х годов домохозяйства изменили кредитное поведение и прекратили брать новые кредиты, стараясь аккуратно обслуживать ранее взятые. В условиях, когда налоговые реформы не касаются или почти не касаются лиц с низкими и невысокими, и в основном средними доходами, налоговая реформа не привет к росту потребления. Соответственно за счет домохозяйств экономического роста в США в ближайшие годы ожидать не приходится. Более того, в условиях практически неизбежного экономического кризиса финансовые институты попробуют компенсировать свои проблемы за счет еще более жесткого отношения к мелким заемщикам. Это, несомненно, укрепит, кредитную дисциплину заемщиков и тем самым еще больше сократит размеры средств, расходуемых на потребление.
В принципе, локомотивом экономического роста, как во времена Р. Рейгана, могло бы стать государство. Тем более, что администрация Д. Трампа объявила о крупномасштабных инфраструктурных и транспортных проектах. Однако Америка становится все более расколотой страной по политическому принципу. Соответственно, можно с уверенностью прогнозировать, что демократы не простят республиканцам их стремления ликвидировать социальное наследие Б. Обамы в части пенсионного и медицинского обеспечения, увеличения числа дотируемых государством мест в высших учебных заведениях и программы поддержки науки и новых технологий. Они симметрично ответят ограничениями на бюджетное финансирование сооружения пограничных стен, шоссейных дорог и трубопроводов. Соответственно в наиболее опасные с точки зрения разворачивания полномасштабного финансово-экономического кризиса годы – 2019–2020 – нельзя ждать по-настоящему крупного увеличения производительных государственных расходов.
В условиях закредитованности всех заемщиков и отсутствия резервов экономического роста внутри страны единственной надеждой мог бы стать мировой рынок с резким увеличением американского экспорта. Экономический рост можно увеличить либо за счет внутренних, либо за счет внешних источников. Других нет. Впрочем, внешних условий для роста тоже не существует. Китай сегодня еще ближе к кризису, чем Соединенные Штаты. На Европу надежды нет. Более того, с финансово-экономической точки зрения это невероятное образование, которое неизбежно должно либо измениться, либо распасться. Иметь единую валюту – евро – и национальные в каждой стране бюджеты с собственными налоговыми системами просто невозможно. В этом смысле Европа будет пребывать в лучшем случае в стагнации, а соответственно не сможет нарастить импорт из США. Новые развивающиеся страны и экспортеры углеводородов также не смогут закупать американские продукцию и услуги со сколько-нибудь значительным увеличением. При падении темпов роста Китая неизбежны новые потрясения на углеводородном рынке и рынке экспорта металлов. Грядущий экономический кризис скажется на экспортно-ориентированных монопродуктовых странах сильнее всего.
Соответственно у американской экономики нет ни внутренних, ни внешних возможностей для дальнейшего экономического роста. Изложенные соображения делают практически неизбежным начало глобального экономического кризиса в период 2019–2021 годов. Кризис начнется либо в США, либо в Китае, охватит весь мир и будет по продолжительности гораздо более длительным, чем предыдущие экономические кризисы, а по уровню падения всех экономических показателей сравнимым разве что с Великой депрессией 30-х годов прошлого века.