А н т и п о в. Да не вопи ты, за стенкой люди живут.
М а к с ю т а. Сегодня можно. Скажем, день рождения. Не даешь чувства проявить!
Ж а к о в. Вам этот Мухин Митрофан, вижу, хуже моего багра.
М а к с ю т а (вопит). «Советское шампанское»! (Откупоривает бутылку.)
Ж а к о в. Вот купцы гуляют.
З о б о в. Кончай, слушай. Не смешно.
Ж а к о в. Да, это слишком.
М а к с ю т а. А ты не рад, что ли?
Ж а к о в. Мне тоже устроиться хочется.
М а к с ю т а. Рад, ну и все!
З о б о в. Ты, Альфред, везучий, нашел белый гриб.
А н т и п о в. Один, но нашел.
З о б о в. Да и Мухин исчез только потому, что твоя звезда. Шучу, конечно. Ну, сели?
А н т и п о в. Стойте. У Акимыча — печенье в тумбочке… Э-э, все!
Ж а к о в. Не забыл?
М а к с ю т а. Жадный старикашка!
Ж а к о в. Обойдемся. А может, позовем? Шипучку пьем, а девчонок не зовем.
М а к с ю т а. Успеем. Теперь мы люди вольные! Ну — тост.
Ж а к о в (скромно). Предлагаю — за бригадира.
А н т и п о в. Ну, ты практичный, Альфред Жаков.
М а к с ю т а. Да, слушай, не торопись. Погоди. Надо за старика, за Акимыча. Спасибо ему — чуткий оказался.
Входит т е т я З и н а.
Т е т я З и н а. О, сидят, пируют! А ну, выключи.
Жаков выключает транзистор.
Я женщина, с одной стороны, посторонняя, а с другой стороны — вам прямо скажу: не-хо-ро-шо. Очень нехорошо. И некрасиво. (Берется за спинку стула, на котором сидит Жаков.) Ну-ка, освободи. (Подставляет стул к стене, снимает картину.) Вы не как люди, и я с вами не как человек. (Берет вторую подушку с кровати Мухина.)
М а к с ю т а. Эй, эй, он за нее расписывался!
Т е т я З и н а. Не полагается. Понятно?
З о б о в. Забирай, конечно. Он уехал, не знаешь?
Т е т я З и н а (прерывает). А неужели он вас станет дожидаться? И утюг в номер тоже не полагается! (Забирает утюг.)
А н т и п о в. Да он сам ушел, спроси у бригадира.
Т е т я З и н а. Нечего мне спрашивать. Вы для него были как семья! А вы это… (Стучит по столу.) Чурки! Это все равно как отца родного выгнать! Молодежь называется. Гости — до десяти вечера. (Уходит, унося в обеих руках подушку, утюг и картину.)
Ж а к о в. Чего она?
З о б о в (не сразу). Да защищает.
Ж а к о в. А она ему кто?
А н т и п о в. Да никто.
М а к с ю т а. Посторонняя — и с одной стороны и с другой стороны.
Ж а к о в. Считает, что я на чужое место сел?
М а к с ю т а. Что она понимает! Она с ним — ля-ля-ля за чашкой чая, а мы — шесть лет днем и ночью.. «Семья», «отец». Глупая женщина.
А н т и п о в. Покажи, Макс, как он зевает.
М а к с ю т а. Колоссально. Спал он, конечно, плохо — пожилой. Поднимался рано, часов в пять. Ну, проснулся и лежи себе спокойно, помолчи — верно? Если ты человек. Не один все-таки. Нет, встает и начинает чего-то шептать, двигать, доставать. Потом — обратно укладывать, потом в шкаф полезет. Ладно, это еще ничего, старался потише, но вот Сергеича будил. Я-то сплю будь здоров, только если чего-нибудь над самым ухом уронит.
Ж а к о в. Он что, вообще псих?
А н т и п о в. В плену был. Говорит, с тех пор.
Ж а к о в. Сколько ж ему лет?
А н т и п о в. Много.
З о б о в. А действительно, сколько лет Мухину? Ну вы что? Сколько ему лет?! Лешка!
А н т и п о в. Можно посчитать.
М а к с ю т а. Когда война началась, ему было лет шестнадцать, потому что, помню, он рассказывал, как его не взяли добровольцем. Потом — плен, потом — Север…
З о б о в. Значит, в войну ему было примерно столько, сколько мне — в техникуме.
А н т и п о в. Плюс… Сколько после войны прошло? Тридцать пять?
Ж а к о в. Тридцать пять плюс, условно, восемнадцать — имеем полста унд драй.
З о б о в. Какой там еще «драй»? Я вспомнил точно: Акимычу пятьдесят седьмой год, родился где-то в апреле. Шесть лет назад, когда пришел к нам, весной было, ему как раз минуло пятьдесят, это я точно помню. Но мне тогда именно его пожилой возраст понравился: нужен был кто-нибудь постарше, посолиднее.
М а к с ю т а. Да-да-да, он все приговаривал тогда, в те поры: «Мне полста, мне полста».
Ж а к о в. На что надеялся, интересно? Вообще.
З о б о в. На любовь.
Ж а к о в. Чудной.
М а к с ю т а. Ну, потом так. Нам вставать надо в шесть. Но кто же нормальный за час встает? Так он что делал? В шесть включал радио — обязательно ему нужно было слушать новости. Как будто их вечером нельзя послушать. Леха не выдерживал, начинал рычать, как тигра, Сергеич, нечего делать, подымался, уходил в умывалку, один я лежу. Митрофан начинает подбираться ко мне: чувствую — стоит надо мной. Раз! По кровати коленкой. Я молчу, будто сплю, он еще — раз! Ну, думаю, сейчас убью. А туг Сергеич войдет и нарочно скажет: «Ну, Акимыч, что ж он у тебя не встает? Опоздает — засчитаю прогул». Митрофан — опять ко мне. Стоит, стоит, потом ка-ак взревет: «Долго мне еще на этом свете жить!» Это у него поговорка была, когда терпение с нами вот так подпирало.
А н т и п о в. А вечером? Ложился часов в восемь. В девять начинает вздыхать, потом опять как закричит:: «Долго мне еще на этом свете мучиться!» Все — гаси свет.
М а к с ю т а. А зевал вот так. (Изображает.) А-а-ха-ха-ха-ха-а. Край света! Так вот зевнет раз шесть — ну, думаешь, все, ничего тебе не надо, кроме пенсии.
Ж а к о в (посмеиваясь, добродушно). Дать бы ему по шее раз навсегда.
З о б о в. А помните, ребята, как он весной в окошко смотрел и сообщал нам разные приметы пробуждающейся природы? Насмотрится, зевнет вот так, как Макс сейчас изобразил, и скажет: «А что, ребятки, скоро и осень!»
Смеются.
М а к с ю т а. Само собой, с бабами — только дружба. И боже упаси там чего-нибудь сказать! Вот так и жили, Альфредик. Никакой личной жизни! Правда, вот только Ванюшка успел жениться.
А н т и п о в. Да он его и женил.
М а к с ю т а. Пригласишь девчонку — он сядет и начнет: «Когда я был в ребятах!..» Да застрелись, старый черт.
Ж а к о в. Это говорят только: старость — мудрость. Вот ваш — чему у него учиться?
А н т и п о в. Да он меньше меня в жизни понимал.
М а к с ю т а. А учил! Все время учил. Нечему учить, все вроде нормально, так про утюг начнет: «Ты зачем его на газетку ставишь?» — «Он же холодный!» — «Не играет роли, плохая привычка — приведет к пожару».
Короткая пауза.
А н т и п о в. Вообще он тихий был.
Ж а к о в. Просто неудачник. А они все тихие.
З о б о в. Да чем он неудачник?
Ж а к о в. А что у него в жизни хорошего?
А н т и п о в. Может, чего и было, только мы не знаем. Помнишь, Сергеич, как мы с тобой вошли как-то в комнату — не здесь, а на прежнем месте, — зажгли свет, а он сидит на стуле посреди номера…
Ж а к о в (насмешливо). Плачет.
М а к с ю т а. А ты не груби.
А н т и п о в. Сидит один, в темноте.
З о б о в. Наверное, о чем-нибудь вспоминал. Сны любил рассказывать. Все собаки почему-то ему снились.
А н т и п о в. Тетя Зина скажет: «Собаки — к друзьям», а он и рад.
З о б о в. Перемен все ждал, надеялся, что еще что-то в его жизни произойдет.
Ж а к о в. Братцы, может, сменим тему? Я уже все понял. Хватит, может, о старике?
А н т и п о в. Считаешь? Деньги для него тоже, между прочим, далеко не все.
Ж а к о в. Да какая мне разница!
А н т и п о в. Он в настоящую любовь верил.
Ж а к о в. Ну и что?
А н т и п о в. Ничего.
Ж а к о в. А чего ты с вызовом?
А н т и п о в. Не был он неудачником.
Ж а к о в. Ну, поздравляю, очень рад за него. Чего ты завелся?
М а к с ю т а. Жена была. Дочь где-то есть. Или сын. А вполне возможно, ничего не было, одни стишки. Теперь Лешка на меня уставился. Ну, не знаю я! Не говорил он, что у него было в жизни.
З о б о в. Да ну, не говорил. Просто мы не слушали.
А н т и п о в. Он же все-все помнил.
М а к с ю т а. Ага, про то, кто на ком женился, у кого дом сгорел, орден дали, где какой режим образовался.
Ж а к о в. Теперь о вас будет рассказывать.
З о б о в. Будет.
М а к с ю т а. А как он читал «Анну Каренину»! И зачем, говорит, такую аморальную книгу напечатали? Как же можно матери своего ребенка кинуть?
Ж а к о в. Это же Лев Толстой — великий писатель.
М а к с ю т а. И мы ему об этом!
З о б о в. А он как думал, так и жил. Когда Максюта с ногой лежал, бульон ему сам варил, каждый день в больницу ходил.
А н т и п о в. Точно, варил, в дежурке.
Ж а к о в. Чего вы все завелись? Никто с вами не спорит. Хороший мужик, согласен. Но уехал! Освободил. Подумаешь, событие.
М а к с ю т а. Иван еще вернется с Натахой — будет шороху.
А н т и п о в. Ты сам всегда первый против Акимыча выступал. У тебя это вообще в характере — как скажешь, так душу и ковырнешь. Скажи — нет? А он за тебя письма матери писал.
Ж а к о в. Он, конечно, тянулся за вами.
М а к с ю т а. Да пошел ты! Это я не тебе, это я вон Лешке. А он за тебя бегал на почту! Деньги посылал твоим, а ты ему спасибо сказал?!
А н т и п о в. Он и так знал, что я ему благодарен. Он, знаешь, не ты, елки-палки, он любое чувство умел разгадать.
З о б о в. Хватит вам считаться.
Ж а к о в. Выпьем еще раз за хорошего, но скучного Мухина — согласен!
З о б о в. Присоединяюсь. И за моего отца — он тоже скучный человек. Он даже внешне чем-то напоминает Мухина. Никогда не думал, а сейчас вот пришло в голову. (Встает, открывает платяной шкаф и достает новую ярко-синюю куртку с желтыми полосками на рукавах.) Вот, посмотри, что папаше своему купил.
Ж а к о в. Богатая вещь.
А н т и п о в. Дорогая.
З о б о в. Ее еще достать надо. В очереди стоял. Что ж ты не удивляешься? Отцу дарю молодежную куртку, а он у меня бухгалтер, в совхозе живет. Мужичонка невидный, и размер — сорок шестой. А я ему — такую модную одежку.