– Курочки проходу не дают? – подхватил второй и, развернувшись ко мне, добавил: – Цыпа-цыпа-цыпа!
Полуянов грузно опустился на стул и подтащил к себе пакет.
Оставаться было бессмысленно, если не сказать, опасно. Даня присосался к следующей банке, а я ринулась вон чуть ли не бегом. Оказавшись на площадке, выдохнула и стала спускаться по лестнице. Внизу раздались шаги. Навстречу мне, тяжело дыша, поднималась полная женщина в тёмном сарафане. Врезаясь в кожу, на манер жабо, вокруг её шеи топорщился желтоватый кружевной воротник блузки.
Я посторонилась, пропуская её, но женщина остановилась и смерила меня совсем не дружелюбным взглядом.
– От ведь, только гляньте! – на весь подъезд гаркнула она. – И шляются, и шляются! Прошмандовки! Да чтоб вам пусто было, проститутки!
От неожиданности я даже обернулась, чтобы проверить, что за прошмандовки стоят за моей спиной. Но разумеется, никого не обнаружила.
– Простите, вы мне? – уточнила я, отступая на шаг.
– А кому ещё? Стоит, глазами хлопает! Скажи ещё, не от Полуянова идёшь!
Смысла врать я не видела, но вместо того, чтобы пройти мимо с гордо поднятой головой, вдруг решилась на такой поступок, которого сама от себя не ожидала. Взмахнув рукой, я припечатала ладонь к глазам и громко всхлипнула. Затем пару раз тряхнула головой, изображая рвущие меня на части страдания.
– Ишь, сопли развела! – пробухтела женщина, впрочем, уже на тон ниже. – Ну чего, бросил, что ль, тебя? Вот сволота! А ты не реви, не реви, получше найдёшь! У него этих баб столько, что он никогда не остановится! Пока какая-нибудь за жабры не прихватит. Ты, чай, не брюхатая? – ахнула она, когда я взвыла на манер профессиональной древнеримской плакальщицы. – Пойдем-ка, расскажешь всё, да умоешься! – велела женщина, подсовывая мне сумку с продуктами.
Я не стала отказываться, взялась за вытертые ручки и потащила поклажу обратно на второй этаж, надеясь, что Данька с друзьями не решат пойти прогуляться.
Женщина велела называть её Ангелиной Михайловной. Она впустила меня в соседнюю с Полуяновым квартиру и указала на ванную, велев привести себя в порядок, из чего я сделала вывод, что у неё не очень хорошее зрение. И хоть щёки мои были сухи, глаза всё-таки покраснели. Виновата в этом была атмосфера в доме Полуянова. И как только её коты выдерживают? Жалко бедных животных.
– Тебя как звать-то, милая, – горестно протянув последнее слово, спросила женщина.
– Ма… Маша, – представилась я, почти не погрешив против истины. Всё-таки Марьяна довольно редкое имя, и мне бы не хотелось, чтобы в связи с этим пошли какие-то разговоры. А они пойдут, как только за мной закроется эта гостеприимная, обитая дешёвым дерматином дверь.
Ангелина Михайловна пригласила меня к себе якобы по простоте душевной и из желания помочь, но что-то подсказывало, что сделала она это в большей степени от скуки и любви к сплетням. В маленьких городах пищу такого рода люди находят поближе, а разносят подальше. Никакого радио не надо. Всё расскажут: и про то, что было, и чего не было. Приплетут и добавят своего, ещё и перекрестятся, выдавая за правду. В том ли вина человека, что он любопытен без меры? Вина в его болтливости.
Именно на этом я и решила сыграть, вживаясь в роль несчастной брошенной Маши.
– Ты сама-то откуда? Местная?
Я помотала головой.
– Из деревни, что ли? – женщина оглядела меня с недоверием.
– В колледже учусь, – выкрутилась я. – На бухгалтера.
– Вот и училась бы, а не по парням шастала!
Соседка набрала воды в эмалированный чайник и бухнула его на плиту. Зачиркала спичками, которые через одну ломались в её толстых неповоротливых пальцах.
– Я думала, он меня любит, – вздохнула я, тем самым вызвав у женщины смех, который быстро перешёл в сиплый надсадный кашель.
– Любит? Ой, ну и дура! Сразу видно, не большого ты ума! Он котов своих чище любой бабы ценит. А они знаешь сколько мяса жрут? И говна с них, поди, как с лошади, – добавила она с какой-то особой радостью в голосе.
– Что ж, по-вашему, он и полюбить не может? – вполне натурально всхлипнула я.
Наконец Ангелине Михайловне удалось поджечь конфорку. Она дунула на спичку, а потом выбросила её в раковину. Подумав, вздохнула и сказала:
– Данька – парень неплохой, я его ещё вот таким знала, – приподняла она ладонь на уровень своих широких рыхлых бёдер. – Раньше тут его бабка жила, Василиса. Померла. Сколько уж прошло-то? – Она опять задумалась, и мыслительный процесс несколько затянулся. – Так… долбануло её в начале зимы… Значит, шестой год пошёл.
– Чем долбануло? – опешила я.
– Инсульт, во! – возвестила Ангелина Михайловна и, вытащив из раковины пахнущую хлоркой тряпку, стала возить ею по столу, покрытому толстой клеёнкой в синий цветочек. – Сначала-то её в больницу свезли, а там что? Ну полежала, что-то ей там в вену потыкали, а толку? Не, хуже не придумаешь. Лучше, чтобы когда долбанёт, то сразу насмерть, так ведь?
В принципе я была с ней согласна, хоть разговоры о смерти и гробах мне уже порядком надоели.
– Потом её, значит, домой определили. Квартира-то ейная, значит, сюда и привезли. Я ещё подумала, куда ж вы её, ироды, тащите? Кто за ней ходить будет?
Я не сомневалась, что Ангелина Михайловна не только подумала, но и озвучила свои мысли.
– А они мне, мол, не ваше дело. Сами разберёмся! – подтвердила она мою догадку.
Вопрос наследования квартиры меня не волновал. Я и сама толком не понимала, зачем продолжаю здесь сидеть и слушать рассказы о мёртвой бабке, которую в глаза не видела.
– И долго она так? – спросила просто ради того, чтобы дать человеку выговориться.
– Не, не долго. С полгода. Василиса-то баба была не из простых. Когда сюда переехала, я уж туточки жила. Сначала она вообще со мной не общалась, потом вроде как через плечо здороваться стала.
Передо мной появилась кружка с жидким чаем и фарфоровая сахарница со слипшимися и твёрдыми, как камень, сахарными наростами по краям. Чай пах сеном, но я не стала привередничать и сделала большой глоток в благодарность хозяйке.
– И что в ней было такого интересного? – спросила я, сплёвывая в кулак одинокую чаинку.
– А ничего, – передёрнула плечами Ангелина Михайловна, но по её виду я поняла, что мой вопрос попал в цель. – Видно было, что она привыкла жить на широкую ногу. И что не работала так, как я. У меня вон все руки, – она сунула мне под нос узловатые пальцы, – видала, какие? Я всю жизнь на молочной ферме дояркой отпахала. А у неё пальчики ровные, холёные… Вроде и ровесницы, да только… ведьмой она была, вот что!
Я вскинула брови, выражая удивление, а Ангелина Михайловна, довольная произведённым эффектом, продолжила:
– Говорят, её в детстве цыгане украли и воспитали и замуж она за цыгана вышла. Куда он делся, я не знаю, но вот что владела она всякими штучками, это точно.
– Какими штучками?
– Цыганской магией, – понизила голос Ангелина Михайловна. – И золотишко у неё имелось.
– Кого сейчас золотом удивишь? – пожала я плечами. – А что до магии…
– Вот прям чую, сейчас спорить станешь! А я тебе так скажу: бегали к ней девки и бабы гадать, это я точно знаю! И платили за это. Видела своими глазами! Однажды, это незадолго до её болезни было, иду вот так же по лестнице, а дверь открывается, и выходит тоже одна, вроде тебя, – лицо белое, волосы белые, пальто…
– Белое? – не удержалась я, подавив нервный смешок.
– Не, пальто красное. Яркая такая, но взгляд… Я аж опешила. И она стоит, значит, глаза выпучила, руки дрожат… Будто смерть свою увидела. Тут я и подумала, видать, Василиса ей что-то такое сказала, что девке-то не по сердцу пришлось. Мимо меня проскользнула, словно я пустое место. Ни тебе здравствуйте, ни до свидания! Я ей говорю…
У меня зашумело в ушах. Я так живо представила эту картину, что едва не воскликнула: «Это была Вера?!»
– А потом она приходила? – перебила я женщину.
– Почем я знаю? Думаешь, я только и слежу за тем, что у соседей делается?
– Нет-нет, что вы! Просто любопытно стало…
– Любопытство сгубило кошку, – изрекла Ангелина Михайловна.
– Это точно, – согласилась я. – Ладно, пора мне. Спасибо вам огромное за чай. Пойду…
– Иди-иди, – засуетилась она.
– Интересно, а она сама знала, что с ней такое произойдёт? Я про болезнь.
– Может, и знала… а может, и нет. Но дар у неё был, точно тебе говорю. Как-то раз она мне говорит: придёт рыжая – гони!
Я остановилась, заинтересованная новым витком беседы.
– Рыжая?
– Ага.
– И что? Была у вас рыжая?
– У меня нет, – усмехнулась Ангелина Михайловна, – а вот когда она слегла, ходила тут за ней одна. Рыжая, да…
– Ну надо же, – покачала я головой. – И что, не выгнали вы её?
– Раз не ко мне, как я её выгоню? – развела руками женщина. – Только она мне сразу не понравилась.
– Ну ещё бы, – пробормотала я.
– На лису ободранную похожа. Лилькой её звали…
9
Чудны дела твои, господи, думала я, пока спускалась по лестнице, и с каждой минутой всё чуднее…
Никакой связи между тем, что произошло сегодня, и разговором с Ангелиной Михайловной я не видела, но, как это часто бывает во время напряжённого осмысления одной темы, каждая деталь теперь казалась мне значительной. Но что я могла поделать, как связать воедино все эти новые обстоятельства? Никак. И всё же необходимо сделать хоть что-то, чтобы убедиться в том, что моя мать ни в чём не была виновата. Сложно объяснить это самой себе, но, раз возвращение моё в Бабаево случилось, значит, это было угодно самой Судьбе, как бы мне ни хотелось так думать. Бежать от собственных мыслей, от переживаний, которые время от времени поднимали голову, мешая спать по ночам, я больше не могла. Или не хотела.
Разговор сначала с Сашкой, а потом с Даней убедил меня в вещах, которым я так долго не хотела верить. То, что я принимала за расположение и дружбу, на поверку оказалось всё тем же пресловутым любопытством. Словно я была… да-да, веселящим публику шутом.