– Что же, многие её ненавидели?
– Откуда ж мне знать, кому она ещё подгадить успела. Но слышала я, что у Федосьевой зять к ней хаживал, а потом вроде как болячку в дом принёс.
– Гадость какая…
– Так что не у одной тебя насчёт Лильки-то эдакие мысли могли быть.
– Ладно, пойду я, тёть Даш.
– А, ну иди-иди, касатушка!
Я вернулась домой, обуреваемая нехорошим предчувствием. Возможно, виной тому было моё физическое состояние, поэтому я не стала искать других причин и залезла в телефон. К моему изумлению, на почте меня ждало новое письмо от Перчина с номером телефона и припиской: «Ватсап, Вайбер». Я скопировала его и вставила в контакты. Когда на экране появилась аватарка с его лицом, моё сердце гулко забилось. Я обвела пальцем мужественный подбородок шефа и быстро написала:
«Здравствуйте, Денис Александрович! Получила Ваше письмо».
Больше мне нечего было ему сказать, не спрашивать же в лоб, зачем я ему понадобилась. Наверное, опять что-то где-то потерялось, а моя голова теперь была забита совсем другими мыслями, так что «Арт-Панорама» вместе с моим шефом казалась прошлогодним снегом.
«Как Ваши дела, Марьяна Игоревна?»
Я вскинула брови и шмыгнула носом.
«Всё нормально, спасибо!»
«Когда Вы планируете вернуться? Мы с Вами не договорили».
Я совершенно растерялась и не знала, что ему ответить. Написать прямо, что оказалась свидетельницей убийства? И теперь понятия не имею о том, когда смогу уехать? У меня уже был опыт подобного, и я осознавала, что одним-двумя допросами дело не закончится. Разумеется, никто меня не обвинял в убийстве Лили, и я бы могла убраться отсюда, но потом всё равно придётся вернуться. В «Арт-Панораме» я проработала всего ничего, и деньги были не лишними, но куда как больнее было расставаться с Перчиным. Что он мог мне сказать? Объяснить, почему увольняет, разобрать на атомы мои ошибки и промахи?
«Простите меня, Денис Александрович. Я не знаю, когда смогу вернуться».
Он ничего не ответил. Я видела, что он в сети, и ждала чего-то, что могло заставить меня изменить своё решение, но с каждой секундой понимала, что должна остаться. Это было правильно. Я не могла убегать вечно.
Чтобы как-то занять себя, я решила перебрать вещи матери. Знала, что все они до сих пор находятся в доме. Георгий никогда бы не выбросил ничего без моего разрешения.
Я зашла в её спальню и открыла шкаф. Изнутри пахнуло едва слышным ароматом духов. Она всегда пользовалась одними и теми же, кажется, они назывались «Желание». Говорила, что их ей подарил мой отец, ещё когда ухаживал за ней, и с той поры она им не изменяла. Им нет, а отцу, получается, да…
На плечиках висели её платья, пиджак и юбки. На полках лежали стопки белья. Вещей было немного. «Зачем? – говорила она. – Я же всё время хожу в белом халате». Перебирая одежду, я прижимала её к лицу и вспоминала, вспоминала, вспоминала… Мне не хватало её голоса и прикосновений.
Каким удивительным образом сохраняется в нас память о тех, кого уже нет. Мои чувства были обострены. Словно зверь, я брела по чертогам своих воспоминаний, натыкаясь на отголоски разговоров и собственных мыслей, которые всё ещё жили во мне.
Так было и с Верой. Я продолжала слышать её голос. Первое время, уже уехав, вдруг замечала её в толпе или в транспорте. Сердце моё обрывалось, я застывала, поражённая узнаванием, и бросалась к ней. Но это был обман: вблизи я понимала, что женщина или девушка совсем на неё не похожа. С матерью такого не было, ведь её смерть была реальна, я попрощалась с ней здесь, навсегда запомнив восковое лицо и гладко зачёсанные тёмные волосы с серебряными нитями, бросила ком холодной влажной земли на её гроб и оплакала горючими слезами.
Вера пропала, исчезла, испарилась… И, быть может, именно потому, что я не видела её тела, я всё ещё думала о ней как о живой? Время имеет способность стирать многие подробности, но у него не получилось стереть из памяти образ живой Веры. А ведь я толком ничего не знала о ней. Впрочем, было ли что-то по-настоящему важное, что я должна была помнить? Было. Я была ей интересна, это я знаю точно. И благодаря её интересу я чувствовала себя кем-то. Она дала мне то, что могут дать только ровесники в определённый период времени. Любовь к родителям естественна и непоколебима, но, когда ты находишь кого-то, кто принимает тебя в свою стаю, ты словно становишься сильнее и увереннее в себе.
Я уже давно перестала зависеть от чужого мнения и научилась отвечать за себя, но мысли о Вере, о том, что могло с ней произойти, всё равно мучили меня. Потому что я всё ещё не могла простить себе, что меня не было рядом в тот роковой час. Если бы она прогнала меня, если бы мы поссорились, возможно, сейчас меня бы не корежило от этой удушающей вины. Но я позорно сбежала, поддавшись безотчётному страху, который взялся непонятно откуда и гнал меня туда, где я всегда была в безопасности. Сюда, в свой дом…
Я стала раскладывать одежду на кровати, мысленно примеряя её на себя. Отложила пиджак и пару юбок, хоть и не представляла, куда всё это надену. Хранить вещи мне было негде, но и оставлять их здесь казалось глупым. Наверное, имело смысл отдать их кому-то…
На дне шифоньера стояла швейная машинка. Мать купила её для меня, но я совсем не испытывала интереса к шитью. Сама же она в основном строчила простыни и пододеяльники и расшивала мне юбки на вырост на бабушкином «Зингере» – неподъёмном, с «кружевными» чугунными ножками и колесом. Покатая деревянная крышка из светлого дерева была накрыта бабушкиной салфеткой. Сейчас она валялась на полу. Я подняла её и, встряхнув, положила на место, аккуратно разгладив узорчатые края.
На верхней полке обнаружился пуховый платок, который я помнила с самого раннего детства. В него меня укутывали после бани поверх хлопковой косынки, чтобы, не дай бог, не заболели уши. Но я всё равно умудрялась простужаться. Шерсть покалывала ладони, вызывая мурашки по всему телу. В одном месте образовалась дырка, платок был латаный-перелатаный, так что, недолго думая, я решила хоть как-то зашить её, чтобы она не поползла дальше. Я подняла крышку «Зингера», чтобы взять иголку с ниткой, и вдруг поражённо застыла…
12
Я позвонила Казбич и попросила о встрече. Дикое волнение, которое охватило меня, мешало правильно сформулировать мысли. Я бежала к назначенному месту, жадно глотая сосновый воздух и пытаясь совладать с охватившей меня паникой. Я не могла поверить в то, что это могло быть правдой, но в то же время что-то упорно заставляло меня не сбрасывать со счетов ставшие явными факты.
Мы встретились в сосновом бору на Каменной горе, который все почему-то упорно называли парком. Наверное, потому, что он находился в самом центре города и являлся самой яркой достопримечательностью Бабаева. Я была благодарна Казбич, что она назначила встречу именно здесь, а не в полиции.
– Я живу тут недалеко, – сказала она, когда мы встретились. – Зачем я вам понадобилась?
– Мне нужно сказать вам кое-что. – Я огляделась и, заметив облепленный рыжеватым мхом крупный булыжник, села на него, чтобы отдышаться.
– Слушаю.
– Это касается моей матери. Я не знаю, в курсе ли вы того, в чём её обвиняли. Это произошло несколько лет назад. Собственно, в тот же год, когда пропала Вера, только осенью. Моя мать умерла, у неё случился обширный инфаркт.
Казбич прислонилась к сосновому стволу и сложила руки на груди. Я старалась не смотреть на неё, чтобы не сбиться с мысли, но всё равно время от времени натыкалась на шрам на её лице.
– Лилия Розова обвинила мою мать в краже лекарств. Подробности мне неизвестны, но, думаю, вам не составит сложности узнать о них. Я уверена, что моя мать была не виновата и это Лиля подставила её.
– Почему же вы столько лет молчали?
Я сцепила пальцы с такой силой, что заныли суставы.
– Я узнала об этом только сейчас, когда вернулась.
– Вычеркнули из своей жизни и город, и всех, с кем были связаны? – усмехнулась Казбич.
Я вскинула голову. Щёки мои пылали.
– Вы ничего не знаете о моей жизни!
– Я не хотела вас обидеть, но факты говорят сами за себя. Ладно, так к чему вы ведёте, Марьяна Игоревна?
Подул ветер, сосны зашумели, заскрипели на разные голоса, словно живые. В метре от меня упала ветка, а следом за ней раздался стук дятла. Несколько минут я молчала, снова и снова взвешивая в уме то, чем стремилась поделиться, и наконец сказала:
– Кажется, я знаю, кто убил Лилю.
Казбич отделилась от дерева и подошла ближе.
– Продолжайте.
– Я не могу говорить об этом с полной уверенностью, потому что… ну нет у меня никаких доказательств, кроме своих предположений… – взволнованно продолжила я. Впервые оказавшись в подобной ситуации, я сильно нервничала, понимая, какую беру на себя ответственность.
Кажется, Казбич прониклась моим состоянием или же побоялась спугнуть мой настрой, потому что ответила очень спокойно:
– Вы окажете большую помощь следствию, Марьяна Игоревна. В конце концов, это ваше право иметь собственный взгляд на происходящее. А наша работа – проверить озвученные вами факты.
– В том-то и дело, что это не факты… скорее, домыслы… вдруг я ошибаюсь и…
– Вам известно, что это дело ведёт другой следователь. Будет лучше, если мы поговорим с ним, не так ли? – Она достала телефон и позвонила. Быстро переговорив, вернулась ко мне и сказала: – Пойдёмте, вы расскажете всё, что хотели рассказать мне. Я буду с вами, не волнуйтесь и ничего не бойтесь.
Таким образом, мне всё равно пришлось идти в полицию. Но близость Казбич внушала мне какое-то подобие уверенности.
– А вдруг я ошибаюсь? – прошептала я, притормозив у входной двери в здание. – Боже мой, что, если…
– Послушайте, Марьяна, – она взяла меня за руку и сжала её, – вы просто поделитесь своими подозрениями и мыслями. Повторяю, вы имеете на это полное право.
Мы оказались в кабинете Кириллова, и я почувствовала, как тело сковало от ужаса перед собственным поступком.