– Так это за трассой было-то. Уж чего их понесло туда за берёзой, у нас вон и здесь её полно. Для бани всегда этого добра навалом. Но видать, сам бог их туда направил. Никогда мне не понять, как можно ребёнка выбросить! Сволочи, нелюди! Нешто нельзя было в детский дом отдать? Или вон в больницу подкинуть… Изверги…
Мы помолчали.
– Ну вот, можно, оказывается, сыскать в наших лесах пропавшего человека… – вздохнула я.
– Как сказать… вон в Лепёхине женщина ушла за грибами и пропала. Но это уж давненько было, не знаю, помнишь ли?
Я покачала головой.
– Лес – дело такое, заплутать недолго. Но по-разному бывает, конечно. Помню, Колькин друг ещё по молодости на охоту пошёл. Неделю выбраться не мог. Потом рассказывал, что едва с ума не сошёл. Будто леший по кругу водил, всё к одному месту. И смеялся над ним! Вот прям в голос!
– Я столько раз потом была там, на берегу, с полицейскими, что глаза закрою и всё вижу, как наяву, – сказала я. – Вы же не думаете, что… что мы что-то сделали с Верой? – задала я мучивший меня всё это время вопрос.
Тётка Дарья взяла меня за руку и крепко сжала:
– Что ты, что ты, Марьянка! Я ж тебя нянчила с малолетства, не такая ты…
– Не такая! – с жаром и болью подтвердила я. – Я им всё-всё рассказала! Как мы на берег пришли, костёр разожгли, потом купались… – запнувшись, я поморщилась. – А потом что-то изменилось вокруг. Мне страшно стало. Я побежала домой, но было очень темно, страшно. За мной будто кто-то гнался, я слышала шаги. И ещё звуки разные… Никто мне не поверил. Я вот думаю, а я на их месте поверила бы?
– О господи… – Тётка Дарья перекрестилась и жалостливо посмотрела на меня.
– Тёть Даш, я хотела спросить… Только вы не ругайтесь и не смейтесь, пожалуйста. Что, если это леший был?
– Леший? – Тётка Дарья кашлянула.
– Ну да, леший, лешак, лесной царь?
Она сгребла хлебные крошки и зажала их в кулаке. Крякнув, поднялась, затем снова села и высыпала крошки в блестящую от жира сковороду.
– Я уж было подумала, ты про Георгия говоришь.
– Да нет, – покраснела я, вспомнив, как несколько раз при ней называла своего отчима лешим. – Я про настоящего.
– Ну какой леший, Марьяна? Ты ведь вроде грамотная девка.
– Ну да, грамотная, – усмехнулась я. – Просто так спросила.
Тётка Дарья покачала головой:
– Просто так… Я после войны уже родилась. Мы коммунизм строили и в сказки не верили. Меня и крестили-то в дальней деревне, в Лялине, сейчас уж её и нет. Чтобы никто не узнал и не осудил. Раньше строго было. Бабка моя была женщиной верующей, она втихаря свезла меня к тамошнему батюшке. Так она тоже говорила, что всё это суеверия: лешие, кикиморы, домовые… Есть только бог. Говорила, а сама на печку миску с молоком ставила! – усмехнулась тётка Дарья. – Для кого, думаешь?
– Для кота?
– Тю! Для домового! Я однажды полезла и увидела блюдце-то. Спрашиваю, это чё, бабань? А она так бочком стоит, коклюшки перебирает, кружево, значит, плетёт, и не глядя: «Ой, пущай постоит, можа дядька не побрезгует, отведает!» Ну, я мала ещё была, дядька так дядька, потом уж сообразила.
– И что, приходил домовой?
– Ни разу не видала, – хохотнула тётка Дарья. – Но молока на следующий день как не бывало. Думается мне, это соседский кот к нам через форточку бегал и лакомился. У нас-то кошка была хроническая беременная, та на печку никогда не лезла, шапка у ней лежала старая меховая, в ней и спала. А вот соседский кот…
В этот миг с улицы донёсся какой-то утробный рёв, который потом резко оборвался.
Я вздрогнула и испуганно уставилась на дверь, а тётка Дарья сплюнула и ударила по столу кулаком.
– Ну, зараза! Явился!
– Что это?
– Это-то? Сейчас сама увидишь!
С грохотом отодвинув стул, тётка Дарья засучила рукава и направилась к выходу. Я за ней.
За её грузной фигурой я не сразу заметила лежащее возле калитки тело, зато увидела идущего по дорожке вдоль забора Георгия.
– Даш-ш-ш-ка… мать твою… – в этот миг хрипло выдало тело.
– Ах ты ж, гад такой! – замахнулась тётка Дарья, но Георгий остановил её коротким:
– Не надо! Иди!
Куда иди и зачем иди, я поняла, когда распознала в распластавшемся на земле теле дядю Колю.
– Глаза б мои тебя не видели! – запричитала тётка Дарья. – Георгий, ты уж поаккуратнее, как бы башкой его не ударить! А и ударь, чтоб завтра шишак вылез!
– Даш-шка! Я тебе, дуре, подарок при… ик… нёс… – заблеял дядя Коля.
Георгий сгрёб вихляющего ногами соседа и поволок его к дому. Я отошла в сторону, а затем направилась следом.
– Домой иди, – обернулся Георгий.
– Когда надо будет, тогда и пойду, – фыркнула я. Вот ещё, приказывать он мне будет!
– Марьян, скинь с кровати бельё-то, – велела тётка Дарья. – Покрывало только оставь. Проспится, постелю, а так изгадит только. Все штаны испоганил! Ой, матушки! – визгливо заголосила она. – Ой! Ты глянь!
Я не удержалась и засмеялась в голос. На дядьке Коле были брюки и пиджак, изрядно «убитые» временем и образом жизни, а под пиджаком – заляпанная майка. На животе майка оттопыривалась и шевелилась. Когда тётка Дарья вздёрнула её вверх, на пол вывалилось несколько серебристых плотвичек.
– Ай-да дядя Коля! Рыбак! – всхлипнула я, утирая выступившие слёзы.
– М…дак! – припечатала тётка Дарья и тяжело вздохнула.
Георгий потащил дядьку Колю к дивану, но тётка Дарья заворчала:
– Ни-ни, в чулан его!
Я забежала вперёд, убрала подушку и простыню и расстелила тёмное потёртое жаккардовое покрывало. Георгий взвалил стонущего, воняющего рыбой и костром дядьку Колю на кровать и приоткрыл форточку.
– Так и живём, – подытожила тётка Дарья, промокая глаза полотенцем.
– Помочь рыбу-то собрать? – предложила я.
– Не надо, иди, Марьянка, я уж тут сама справлюсь. Спасибо, Георгий! Кабы не ты, валандалась бы я с ним полночи. И на улице не бросишь, чай, не собака. Ишь, пёс смердячий! – замахнулась она полотенцем на мужа.
Георгий кивнул и молча двинулся вон. Мне ничего не оставалось, как последовать за ним. Проситься на постой к тётке Дарье я посчитала неправильным. Ей и без меня хлопот хватало.
Дома я сразу пошла к себе, нашла в шкафу свою старую футболку и достала из сумки зубную щётку. В небольшой ванной, где едва умещалась душевая кабина и унитаз, я огляделась, выискивая изменения или присутствие чужих следов. Конечно, мне было уже всё равно, появился ли у Георгия кто-то, но любопытство брало верх.
Сполоснувшись, я простирнула нижнее бельё и забрала его с собой, чтобы развесить на спинке кровати. На цыпочках вышла из ванной и остановилась в коридоре, прислушиваясь к тому, что происходит за стенкой. Дверь в большую комнату оказалась прикрытой, свет не горел. Я пришла на кухню, чтобы попить, включила свет и обнаружила на столе коробку конфет «Коркунов» и торт «Персидская ночь». Рядом стояла тарелка с нарезанным сыром и колбасой, а на плите – прикрытая крышкой сковорода.
– Ну надо же, – хмыкнула я, разглядывая две толстые свиные отбивные.
Получается, Георгий приготовил праздничный ужин и ждал меня. И в магазин за конфетами и тортом сходил, пока я с тёткой Дарьей селёдкой под самогон угощалась.
Наверное, мне должно было быть стыдно за то, что я его «кинула», но стыдно не было. Было тоскливо, и к Георгию это не имело ровным счётом никакого отношения.
Утолив жажду, я на ощупь вернулась в комнату и юркнула под одеяло. Только закрыла глаза, как в коридоре заскрипели половицы. Я замерла, потом высунула голову и прищурилась, едва различая в потёмках очертания предметов.
Хлопнула входная дверь. Некоторое время я лежала, но потом всё же слезла с кровати и подошла к двери. Приоткрыв её, высунулась в коридор. Мой нос тут же уловил табачный запах. Георгий курил на крыльце. Я постояла немного, поджимая поочерёдно замёрзшие ноги, а потом вернулась в кровать и укуталась в одеяло, словно в кокон.
«На новом месте приснись жених невесте…» – пробормотала я. Этому, кстати, меня научила Верка. Она вообще верила во всякие заговоры и шепотки. А может, не верила, а только делала вид, но я частенько замечала за ней эту особенность: то пальцы скрестит за спиной, то дулю сложит, то пробормочет что-то вроде: «Пусть во сне и наяву будет так, как я хочу!» Как-то я заметила у неё амулет в виде лошадиной головы на простой верёвке. Страшненький, надо сказать, и совсем не похожий на украшение. Вера носила его на запястье левой руки, там, где обычно носят красную шерстяную нитку на счастье, и время от времени поглаживала кривоватую лошадиную морду. И лицо у неё при этом становилось задумчивым и напряжённым.
Вера, Вера… что же такого ты себе нагадала-наворожила, что сгинула с лица земли без следа?
Она была красивой, наша Верка. Я говорю «была» вовсе не потому, что уверена в её смерти, а потому, что не видела её с того самого вечера. Люди ведь меняются и за более короткий срок. Впрочем, кого я обманываю? Поверить в то, что она сбежала и живёт где-то обычной жизнью, было невозможно. К побегу готовятся, откладывают деньги и придумывают какой-то план. А какая причина могла быть у неё для побега?
Вера Зубова себе цену знала и ни за что бы не стала рисковать. Как и все, она хотела красивой обеспеченной жизни. Данька в этом смысле был для неё вполне удачным вариантом. Его мать владела парой вещевых точек на рынке, у отца был шиномонтаж. Сам Данька звёзд с неба не хватал, но вроде как ради Верки старался. Учился так себе, зато смазливый был – поговаривали, что дед у него цыганских кровей.
Я ни разу не видела, чтобы они с ним обжимались где-то по углам, но ходили за руку и сидели вместе за одной партой. На переменах и после школы ребята всегда собирались вчетвером. Наблюдая за ними, однажды я догадалась, что Ира тоже была влюблена в Даню, а Сашка в Иру, и после этого открытия их отношения казались мне каким-то невероятно-захватывающим фильмом, когда ждёшь финал, строишь версии и всё равно понимаешь, что не угадаешь.