На душе у меня было гадко. Конечно, к смерти родителей никто не готов, но всё случилось так неожиданно, что я до сих пор ощущала себя будто в ватном коконе. Мы разговаривали с матерью по телефону за четыре дня до её смерти. Она переживала за меня и просила, чтобы я приехала на Новый год. Я так и планировала, хотела провести с ней все праздники, помочь по дому и вообще… Студенческая жизнь – штука интересная, но я как-то не особо влилась в неё. Наверное, потому что боялась опять привязаться к кому-нибудь, а потом потерять. Терять больно. Невыносимо больно, особенно когда считаешь виноватой в этом себя.
Я собрала грязные тарелки и отнесла их на кухню. Дверь в сени была распахнута настежь, поэтому на обратном пути я решила прикрыть её, но услышала голоса.
Тётка Дарья и Лилия стояли на улице. Пахло табачным дымом.
– Ну откуда я могла знать, а? – шмыгала носом Лилия. – Это всё она… она сделала!
– Тс-с, не шуми… Сделала и сделала, чего теперь…
– И что же, мне теперь отвечать? Я ни в чём не виноватая!
– Так нет человека-то. Всё… нет…
– Господи, ну зачем она, а?
– Ох-хо-хонюшки… Марьянку жалко. Молоденькая совсем.
Я взялась за дверную ручку. Дверь скрипнула. Женщины замолчали. Огонёк сигареты взметнулся и упал далеко за порогом.
Несколько знакомых и соседей тихо переговаривались за столом. Я предложила чай, но все отказались. На трюмо лежали приготовленные поминальные кульки, которые мы с тёткой Дарьей собрали рано утром перед похоронами. Кто-то брал сам, кто-то по забывчивости нет, поэтому я молча совала в руки каждому с просьбой помянуть свою мать.
– Лилю до дому подвезут, не волнуйся, – шепнула мне на ухо тётка Дарья, будто я только об этом и думала.
Конечно думала, но лишь о том, что услышала. Моя мать работала старшим фармацевтом в аптеке на Советской, и, как я поняла, что-то у них там произошло. Но теперь-то уж чего? Теперь всё… разбирайтесь сами…
За весь день мы практически не разговаривали с Георгием и даже на похоронах стояли поодаль друг от друга. Меня это не удивляло до той самой минуты, когда, провожая соседей, я не поймала на себе его взгляд – острый, будто бритва.
И вот тогда я поняла, что не смогу остаться с ним в одном доме. Я боялась его, и я боялась себя…
В поезде я взяла бельё и сразу же легла. Мимо меня постоянно ходили люди, где-то заплакал ребёнок, но постепенно все угомонились. Закрыв глаза, я представила лицо Перчина: когда он был чем-то озабочен и хмурился, то между его бровей появлялась глубокая морщинка. Перчину двадцать восемь, и он один из самых лучших архитекторов Москвы. У него новый красивый офис с высокими окнами и очень много работы. Так много, что, если я откажусь от его предложения, то он скоро забудет обо мне и никогда не вспомнит. На моё место придёт другая девушка, гораздо умнее и красивее, и, конечно же, профессиональнее. Катя родит двойню и окунётся в ворох приятных забот и бессонных ночей, ей тоже будет не до меня.
Что же мне тогда делать? Глупый вопрос, Марьяна Игоревна. Обо всём узнаешь у следователя Черёмухина. Красивая фамилия – Черёмухин… Но Перчин лучше. Перчин лучше всех… всех… всех…
– Вологда через двадцать минут!
Я вздрогнула и не сразу сообразила, где нахожусь. Проводница уже прошла мимо меня, повторяя одно и то же сонным монотонным голосом. Я натянула одеяло на голову и зевнула. Потом кое-как прибрала волосы, заколов над ушами невидимками. В туалет уже выстроилась очередь, и я, прислушавшись к себе, решила, что потерплю до вокзала. Хотелось пить, а я про воду совсем забыла. Зато помянула добрым словом Тамару, ведь говорила же, а я не прислушалась.
Собрав постель, выдвинула стол и обулась. Достала из сумки яблоко, но закинула его обратно и заторможенно вгляделась в предутренние сумерки за окном. Светало быстро: всё чётче на сером фоне выделялись столбы и постройки, придорожные пыльные кусты и деревья.
До Бабаева мне нужно было добираться ещё шесть часов на автобусе. Времени было достаточно, чтобы купить билет, позавтракать и написать тётке Дарье. Отчиму мне писать не хотелось. Насколько я знала, он так и жил в нашем доме. Конечно, он имел на это право, потому что только благодаря его усилиям наше жилище наконец обрело достойный вид. Вообще, надо сказать, Георгий привнёс в нашу с мамой жизнь много того, о чём мы даже не мечтали. Вернее, это я поняла уже гораздо позже.
А когда он только появился, я его возненавидела.
Это жгучее чувство, которое поселилось у меня внутри и выжигало чёрную дыру каждый раз, когда я видела его рядом с матерью, разрасталось с каждым днём. Поначалу я принимала его за обиду. Дети часто обижаются, а если они единственные в семье и привыкают к тому, что всё внимание предназначается им, то демонстрация этой обиды становится ежедневным испытанием.
Но из обиды выросла ревность, а потом и ненависть.
У нас в городе все знали, что мама родила меня от любимого человека. И замуж за него собиралась. Она окончила фармацевтический колледж и начала работать, а мой будущий отец, уже отслуживший во флоте, остался в Северодвинске. Они познакомились, когда он приехал в Бабаево к родителям в отпуск, и стали встречаться. А через полгода подали заявление в ЗАГС. Отец уволился, переехал в Бабаево. За две недели до регистрации брака мой отец разбился на мотоцикле. Обычная история: сырая после дождя дорога и вылетевший на встречную полосу «КамАЗ», за рулём которого заснул водитель. В итоге «КамАЗ» съехал в кювет, водитель отделался сотрясением мозга, а мой отец погиб.
Звали его Игорь Шестаков.
Мама говорила, что я очень на него похожа, да я и сама находила это сходство на фотографиях, которые у неё остались. Его родители умерли один за другим, когда я ходила в детский сад, старшая сестра продала квартиру и уехала с мужем на север. Пока были живы, бабушка и дедушка поддерживали маму. Когда она осталась беременной, уговорили её взять фамилию их погибшего сына, чтобы я могла носить её с рождения. Моя мама выросла с бабушкой и, когда всё случилось, то уже была круглой сиротой.
В общем, когда в нашем доме появился Георгий, в меня будто бес вселился. Я была уверена, что лучше моего отца, чернобрового, улыбчивого и вечно молодого, нет никого на свете. Но мать-то не молодела, конечно, и всё же для меня её замужество стало громом среди ясного неба.
Георгий работал в Бабаевском леспромхозе. Я никогда не спрашивала мать, где и как они познакомились. Наверное, из вредности. Но руки у него росли из правильного места, и умом бог не обидел – это следовало признать.
Для Бабаева урвать свободного мужика женщине с ребёнком было делом невероятным и бурно обсуждаемым. Георгий обладал мужской привлекательностью, но был молчалив и даже угрюм. И силы в нём было немерено. Я не раз видела, как он с лёгкостью поднимает огромные брёвна, а однажды даже вытащил соседский «уазик», попавший в дорожную канаву.
А ещё от него всегда хорошо пахло лесом и свежестроганой доской. Поначалу этот запах в нашем доме был для меня чужеродным, и я демонстративно морщила нос и открывала форточки. Но потом привыкла. Впрочем, если бы привыкла, то перестала бы его замечать, а получается, что ждала. Ведь, когда Георгий приходил, принося с собой волну дикого лесного аромата, мои ноздри буквально трепетали. К утру этот морок рассеивался, но я знала, что вечером всё повторится.
Мать теперь приходила раньше, на работе не задерживалась. Суетилась на кухне, чтобы разогреть к приходу Георгия ужин, а когда в сенях хлопала дверь, подскакивала и бежала, как девчонка, к нему навстречу. Я слышала, как она тихо смеялась и делилась новостями. Нравилось ей болтать всякую ерунду. Раньше она со мной обсуждала всё подряд, а теперь нашла новые свободные уши.
Немногословный, замкнутый, Георгий сразу же взялся обустраивать наше жилище. Дом у нас был старый, но крепкий, его построил ещё мой прадед. Но потолки были низковаты, крыша в некоторых местах прохудилась. За полтора летних месяца Георгий поднял крышу на три бревна и переложил кровлю. На время ремонта для ночёвок тётка Дарья выделила нам одну из пристроек, примыкавшую к нашему участку. Правда, отчим оставался в доме, работая допоздна, а мать, уложив меня, под предлогом проверить, как там и что, убегала к нему. Я засыпала в одиночестве, сгорая от обиды, а когда просыпалась, все были уже на работе.
Едва продрав глаза, я пролезала под заборной сеткой и подолгу смотрела на меняющийся на глазах дом. Лето было жаркое, почти без дождей, но Георгий изо дня в день после работы стучал молотком и затаскивал длинные доски наверх без чьей-либо помощи. Дядька Коля, муж тётки Дарьи, порывался если не помочь, то дать совет, но Георгий лишь отмахивался или делал вид, что не слышит. И был прав: от дядьки Коли на крыше всё равно не было никакого толку.
За лето Георгий загорел до черноты. Местные кумушки специально прогуливались мимо нашего дома, засматриваясь на его крепкую мускулистую фигуру.
В начале августа мы вернулись в дом, и только тут я увидела, что внутри тоже многое изменилось. Георгий переделал небольшой чулан, в котором раньше хранилось столетнее барахло, и теперь у меня появилась своя комната. Маленькая, но своя. До этого я спала в большой, проходной «зале».
Как-то Светлана Александровна Завьялова, моя учительница по рисованию, спросила: скоро ли у меня появится брат или сестра, чем настолько меня озадачила, что с этим вопросом я в тот же день обратилась к матери. Надо было видеть в эту минуту её лицо. Сначала она покраснела, потом побледнела и загрохотала посудой в раковине. Через несколько минут села напротив и спросила:
– А ты бы хотела, Марьяна?
– Ну… – Я повозила ложкой в тарелке с супом и хмыкнула: – Наверное…
Не думаю, что моё мнение в этом вопросе было решающим, но братьев и сестёр у меня так и не появилось.