рде.
— «Хаббис».
— Именно. Мне грудку индейки под майонезом на домашнем ржаном хлебе. И тебе рекомендую взять такой же. До встречи.
Административное здание, в котором находился кабинет Люси, разительно отличалось от студенческих общежитий. Построили его в семидесятых годах, хотели, чтобы оно выглядело суперсовременно, но уже через три года после завершения строительства не вызывало сомнений, что оно отстало от архитектурной моды. Другим же зданиям, построенным из красного кирпича гораздо раньше, определенно не хватало увивающего стены плюща. Я припарковался на стоянке у юго-западного угла, посмотрел в зеркало заднего обзора и, перефразируя одну из песен Спрингстина, захотел сменить одежду, волосы, лицо.
Пересекая парк, миновал десяток студенток. Девушки выглядели симпатичнее, чем в годы моей учебы, но, возможно, мне так казалось из-за моего возраста. Проходя мимо, я им кивал. Они мне — нет. На моем курсе был один тридцативосьмилетний парень. После школы он пошел в армию, вот и не получил диплом вовремя. Я помню, как он выделялся в кампусе: чертовски, чертовски старый. Теперь тридцать восемь исполнилось уже мне. Неудивительно, что молодые в упор меня не видели.
Я продолжал думать о пропасти между поколениями, чтобы отвлечься от цели моего приезда сюда. На мне была белая рубашка навыпуск, синие джинсы, синий блейзер, туфли из мягкой кожи от «Феррагамо» на босу ногу. Без претензий, но достаточно модно.
Подходя к двери Армстронг-билдинга, я чувствовал, что дрожу. Одернул себя. Я же, черт побери, серьезный мужчина. Был женат. Отец и вдовец. А женщину эту последний раз видел еще в первой половине своей жизни.
Можем мы когда-нибудь повзрослеть?
В вестибюле я сверился с доской-указателем, хотя Люси и говорила, что ее кабинет на третьем этаже, с буквой «В» на двери. Так и было. Профессор Люсиль Голд, кабинет «3В». В кабине лифта мне удалось нажать нужную кнопку. А вот выйдя на третьем этаже, я повернул налево, хотя стрелочка на табличке показывала, что кабинеты от «А» до «Е» справа от лифта.
Наконец я нашел дверь. Из прикрепленного к ней листка узнал, в какие часы Люси читала лекции и вела семинары, а когда принимала студентов у себя в кабинете.
Дважды постучал. Как показалось, уверенно. По-мужски.
Господи, каким же жалким я казался со стороны!
— Войдите.
От ее голоса у меня подогнулись колени. Я открыл дверь и на ватных ногах переступил порог. Люси стояла у окна. Солнце еще не зашло, и на нее, чертовски красивую, падала тень. Я застыл у двери. Какое-то время мы стояли, разделенные пятнадцатью футами, ни один не решался сделать первый шаг.
— Как освещение? — спросила она.
— Не понял?
— Я никак не могла решить, что мне делать, после того как ты постучишь. Открыть дверь? Нет, слишком рано для крупного плана. Оставаться за столом с карандашом в руке? Посмотреть на тебя поверх очков для чтения? Короче, с одним моим приятелем мы все перепробовали. Он сказал, что вот так, у окна, я выгляжу лучше всего.
Я улыбнулся:
— Ты выглядишь потрясающе.
— Ты тоже. Сколько костюмов перемерил?
— Только этот. Мне уже говорили, что в нем я выгляжу лучше всего. А ты?
— Три блузки.
— Эта мне нравится. Зеленое всегда было тебе к лицу.
— Со светлыми волосами.
— Да, но глаза так и остались зелеными. Можно войти?
Она кивнула:
— Закрой дверь.
— Нам… ну, не знаю… обняться? — спросил я.
— Пока нет. — Она села за стол, я — на стул перед ней. — Все так запуталось.
— Знаю.
— У меня миллион вопросов.
— У меня тоже.
— Я прочитала в Интернете о твоей жене. Прими мои соболезнования.
Я кивнул и спросил:
— А как твой отец?
— Не так чтобы очень.
— Жаль.
— Вся эта свободная любовь и наркотики… вероятно, они сказались. И потом Айра… не смог пережить того, что произошло. Ты понимаешь?
Наверное, я понимал.
— А как твои родители? — спросила Люси.
— Отец несколько месяцев назад умер.
— Жаль. Я очень хорошо помню его по тому лету.
— Тогда он в последний раз был счастлив.
— Потом переживал из-за твоей сестры?
— Не только. Твой отец дал ему шанс вновь стать врачом. Он это любил — лечить людей. Больше такой возможности не представилось.
— Грустно.
— Мой отец не хотел поддерживать тот иск… Айру он обожал… но на кого-то требовалось возложить вину, а моя мать наседала на него. Ведь семьи других жертв присоединились к иску.
— Нам не нужны объяснения.
Я замолчал. Конечно, она права.
— А твоя мать?
— Семейный корабль дал течь.
Ответ, похоже, ее не удивил.
— Хочешь услышать профессиональное объяснение?
— Естественно.
— Потеря ребенка не так сильно влияет на семейные отношения. Но большинство людей думают, что только самые крепкие семьи могут пережить такой удар. Это неправда. Я изучала это. Сталкивалась с семьями, которые находились на грани распада, а после трагедии становились крепче. А другие, казалось бы, прежде очень крепкие, разваливались. У вас хорошие отношения?
— У меня и матери?
— Да.
— Я не видел ее восемнадцать лет.
Мы помолчали.
— Ты потерял многих, Пол.
— Ты же не собираешься устроить сеанс психоанализа?
— Нет, ничего такого у меня и в мыслях нет.
Она смотрела куда-то вверх и вдаль. Я невольно вернулся в прошлое. Мы, бывало, сидели в лагере на старом бейсбольном поле, заросшем травой, я обнимал Люси, а ее взгляд иной раз устремлялся куда-то вверх и вдаль, как и сейчас.
— В колледже я сдружилась с одной девушкой, — заговорила она. — У нее была сестра-близняшка. Разнояйцевая — не однояйцевая. Наверное, особого значения это не имеет, но считается, что между однояйцевыми близнецами связь очень сильная. Короче, когда мы учились на втором курсе, ее сестра погибла в автомобильной аварии. Моя подруга выдала странную реакцию. Она, разумеется, горевала, но в какой-то мере испытывала облегчение. Она полагала, что Бог отмерил ей положенную долю страданий. Ты теряешь сестру-близняшку — значит, теперь до конца жизни с тобой все будет в порядке. На каждого человека приходится только одна разрывающая сердце трагедия. Ты понимаешь, о чем я?
— Да.
— Но жизнь не так проста. Одни вообще не переживают трагедий. Другим, как тебе, достается сверх нормы. И, что самое худшее, — это не означает, что больше трагедий не будет.
— Жизнь несправедлива, — кивнул я.
— Аминь. — Вот тут она мне улыбнулась. — Все это очень странно, не так ли?
— Да.
— Я знаю, мы провели вместе… шесть недель?
— Вроде того.
— И это, если подумать, был лишь летний роман. С тех пор ты, вероятно, встречался с десятками девушек.
— Десятками? — переспросил я.
— Что, скорее, с сотнями?
— Скорее.
В кабинете воцарилась тишина. Я почувствовал, как защемило в груди.
— Но ты была особенной, Люси. Ты была… — Я замолчал.
— Знаю. Как и ты. Вот почему мы смущены теперь. Я хочу узнать о тебе все, но не уверена, что сейчас удачное для этого время.
Словно хирург, спец по пластическим операциям, «срезал» с меня прожитые годы, превращая из тридцативосьмилетнего в восемнадцатилетнего.
— Так что заставило тебя позвонить? — спросил я.
— Ты про странности?
— Да.
— Ты сказал, с тобой тоже произошло что-то странное.
Я кивнул.
— Может, поделишься первым? — предложила она. — Ты знаешь, как и раньше.
— Гм-м…
— Извини. — Она обхватила себя руками, словно замерзла. — Я опять слишком много говорю. Ничего не могу с этим поделать.
— Ты не изменилась, Люси.
— Нет, Коуп, изменилась. Ты даже не поверишь, насколько сильно я изменилась.
Наши взгляды встретились, впервые с того момента, как я вошел в комнату. Читать мысли по глазам у меня не получается. Я видел слишком много хороших лжецов, чтобы верить тому, что вижу в глазах. Но Люси пыталась мне что-то рассказать, какую-то историю, полную боли.
И я не хотел никакой лжи между нами.
— Ты знаешь, чем я сейчас занимаюсь?
— Ты прокурор округа. Я прочла это в Интернете.
— Точно. Поэтому у меня есть доступ к самой разной информации. Один из моих следователей проверил тебя.
— Понятно. Значит, тебе известно, что я садилась за руль в пьяном виде.
Я промолчал.
— Я много пила, Коуп. И сейчас пью. Но больше не сажусь за руль.
— Не мое дело.
— Разумеется, не твое. Но я рада, что ты мне сказал. — Она откинулась на спинку стула, положила руки на колени. — Так расскажи мне, что случилось, Коуп.
— Несколькими днями раньше два детектива с Манхэттена показали мне неопознанный труп мужчины. Я думаю, это тело Джила Переса. Ему было под сорок.
У Люси от удивления вытянулось лицо.
— Наш Джил?
— Да.
— Он был жив все эти годы?
— Вероятно.
Люси покачала головой.
— Ты сказал его родителям?
— Полиция привезла их на опознание.
— Что они сказали?
— Они сказали, это не Джил. Джил умер двадцать лет назад.
Люси откинулась на спинку стула.
— Ну и ну. — Она забарабанила пальцами по нижней губе. Эту ее привычку я помнил по летнему лагерю. — И что Джил делал все это время?
— Подожди, ты не собираешься спросить меня, откуда такая уверенность, что это он?
— Разумеется, ты уверен. Иначе не опознал бы его. А родители Джила или солгали, или, что более вероятно, не узнали его.
— Да.
— А что думаешь ты?
— Точно сказать не могу, но склоняюсь к тому, что они солгали.
— Мы должны встретиться с ними.
— Мы?
— Да. Что еще ты узнал о Джиле?
— Не много. — Я уселся поудобнее. — А что случилось с тобой?
— Мои студенты писали анонимные сочинения. И в одном достаточно точно излагались события той ночи.
Я подумал, что ослышался:
— В студенческом сочинении?!
— Да. Многое соответствовало действительности. Как мы пошли в лес. Как стали обниматься. Как услышали крики.