Эдуард Петрович придержал собаку, пока я шла к калитке. Светлана Александровна осталась на крыльце. Я обернулась пару раз, чтобы помахать им, а когда ушла достаточно далеко, чтобы они не могли видеть меня, расплакалась. Признание Светланы Александровны заставило меня сомневаться во всём, что до этого казалось незыблемым. Но сдаваться я была не намерена.
Меня окружали густые июньские сумерки, они выползали из-под заборов и кустов, сливаясь в одно тёмное плотное пятно. Фонарей почти не было, лишь кое-где на дорогу падал рассеянный свет из одиноких окон. Запоздалое чувство тревоги коснулось моих щёк порывом ветра и отдалось в ушах стоном сосен, которые росли вокруг.
Я прибавила шагу, но тут же споткнулась. От выпитого стянуло желудок. Где-то завыла собака, к ней присоединилась другая. Я замерла, прислушиваясь. В один миг почудилось, что кто-то тоже остановился и теперь выжидает, наблюдая за мной. Это всё от одиночества, от неприкаянности… Была бы у меня семья, я бы неслась сейчас на всех парах, не обращая внимания ни на что. Конечно, в мои годы ещё не всё потеряно, да что там – всё ещё впереди! – но отчего-то хотелось, как эти собаки, завыть на луну.
Когда я свернула на свою улицу, то почувствовала себя совершенно вымотанной. И всё же, оказавшись у дома, поняла, что не смогу просто лечь спать, не поговорив с Георгием.
У порога я опять споткнулась и ударилась локтем о дверь. Чертыхаясь, вошла внутрь.
– Ты дома? – громко крикнула и стала в потёмках стаскивать кроссовки, пытаясь удержаться на ногах. Я плюхнулась на край лавки, а когда другой её конец взмыл в воздух, чтобы затем с грохотом встать на место, я свалилась на пол.
– Блин… где тут выключатель…
Зажёгся свет. Стоя на четвереньках, я подняла голову и увидела отчима, щурившего сонные глаза.
– Ой, извините… разбудила? – усмехнулась я и полезла обратно на лавку.
– Пришла – уже хорошо.
В его голосе я не слышала раздражения, лишь беспокойство, и это ещё больше завело меня. Как говаривала моя мать: «Моча в голову ударила». Ну да, я такая. Любой психолог бы сказал, что во мне говорят скрытые желания, и сейчас одно из них лезло наружу.
– Врёшь ты всё! Плевать тебе на меня… Вон спать завалился.
– На работу рано вставать.
– На работу… ага… – Я упёрлась локтями в колени и опустила голову, придерживая её ладонями. – Мне бы тоже на работу… а я тут… с вами… – меня снова мотнуло.
– Шла бы ты спать, Марьяна, – негромко сказал он. – Не думал, что до такого докатишься.
– Докачусь? – вскинулась я. – Ты сказал: докачусь?! Да кто ты такой, чтобы меня учить?
Георгий стиснул зубы.
– Давай, скажи! Ты мне кто?! – не унималась я.
– Никто.
– Вот именно! Ты – никто и звать тебя никак! – Язык заплетался, в груди клокотало.
Вот и всё… самое страшное позади. Я сказала всё, что хотела. Сейчас будет легче. Или нет… всегда по-разному.
Георгий молчал. Я тоже лишь шевелила губами, пытаясь поймать ускользающую от меня мысль, и, когда слова наконец оформились во вполне вменяемую фразу, выпалила:
– Ты почему не сказал, что про мою мать… что её в краже… она не могла, слышишь?!
Взгляд Георгия потемнел. Я сразу поняла, что он всё знал.
– Как же так… – проскулила я, размазывая по щекам слёзы и сопли.
– Иди спать, Марьяна. Завтра поговорим.
– Не смей мне указывать, что делать! Это ты во всём виноват! Ты!
– Господи… – Он подошёл и попытался поднять меня на ноги. Я почувствовала его запах и крепкие, прямо-таки стальные пальцы на своих плечах.
– Руки убрал! – Я ударила его кулаком в грудь.
Георгий оставил меня в покое и быстро ушёл в комнату.
– Ты нам всю жизнь поломал, слышишь? Мы и без тебя нормально жили! – кричала я ему вслед.
– Прекрати орать! – Через несколько минут он появился в дверях в накинутой на майку рубашке и в домашних трикотажных штанах.
– Рот мне не затыкай! Как ты появился, сразу всё наперекосяк пошло… – бубнила я, заваливаясь на бок.
Георгий обулся, затем ушёл на кухню и вернулся с кружкой воды.
– Выпей. Полегчает.
Я оттолкнула его руку, вода расплескалась, обрызгав мне лицо и одежду.
– Хрен с тобой, сиди. Хоть спи тут, в коридоре, – сказал Георгий и взял с вешалки ключи.
– Э… а ты куда?
– В сарае переночую.
Меня трясло, зубы отбивали чечётку. Я взяла кружку, которую он оставил на лавке, и жадно допила всё, что в ней оставалось. С трудом поднявшись, побрела в свою комнату, где рухнула на постель и натянула на голову покрывало. В тёплой темноте меня сначала закрутило, а потом стало понемногу отпускать. Последнее, что я услышала через приоткрытое окно, были шаги Георгия и приглушённый вызов с его телефона.
11
Утром я проснулась со стянутой от слёз кожей, в мрачном расположении духа и желанием провалиться сквозь землю.
Со стороны соседского огорода доносился громкий стук молотка, который с завидной периодичностью врывался в мой мозг, отдаваясь тупой болью в затылке.
Мельком глянув на себя в зеркало и похлебав воды из-под крана, я вышла на улицу, обогнула дом и подошла к сетке-рабице, разграничивающей наш и соседский участки.
– Дядь Коль! – позвала я и тихо выругалась, услышав собственный сиплый голос.
– Ой? – Удивлённо озираясь, дядька Коля закрутил кудлатой головой, но из-за разросшегося малинника не смог меня увидеть.
– Это я, Марьяна! – Я попыталась найти лаз, но там, где он раньше был, металлическая сетка оказалась прошита проволокой. Пришлось тащиться обратно через огород и калитку, а затем по дорожке.
– Ух, туды-растуды! – увидев меня, взмахнул руками дядька Коля и чуть не выронил молоток. – Да какие люди в нашу тьмутаракань пожаловали! Это ж каким таким ветром тебя надуло?
– Сказала бы, что попутным, но чего-то… как-то… – Я пожала плечами и уселась на деревянную колоду, оставшуюся после распила. – Разве вам тётя Даша не сказала, что я приехала?
Дядька Коля разом посмурнел, почесал затылок и свёл седые брови к переносице. Судя по всему, жена с ним не разговаривала.
– А что строите, дядь Коль? – перевела я разговор в иную плоскость.
– Да вот хочу новый ящик в погреб под картошку сварганить, пока Дарьи нет. Сюрприз, значит, сделать. – Он сглотнул, острый кадык на красной от загара шее дёрнулся вверх-вниз.
– Сюрприз – это хорошо, – усмехнулась я. – Особенно если это нужный в хозяйстве сюрприз. А где она сама?
– Сказала, за молоком пошла.
– Она же с вами не разговаривает.
– Так она не мне, коту сказала. Ты как, надолго к нам?
Я вытянула ноги и задумалась. Дядька Коля достал из банки гвоздь и приноровил его к доске, а когда замахнулся, я сказала:
– Лилю Розову убили вчера.
Молоток ударил по гвоздю, но ножка искривилась, и дядька Коля сплюнул:
– Да туды ж тебя растуды! Дай-ка плоскогубцы!
– Где?
– Вона опричь тебя на досках!
Я протянула ему плоскогубцы с замотанными синей изолентой ручками и села обратно.
– Вот я и думаю, найдут ли того, кто это сделал?
– Думает она… Кому положено, тот пусть и думает! А то вишь, как оно!
– Как?
– Да никак! – Дядька Коля прихватил гвоздь за шляпку и одним движением вытащил его из доски. – Может, и найдут, если искать будут.
– Да уж… Веру так и не нашли…
– А, ну дык… – Дядька Коля вздохнул и взял новый гвоздь.
Тётка Дарья появилась минут через десять, я уже собиралась уходить. Увидев меня, она остановилась и поставила бидон на землю. Поправив косынку, поджала губы и сердито заметила:
– И не сказала мне!
– Не сказала, – кивнула я. – Не хотела вас нервировать.
– Да у меня и нервов-то уж давным-давно нет! Поживи-ка с моё, да с таким охламоном!
Дядька Коля вжал голову в плечи и ещё активнее застучал молотком.
– Пойдём в дом, – велела соседка, и я пошла за ней, попутно прихватив бидон.
– Лярва она была, конечно, прости господи! – перекрестилась тётка Дарья, едва мы вошли.
– Кто? – растерялась я.
– Да Лилька эта… про покойников, конечно, плохо не говорят, но вот, ей-богу, другого слова и найти не могу. По мужикам только так таскалась. А те и рады, тьфу!
– Она всё там же, в аптеке работала?
– Не, уволилась. Давно уж. С тех пор кому уколы, кому массаж делала. Образование-то у неё было.
– А почему уволилась? – поинтересовалась я, размышляя, как спросить о главном.
– Так это… – тётка Дарья стащила косынку и вытерла вспотевшее лицо, – ситуация там у них произошла…
Я смотрела прямо на неё, а она на меня.
– Вы знали, о том, что мою мать обвинили в хищении лекарств?
– Да откуда ж я…
– Я слышала ваш разговор с Лилей на поминках.
Тётка Дарья опустилась на табурет и медленно выдохнула.
– Я ведь думала, она спьяну эдакое-то говорит… Потом уж разнесли новости-то. Только ты не думай, никто в это не поверил!
– Так, может, это сама Лиля и украла? – воскликнула я.
– Марьяша, да ведь я не знаю, как оно у них там получилось-то! Людмила померла, царствие ей небесное, а Лилька-паскудница уволилась. Свалила всё на Людочку и в кусты! Теперь-то уж ни у кого не спросишь!
– Да, теперь ни у кого не спросишь…
– Давай чайку, а? Или вон – молочка? С фермы, свежее.
– А Георгий знал обо всём?
– Так все знали… Ты, главное, не думай об этом. Дело прошлое. Все уж забыли. – Тётка Дарья налила молоко в стакан и поставила передо мной. – Пей, касатушка. Такого молока ты в своей Москве не найдёшь. Ох, горемычная…
Тётка Дарья была права, теперь я не могла с этим ничего поделать. Если бы я только знала обо всём раньше, я бы…
– Прибила бы гадину! – пробормотала я.
– Типун тебе на язык! Ты что такое говоришь-то! Вот и Георгий уж как бесился: глаза прям кровью наливались, когда об ней речь заходила.
– И часто вы так о Лиле между собой беседы вели?
Тётка Дарья поскребла ногтем столешницу и пожала плечами.
– Как помянем иной раз Людмилу-то, так всё к одному и возвращаемся. Уж я как-то Лильке самой в магазине сказала, что не могла Люда такое сделать, а она как зыркнет на меня, да как засмеётся! У меня, веришь ли, в нутрях всё похолодело. Глаза у неё дикие стали. И смех что у кикиморы болотной, прям оторопь меня взяла. Я вот думаю, может, кто и не выдержал… – Тётка Дарья склонилась к моему уху: – Взял добрый человек грех на душу, чтобы другим спокойнее жилось…