Ответ напрашивался сам собой: я не была тем человеком и специалистом, за которым стоило бы гоняться. Перчин дал мне шанс, а я сижу тут и раздумываю над тем, что ему написать, вместо того чтобы, забыв про всё, пытаться доказать, что я чего-то стою. Казбич не может заставить меня остаться, может только попросить, что, собственно, она и сделала. Могут ли последовать санкции в случае моего отъезда, я доподлинно не знала. Но подозревала, что, обратившись в органы за справкой, могу оказаться в неудобной ситуации.
Я написала электронное письмо на рабочую почту лично Перчину, упомянув о том, что у меня возникли непредвиденные обстоятельства и я очень сожалею, что не могу приехать в обозначенное им время. Большего я не могла ему написать, решив не грузить его проблемами, о которых он не имел ни малейшего представления.
Дождь закончился, выглянуло солнце, кое-где асфальт уже высох. Я отправилась в центр, чтобы зайти в магазин и купить разную мелочь, вроде шампуня и ватных дисков.
Я побродила вдоль витрин с привычным ассортиментом массмаркета, купила всё необходимое и вышла. Затем, наткнувшись на цветочный ларёк, взяла шесть красных гвоздик.
С этого и нужно было начать, корила я себя, шагая в сторону кладбища. У меня не было уверенности, что я найду могилу матери, но я упорно шла вперёд в надежде, что у меня получится. Правильнее было бы отправиться туда с Георгием, уж он-то точно знает, но я не хотела. Не знаю почему, но я будто специально искала, к чему придраться, когда дело касалось его. Что-то во мне ещё бурлило и будило давно уснувший вулкан, и от этого становилось ещё противнее…
Я прошла мимо здания, где располагались музыкальная и художественная школы. Из распахнутого окна доносились звуки скрипки и фортепиано. На мгновение мелькнула мысль зайти и узнать, здесь ли сейчас Светлана Александровна, но я вспомнила, что теперь она там не работает.
Мне нужно было с ней встретиться. Похвалиться своими успехами я не могла, потому что в плане профессии толком ничего не добилась. Но у меня было образование и красный диплом, доставшийся мне в прямом смысле потом и кровью. Долгое время Завьялова была не только моим учителем, но и другом. Ей я доверяла свои мечты и даже делилась планами. Собственно, именно благодаря ей оформилось моё желание стать художником.
Совсем скоро я оказалась у поворота к кладбищу. Я стала спускаться с основной дороги к воротам, пытаясь определить, куда следует повернуть с главной аллеи. Высокие берёзы шелестели листвой, над головой галдели вороны, своим криком растравляя во мне грусть и тоску.
Женщину в красном я увидела издалека и прибавила шагу. Подумала, а вдруг она сможет мне помочь. Особенно не надеялась, и всё же, догнав её, окликнула.
– Здравствуйте! Простите, пожалуйста, а вы, случайно, не знаете…
Женщина обернулась, и её лицо показалось мне смутно знакомым.
– Марьяна? – ахнула она. – Это ты?
– Да. – Я все ещё пыталась понять, откуда её знаю.
Волосы у неё были какого-то причудливого жёлтого оттенка, который, вероятно, имел благородное название вроде «золотистого блонда», но на деле представлял собой довольно жалкое зрелище из торчащих в разные стороны пережжённых прядей. К тому же совсем не шёл его владелице. А чёрные лакированные туфли с царапинами на мысках, ярко-красный костюм с длинными рукавами, столь неуместный на кладбище, и бордовая сумочка ещё больше усиливали этот эффект.
– Я Лиля Розова, помнишь меня?
Я обомлела, с трудом узнав в ней некогда симпатичную Лилю.
– Здравствуйте! Как хорошо, что я вас встретила, – совершенно искренне сказала я. – Пришла навестить маму, но боюсь заблудиться.
Лилия рассматривала меня, жадно впиваясь взглядом в каждую деталь. Наверное, она была в курсе моей столичной жизни и теперь искала подтверждения всем тем разговорам, которые обо мне ходили. Впрочем, увиденное не особенно её впечатлило, и слава богу. Лишние вопросы мне были совершенно ни к чему.
– Понятно… – сказала она и раздвинула губы в улыбке, обнажив жёлтые мелкие зубы.
Я ждала, когда она скажет мне хоть что-нибудь, но Лиля молчала.
– Если я не ошибаюсь, то мне нужно пройти чуть дальше и свернуть налево, но я не помню точно, какой по счёту поворот, – наконец прервала я затянувшуюся паузу и невольно поморщилась.
Виной этому был запах. Специфический запах неопрятного тела, исходивший от Лили. Даже дядя Коля так не вонял. Он хоть и страдал алкоголизмом всю сознательную жизнь, но баню посещал регулярно. С тёткой Дашей в этом смысле не забалуешь. Однажды я видела, как она поливала его из шланга, приводя в себя. Но то мужик, а здесь женщина…
Я отступила на шаг и сделала вид, что осматриваюсь. Вообще, надо было вернуться и найти помещение кладбищенского сторожа. Кто-то ведь всегда находится там, чтобы следить за порядком и принимать заказы. Кажется, сбоку от ворот стояла то ли будка, то ли вагончик, а я так торопилась, что пронеслась мимо.
– Ну пойдём, покажу, – вдруг кивнула Лиля и снова улыбнулась.
Странная у неё была улыбка, будто резиновая. Губы улыбаются, а глаза остаются холодными. Отказываться от её предложения было уже поздно. Я пошла рядом, но на максимально возможном для такой ситуации расстоянии.
– Надолго приехала? – спросила она и, подавшись вперёд, заглянула мне в лицо.
– Нет, на пару дней, – ответила я и покосилась на её руки. Лилины пальцы с обломанными, но выкрашенными в алый цвет ногтями мелко дрожали. Она постоянно одёргивала полы пиджака и оглаживала бёдра. – А вы здесь тоже кого-то навещали? – спросила я, решив хоть как-то поддержать разговор.
– Ага, навещала, – хихикнула она. – Цветочки несёшь? Краси-и-вые…
Я быстро огляделась, надеясь на то, что в это время кроме нас на кладбище есть ещё кто-то, и, заметив мужчину и женщину, которые красили ограду, облегчённо выдохнула. Поведение Лили беспокоило меня. Я уж было хотела повернуть назад, но она остановилась и, прихватив меня за локоть, кивнула в сторону прохода:
– Там она. Увидишь.
– Спасибо, – быстро проговорила я и прибавила шагу, надеясь, что она не попрётся за мной.
– Ты ей привет передавай от меня… – то ли всхлипнула, то ли хихикнула за спиной Лиля.
Она осталась в начале дорожки, просто стояла и смотрела мне вслед. Я обернулась пару раз, натыкаясь на её неизменно пугающую улыбку.
Я шла и вглядывалась в фотографии, а когда увидела лица бабушки и матери, остановилась как вкопанная, поражённая красотой памятника. Георгий писал, что поставил его через год, как полагается. Наша переписка с ним была скупой, без подробностей. Я часто думала о матери и об отце, ходила в церковь. Где бы я ни жила, поблизости всегда был храм. В Бабаеве их три, но мы с матерью ходили всегда в один, недалеко от нашего дома, обязательно по большим праздникам, вместе с тёткой Дарьей. Отец был похоронен в другом месте, в деревне, откуда был родом. Туда мы с матерью ездили несколько раз.
В изножье белой стелы сидел печальный ангел. Я провела ладонью по его прохладным мраморным крыльям. Фотографию я помнила, на ней мама совсем молодая. Кажется, она была сделана, когда мне исполнилось года три.
– Мамочка… – прошептала я и судорожно вздохнула. – Прости, что я долго не приезжала…
Внутри было прибрано. Вместо надгробной плиты – большой цветник с маргаритками и анютиными глазками. Я очень любила эти неприхотливые цветы. В нашем дворе они росли как сорняки, и в детстве я страшно переживала, когда приходило время косить траву. Пока мы жили вдвоём, трава в палисаднике и во дворе вырастала едва ли не до колен. Тётка Дарья беззлобно поругивала нас и предлагала запустить дядю Колю с косой. Но мама отказывалась, и мы с ней, пристыженные, выходили, вооружённые ручным секатором и серпом, который сохранился ещё со времён бабушкиной молодости. Я обстригала траву вокруг кустиков маргариток, мама в резиновых перчатках воевала с крапивой и лопухами. Ей нужно было держать руки в порядке, потому что она работала «с клиентами». После нашего весёлого сенокоса двор становился похож на плохо постриженную шевелюру: тут торчит, там торчит, смех, да и только!
Вместе с Георгием появились и новые порядки. Кроме дома он вычистил сарай, выкорчевал старую берёзу и посадил несколько голубых елей и туй позади дома. Трава теперь косилась вовремя, цветы просто не успевали проклюнуться. Зато на заднем дворе рядом с грядками появилась большая клумба.
– Это я попросила, – шепнула мне мать. – Ты же любишь цветы!
Я, конечно, любила, но сам факт того, что привычный устой рушился у меня на глазах, доставлял мне одни страдания.
Я села на резную скамейку и заметила в углу ограды пластиковую бутылку, до половины наполненную водой. Рядом с памятником стоял кувшин с подвядшими хризантемами. Я вытащила цветы, отметив, что на дне кувшина тоже ещё есть вода. Значит, или сам Георгий, или кто-то другой приходил сюда несколько дней назад. Я долила воды в кувшин и поставила свои гвоздики.
– У меня всё хорошо, мам, – тихо сказала я и снова вздохнула. – Ты не переживай за меня, ладно?
Глаза обожгло слезами. Вокруг было по-особенному тихо, как бывает только на кладбищах. Анютины глазки – разноцветные, крепкие, весёлые покачивались в такт лёгкому ветерку и, засмотревшись на них, я постепенно успокоилась.
– Я встретила одного человека. Он мне очень нравится. Так сильно, что… Мам, прости меня… – Я вытерла ладонью глаза и обхватила себя за плечи.
Мои мысли путались. Я столько всего хотела сказать, но слова давались с трудом.
На параллельной аллее, среди памятников, я заметила движение. Фигура в красном мелькнула и скрылась за чёрной гранитной стелой. Это была Лиля Розова. Мне показалось, что она следила за мной, но с чего бы ей это делать? И всё же я испытала неприятное чувство, потому что вспомнила об их разговоре с тёткой Дарьей на поминках.
Я задумалась. Стоило бы хорошенько расспросить Лилю о том, что тогда произошло и в чём она обвиняла мою мать. Я знала, что они не были близкими подругами, иначе бы наверняка ходили друг к другу в гости.