Он снял ее с верблюжьего горба, сказал: "Сиди здесь" — и пустил коня к месту боя, который уже заканчивался. Несколько басмачей отстреливались, засев за бугорком под пышным тамариском. Кони без всадников ошалело бегали по равнине. Их ловили красноармейцы, приманивая свистом и ласковыми словами.
Эргаш живым не дался — пустил последнюю пулю в себя. Рева вывернул карманы его английских галифе, извлек какие-то бумаги и сунул в полевую сумку.
Потом наступила тишина. Усталая тишина. С десяток связанных басмачей лежали возле чабанского шалаша. Некоторые были в крови. Зеленые мухи жадно жужжали над их головами.
Красноармейцы, разбившись на группы, зажигали костры и подвешивали над огнем котелки. Многие разделись: поснимали гимнастерки и ботинки. Рева тоже снял сапоги, бросил портянки на траву и, лежа на животе, составлял опись трофеев, захваченных у басмаческой банды.
— А куды кизимок-то денем? — спросил с любопытством ординарец.
— Властям передадим, — ответил Рева. — Известят ихних родных, приедут — возьмут, чего уж проще.
Черкез тем временем беседовал в сторонке с женой. Теперь, когда все страшное осталось позади, ему хотелось поскорее уехать домой, в родной аул. Никто его не удерживал, лишь собственная совесть. Он хотел отблагодарить командира и бойцов за то, что вырвал его жену из басмаческих рук, но не знал, как и чем. Словами, ему казалось, не измерить чувства благодарности к этим людям.
— Ох, Джерен, знала бы ты, какое мучение испытали они из-за меня и тебя! — говорил он удрученно. — А некоторые даже пролили кровь. Посмотри на того аскера. — Он указал подбородком на красноармейца с перевязанной головой.
— Что же нам теперь делать? — растерянно спрашивала молодая женщина. — Может, ты пригласишь их к нам в дом? Только чем угощать?
— Ай, найдем что-нибудь. — Черкез встал и решительно подошел к командиру.
Тот поднял усталые глаза.
— Давай ко мне поедем, — сказал Черкез, опускаясь на корточки. — Чаю немного попьем.
Рева засмеялся, хлопнул парня по плечу.
— В другой раз. А сейчас — нет. Разве не видишь, как измучены люди?
— Не могу так уйти, — упорствовал Черкез. — Если бы не ты — пропало бы мое счастье. Спасибо тебе, товарищ командир.
— Ну и чудак же ты, друг! — усмехнулся Рева. — Это мы тебя должны благодарить за то, что помог найти банду. Да и сам ты лихо помахал саблей. Постой-ка, помолчи с минуту…
Рева вынул из сумки лист бумаги, послюнил химический карандаш и написал справку о том, что член кооператива Реджепов Черкез участвовал в разгроме басмаческой банды. К справке прихлопнул треугольную печать.
— Возьми — пригодится.
Джигит прижал справку ко лбу и положил в тельпек. Рева встал.
— А теперь поезжай в Чешме.
Черкез с неохотой удалился. Жене сказал:
— Он не принял моего приглашения. Да и разве так благодарят?.. Я подарю ему своего коня.
Женщина испуганно схватилась за ворот платья. Черкез подошел к скакуну, прижался щекой к его теплой морде.
— Эй, джигит, иди-ка сюда! — позвал вдруг Рева. — Дай твою справку.
Недоумевая, Черкез подал бумажку. Командир приписал к ней еще несколько строк и подвел парня к белому скакуну.
— Прости, — сказал Рева, — я совсем упустил из виду, что ты не один. Тут я написал, что эскадрон дарит тебе коня. Возьми. На нем ездил Эргаш. Но разве достоин басмач такого красавца? — Рева хлопнул скакуна по крутой холке. — Отныне будешь ездить на нем ты. Давай. Садись и поезжай. Агитируй в кооператив бедняков. Рассказывай им о новой жизни.
Шла зима первого военного года. Зима сухая, с пронизывающими колючими ветрами. Иногда выпадал снег, но тут же таял, и мостовые, вылизанные ветром, поблескивали неприютно и холодно. А на городской окраине, там, где к каменным домам подступали круглые кибитки туркменского селения, после снега долго не просыхала грязь. С утра до ночи месили ее приезжие на ослах и верблюдах. Они вереницей тянулись в город, где с наступлением рассвета оживали базарные прилавки.
Наш дом возвышался над базарной площадью, и я просыпался чуть свет от шума и говора многолюдной толпы. Включал радио, слушал сводку Совинформбюро, потом вставал и шел в очередь за хлебом.
Магазин был рядом. Открывали его в восемь, но очередь у его дверей выстраивалась с полуночи. Я ругал себя за то, что так поздно просыпался. Мой дружок Эзиз к тому времени успевал проводить в стадо корову, попить чай и выспаться за углом магазина, присев на корточки и спрятав голову в овчинный воротник пальто.
Он всегда встречал меня с обидной улыбкой. Я терялся перед ним и начинал оправдываться.
К открытию магазина приходила Огулнязик, жена бывшего директора нашей школы. На руках у нее был годовалый малыш, двое других, постарше, держались за подол платья, а сзади, в нескольких шагах от женщины, плелся громадный черный пес Джучи.
Джучи был умным, спокойным псом. Со стороны казалось, на него можно сесть верхом и он никогда не тронет. Но стоило протянуть к нему руку, как этот спокойный пес становился сущим дьяволом. В глазах Джучи загорались зеленые волчьи огоньки, шерсть поднималась дыбом, а из пасти вырывалось предостерегающее урчание.
Из посторонних он подпускал к себе только одного Эзиза. Не потому, что Эзиз был смелее нас. Нет. Эзиз, с тех пор как муж Огулнязик уехал на фронт, частенько помогал ей ломать саксаул, носил из колодца воду. Да мало ли было дел у Огулнязик! Эзиз помогал ей по хозяйству и постепенно приручил к себе Джучи.
Как только Огулнязик подходила к магазину, Эзиз бросал игру, подзывал к себе пса и начинал его ласкать, а Джучи умно заглядывал Эзизу в глаза и помахивал обрубком хвоста. Потом вместе с ним Эзиз подходил к женщине, справлялся о ее здоровье и спрашивал, нет ли письма от Велли Каррыевича. Огулнязик вздыхала, Эзиз, потупившись, смотрел в сторону. Он знал, что с того дня, как директор школы уехал на фронт, Огулнязик получила от него только три письма. Последнее — несколько месяцев назад. Больше не было ни строчки.
Наступил февраль. Из пустыни все чаще залетали влажные ветры, напоминая о приближении весны. Она чувствовалась во всем: деревья налились соком и на них появились почки; на отрогах гор стаял снег, белели только вершины. Чаще стали выпадать дожди. Земля набухла; стоило выглянуть солнцу, как над полями и дорогами поднимался пар. Он сгущался в сплошной туман, и вот уже нависали тяжелые тучи.
В одно ненастное утро я пришел в магазин и увидел Эзиза сидящим на камне. Вид у него был болезненный, будто всю ночь его трепала лихорадка. Я спросил, что случилось. Эзиз хмуро посмотрел на меня, затем поднялся, с горечью и болью сказал:
— Велли Каррыевича убили. Огулнязик получила от кого-то письмо. Пойдем к ней…
Шли молча. Настроение было подавленным, все время я думал о нашем директоре, и в моей памяти вставал высокий мужчина с зачесанными назад волосами, с лопатой в руках. Вспомнилось — он как-то окапывал у себя на дворе деревья и дружелюбно спросил меня: "Так в каком году произошла битва на Чудском озере? Не помнишь? Вот тебе и на! Значит, не знаешь, когда мы били псов-рыцарей… И об Александре Невском ничего не слышал?.."
Дом Велли Каррыевича, обнесенный дувалом, стоял в середине улицы. Мы подошли к нему. Возле двора стоял впряженный в арбу верблюд, в доме суета, шум. Грузный белобородый старик вышел со двора со скатанным ковром и стал укладывать его в повозку. Потом мы увидели Огулнязик, она грустно посмотрела на нас, позвала Эзиза. Он побежал во двор и вывел оттуда на цепи Джучи. Привязав собаку к арбе, тихо проговорил:
— Уезжает к отцу, в соседний аул.
Спустя полчаса нагруженная арба двинулась по узкой дороге в сторону железнодорожной насыпи. Джучи шел сзади повозки.
Прошло полмесяца. Многое за это время в жизни переменилось, и мы реже стали вспоминать про учителя. Было такое время, когда одно несчастье заслонялось другим. Только и слышали: один тяжело ранен, другой убит, а тот пропал без вести.
И вот однажды прибегает ко мне Эзиз, глаза у него сияют радостью. Подумал я, что окончилась война. Дружок встряхнул меня за плечи и говорит:
— Джучи вернулся! Цепь порвал и прибежал. Во дворе лежит. Голодный. Может, у тебя остался кусок хлеба?
Распахнули дверцы буфета и обшарили все уголки. Не нашли ни крошки. Эзиз сморщился:
— Вот жизнь! Неужели ему подыхать с голоду?!
Я снял с плиты кастрюлю с недоеденным гороховым супом. Побежали к Джучи. Он жадно съел похлебку, положил морду на лапы и стал дремать. А мы сидели и думали, чем же будем кормить его завтра…
На другой день Джучи появился у хлебного магазина. Лежал поодаль от длинной очереди и внимательно разглядывал людей. Голод выгнал его со двора.
Привезли хлеб, открылся магазин. Толпа зашевелилась, разноголосо загудела. Люди подходили к прилавку, выкупали свой паек и спешили домой. Джучи ждал, может, кто-нибудь бросит довесок, но все проходили мимо. Эзиз отломил от буханки корку и дал Джучи. То же самое сделал и я. Но что для огромного пса жалкие крохи. Он ушел вялой походкой, опустив к земле тяжелую голову.
Несколько дней подряд заглядывал он в глаза людям, надеялся на подачку. Одни боязливо обходили его, другие ругались и кидали камнями. Джучи обозлился и сменил собачью тактику. Теперь он ложился у забора и ждал, когда пойдут с хлебом дети. Завидев малыша, он выходил на дорогу и грозно преграждал ему путь. Перепуганный ребенок отщипывал от буханки кусочки и бросал их Джучи. Тот мгновенно проглатывал хлеб, угрожающе ворчал — требовал еще. Кончалось тем, что малыш начинал плакать, на помощь приходил кто-нибудь из старших и отгонял собаку. Сметливые мальчишки отделывались от Джучи хитрее: как только пес, с видом матерого разбойника, выходил на дорогу и преграждал путь, находчивый мальчуган, отломив кусочек от корки, забрасывал его как можно дальше. Пока кобель отыскивал хлеб, его "пленник" пускался наутек.
Среди сельчан все чаще стали раздаваться голоса: "Не пора ли бродячую собаку свести на живодерню? Проходу детям не дает". Мы с тревогой понимали, что над Джучи собирается гроза, но помочь ему ничем не могли.