Совсем было разошлись по местам, как увидели вихляющий по полевой дороге, будто хромой на одно колесо, директорский с выгоревшим брезентом автомобиль. «Уазик» встал, Бахтин разом на землю выкинулся, вдоль загонки побежал, хватал землю в горсть, мял в пальцах. Парусил позади него плащ болонья, трещал по-стрекозиному. Отмахнул рукой кепку на затылок, шагнул к стоящему отчужденно трактористу.
— Ходит?
— А что ему? Будет ходить. — В голосе Ивана пробилась теплота. После того как он прощупал его всего своими руками, трактор и на самом деле стал близок ему, как друг и товарищ, потому что он знал его, верил, что тот его не подведет. Вот как вчера совместная работа с Портновым и ужин у бочки сроднили их. Он был уверен: Захар не изменит ему, никогда не изменит.
— Хочу, Иван, чтобы вы у нас укоренились. Вступили бы в жилищный кооператив. Дом купили.
— Зачем кооператив? В других совхозах жилье государственное…
— Во-о! Государственное! Как получил, так и расстался. А расстаться со своим еще подумал бы.
— Ох, Спиридоныч, — Иван назвал его так, как звали Бахтина коренные совхозники, — хитрый вы человек. Но хитрость эта перекатная, неглубокая. Да разве ж заканатишь нынешнего человека, если что не по нему? Если землю он не любит и не поклоняется ей? Не льнет к ней ни сердцем, ни руками, — пояснил он значительно.
— Ах-ха-ха! — засмеялся Бахтин. Смеялся он искренне, от сердца, значит, у него было хорошее настроение и на душе весело.
«Скажу ему все как на духу, в чем меня люди корят и где мои видимые промашки, — подумал Иван неожиданно. — А что тянуть? Что я, преступник какой?» Но вдруг пожалел Бахтина — часто ли у него бывает веселое настроение?
— Завтра сеялки и бороны цепляй. Постник знает и даст распоряжение, — крикнул Бахтин уже с проселка. Услышав этот приказ, Иван вздрогнул.
— Плохо, если завтра посеем. — И, подбегая поближе, закричал: — Рано, Спиридоныч, сердце говорит, рано. Не задышала еще земелька. Лишнюю воду не выгнала. Да и холодна. Постоишь на рыхлянке, живо ступня зазябнет. Упредите, заради бога, Постника, завтра сеялки не возьму.
— Ишь ты, с земельным образованием мужик! — засмеялся Бахтин, садясь в машину.
— Был у меня такой учитель. Карпычем называли. — Иван вздохнул…
8
По обочине — тротуаров в селе не было, — сторонясь машин, ходко шагала женщина. Она была сутула, оттого одежда на ней не сидела: коричневая шерстяная кофта вздернулась на спине. Бахтин издали увидел ее, и что-то смутно-знакомое показалось ему в этой фигуре, особенно в угловатых плечах. Гудок коротко всхлипнул. Женщина посторонилась, и Бахтин, чуть проехав, затормозил. Ждал, пока подойдет. Узнал теперь — Катя Смагина. В классе сидела впереди него, старательно горбясь над партой. Была замкнута. Тайно сочиняла стихи. Как-то мальчишки выкрали ее общую тетрадь, подряд исписанную стихами, пустили по рукам. «Грусть — неразделенная любовь. Это тогда нас удивило», — подумал Бахтин. Считали, что она станет поэтессой, но Катя поступила в медицинский и, всем на удивление, избрала специальность психиатра, вернулась в свой район.
— Здравствуй, Катя. Садись, подброшу, куда скажешь.
— Ну здравствуй, Васек… Не утруждай себя. Мне тут, рядом. В нашу школу. Бываешь ли?
— Как же, как же, Екатерина Власьевна. Школа моя, подшефная. Я обязан. А ты что в школе забыла, а? Вроде не выпускной вечер? Или станешь разъяснять, кем быть?
Он помог ей подняться на высокую подножку «уазика», сам обошел машину, сел за руль.
— Давай вместе выступим, — предложил Бахтин. — Ты позовешь в медицину, а я — в деревню.
— А тебя кто в деревню уговорил? Ах, никто! Меня в медицину тоже. Да и выступать тебе со мной сегодня не пристало. У меня встреча с девочками, с девушками.
— Почему только с ними?
— Они будущие матери. Как до тебя все туго доходит, Васек… Будущее русского народа — от кого же оно? Кого они народят, здоровых ли, те и станут работать и править. А сколько ныне пьющих женщин, к нашему стыду! Ты разве не думаешь об этом?
— Да когда мне? — разгорячился было Бахтин, но осекся: тотчас же прицепится, вредная… Да и верно, думать ему об этом было некогда. И если он думал о женщине, молодой или нет, то прежде всего как о работнице. За работу они и милы ему, он их ценил и поощрял.
Он проводил ее взглядом до самого входа в школу. Ступени, двери, окраска стен — все уже не раз менялось с тех пор, как он тут учился. Лучший в Талом Ключе школьный парк разросся и до неузнаваемости изменил местность — и немногое вроде походило на прежнее, но Бахтин все же почувствовал непрошеную нежность. К тому же разговор с Екатериной Власьевной смутил его. Как она думает! Для нее школьницы — будущие мамы, они должны уже знать об этом, а значит, прикидывать свое место в жизни. А он-то, он печется о детских яслях и садиках потому, что надо освободить мам для работы. Только и всего. «А как же еще?» — вдруг изумился он и решил, что все правильно: каждый думает за себя, А о Екатерине он наслышан: воительница! Придумала общество борьбы с пьянством. Чего только у нас не придумают! Но как он ни успокаивал себя, как ни отмахивался от Смагиной, смущение в его душе не проходило.
Из девочек мало кто сбежал: то, что собирали только их, интриговало, а то, что беседу поведет главный врач неврологической больницы из районного центра, города Энергограда, озадачивало. И вот шум, споры, догадки — что бы это значило?
— Все ясно, будет выступать за белые халаты…
— Нам аттестат в зубы — и в мединститут.
— Нет, она за свое поколение.
— Конечно: наша знаменитость!
Так галдели девочки, пока в класс не вошли директор школы Римма Юрьевна, полная женщина лет сорока, и с ней сутулая худая старушка в зеленой кофте, с непокрытыми седыми волосами. Девочки дружно встали, директор торопливо сказала: «Садитесь, садитесь! — И представила гостью: — Екатерина Власьевна Смагина, районный нарколог». При этих словах на лицах девушек отразилось еще большее удивление и недоумение. Во-первых, трудно было узнать в этой усталой женщине ту молодую и красивую, в погонах капитана, с непослушной челкой военную врачиху, портрет которой они привыкли видеть в школьном музее. А во-вторых… Почему же они забыли, что она нарколог? Значит, разговор будет об алкоголизме? И почему с девочками, а не с мальчиками? Ну и ну, достукались! Так, или может быть так, подумала каждая из двадцати пяти выпускниц, сразу притихших в недоумении. Между тем Римма Юрьевна объявила, что оставляет доктора Смагину одну, и удалилась.
Екатерина Власьевна неторопливо уселась за учительский стол и сделалась совсем маленькой, но ее седые взъерошенные волосы, худое темное строгое лицо, особенно карие глаза с острым пронзительным взглядом, были до того впечатляющи, что шумок, появившийся было в классе, сам собой постепенно затих.
— Вы правы, если удивляетесь, почему я, нарколог, пришла к вам, — начала она не привычным, не учительски монотонным голосом. — Встретиться с ребятами вроде было бы уместней, правда? Признаюсь, я сомневалась, не обидит ли вас мое внимание? Ныне молодежь, в этом я не раз убеждалась, весьма чувствительна к несправедливости: чуть что не по ней, вспыхнет, и пойдут прахом все мои намерения. Но я пришла, как видите, именно к вам и хочу говорить только с вами. Не сомневаюсь в том, что вы знаете, что такое статистика. Глупый ее оспаривает, умный — делает из нее выводы. Сама она, понятно, предмет неодушевленный, но открывает глаза на живые процессы жизни. Процессы эти не всегда благоприятны. Открою вам один секрет: на женскую половину человечества в последнее время упорно наступает… Кто вы думаете? Пьянство и алкоголизм. Страшнее этого, пожалуй, нет ничего на свете. Да, да! С чем можно сравнить это прискорбное явление? С атомной бомбой замедленного действия. — Екатерина Власьевна замолчала, чувствуя, что слушательницы ее не воспринимают. «Ближе к ним и яснее мысль», — подстегнула она себя.
— Какой же предлог привел меня к вам? Я вспомнила, ведь скоро выпускные вечера! Их ждут выпускники, как светлый праздник. И я ждала когда-то вот в этих же стенах. Праздник запоминает каждый по-своему. Я помню свой: в ту ночь над Талым Ключом бушевала гроза. Было красиво, весело и… страшно. Ну, а что запомнили ваши прошлогодние выпускники? Пьяную драку, которая не обошлась без участия девушек. Ясно, не все в том виноваты, но память тяжела для всех. Поверьте, я до сих пор, как вспомню, краснею до корней волос за свою родную школу. Вот и хочется, чтобы ваш выпускной запомнился, как веселый и грустный, остроумный и содержательный, и, конечно, трезвый. О последнем я особенно напоминаю.
Она замолчала, желая хоть какой-то реакции, и тут с задней парты поднялась рука и, не ожидая разрешения, встала черноволосая, бледнолицая, рано сформировавшаяся девушка. Она назвалась:
— Света Балибина… — Передохнула, будто набираясь смелости, бросила взгляд туда-сюда и заговорила хрипловатым («Покуривает, знать») голосом: — Извините, Екатерина Власьевна. — И потом к классу: — Девочки, что же это такое? Можно сказать, первое серьезное событие в нашей жизни — аттестат зрелости, а к нам уже придирки. Что мы — маленькие, что ли? Ну, скинулись на шампанское и на фрукты. Так что? Что мы видим тут, в Талом Ключе? В городе посмотришь — девчонки так себе, в восьмой класс бегают, а уже в ресторанах с мальчиками танцуют, ну и стол у них накрыт, и вина иномарок. А нам умирать от скуки на своем выпускном? Фужера шампанского пожалели для нас, Екатерина Власьевна. Даже неловко слушать…
И в классе вскипел такой галдеж, впору бежать вон, но Екатерина Власьевна сидела невозмутимая и уверенная. В ее строгих глазах мелькнула едва приметная улыбка. «Что ж, это хорошо, если задело их за живое. Они ведь еще толком не думали о том, что им надо быть готовыми к активной жизни в обществе. Но об этом они все-таки слышали, и в молодых их головушках что-нибудь да осталось. А вот о том, что многие из них, если не все, выйдут замуж, станут (должны стать!) матерями, не было охотников сказать. Природой дано женщине продолжать род человеческий, но как его продолжат пьющие матери, а тем более алкоголички? Какие же дети родятся от них?