— Сядь! — крикнул Пальван-ага.
Говхер испуганно опустилась на лавку. Отец сел напротив нее.
— Ты опять с этим шофером? — с трудом сдерживая себя, спросил яшули.
Говхер опустила голову, промолчала.
— Ты позоришь мой дом, мои седины!
— Отец… я…
— Молчи! — хлопнул ладонью по столу Пальван-ага. — Почему ты нарушила мой запрет?
— Я люблю Дидара.
— Что?! — крикнул Пальван-ага. Его маленькие, заплывшие жиром глаза, казалось, вылезут из глазниц.
— Я люблю Дидара, — твердо повторила Говхер, взглянув в глаза отцу. — И он меня любит. Мы хотим пожениться.
Яшули передвинул фаянсовую солонку на столе, подумал немного и уже мягче сказал:
— Погоди, дочка. Давай разберемся. Кто такой Дидар? Шофер, и только. Мы найдем тебе жениха получше.
— Я не хочу другого… — прошептала Говхер.
— Его отец, старый Мовлан, курит терьяк. А с домом терьякеша я не хочу родниться. И ты будешь несчастна в этой семье. Придется всю жизнь гнуть спину.
За ужином Пальван-ага выпил пять пиал зеленого чая. Обычно он выпивал три. Немного успокоившись, он лёг на кошму. Его седую голову опять заняли думы о младшей дочери… Старшую он выдал пять лет назад за сына своего родственника. Выдал хорошо. Ее муж окончил Московский нефтяной институт и работает инженером на одном из промыслов Небит-Дага. Сын после окончания военного училища служит офицером. И вот теперь, видимо, настало время расстаться с Говхер. После смерти жены Шекер-эдже Пальван-ага особенно привязался к младшей дочери. В ней чувствовалась его решительность, твердость характера. И Пальван-ага старался не обижать ее, часто баловал подарками. А когда она подросла, яшули, конечно, стал думать о счастливом замужестве Говхер. Еще в прошлом году за нее сватался Той-кули Косаев, главный механик РТС. Нет человека в районе, кто бы не знал его. Говорят, что Косаев талантлив и деловит, он вполне может подняться до ответственного работника в области и стать заслуженным человеком. Правда, Тойкули на пятнадцать лет старше Говхер, разведен с первой женой. Но все равно он не ровня какому-то шоферу. От того вечно будет нести машинным маслом. А то, что Говхер не любит Тойкули, не велика беда. Молода еще, незрелый персик. Станет жить в достатке и почете и мужа полюбит. А появятся дети, и вовсе привяжется. И старому отцу еще спасибо скажет. Прошлой осенью он не то чтобы отказал сватам, а, сославшись, что дочь учится на бухгалтерских курсах, сказал: он подумает, посоветуется кое с кем. По туркменским обычаям это означало, что он не против породниться с домом Косаевых.
На другой день было воскресенье. Говхер проснулась рано. Косые лучи солнца, пробиваясь сквозь заросли вишен под окном, отбрасывали на пол бесформенные мятущиеся тени, наполняли комнату розовым светом. Говхер вспомнила вчерашний разговор с отцом, сердце ее тоскливо сжалось, и на подушку упали горькие слезы. "Ах, отец, отец! — сердито всхлипывала она. — Вот ты спозаранку бежишь в колхозный сад, боишься, как бы твои яблоки и груши не сожрали черви. И тебе нет дела до родной дочери… Ты совсем не хочешь думать о том, что ее сердце тоже гложет червь. И ты сам за одну ночь вырастил его…"
Ее раздумья о бессердечном отце прервал стук в дверь. Девушка торопливо вытерла слезы ладошкой. Да, это был Дидар. Спортивный костюм подчеркивал его стройную фигуру. Темноволосую голову венчала тюбетейка лимонного цвета. И с этим красивым джигитом отец хочет разлучить ее! Говхер невольно вздохнула.
— Что с тобой? — встревожился Дидар. — Почему ты плачешь?
— Ой, Дидар, беда!
— Что за беда?
— Тебя никто из соседей не видел?
— Вроде нет, — пожал плечами Дидар. — Да что случилось?
— Отец, отец…
Девушка взяла его руку и повела за собой в комнату. Пальван-ага и в выходные дни не расставался с садом и возвращался оттуда обычно часов в одиннадцать. Она усадила Дидара на кошму, села рядом и рассказала о том, что произошло между ней и отцом вчера вечером. Впрочем, боясь обидеть Дидара, она утаила нелестные отзывы яшули о старом Мовлане.
— Так вот оно что, — задумчиво сказал Дидар, целуя мягкие волосы девушки, — в старике заговорил голос предков.
— О, ты не знаешь, какой он упрямый! — опять всхлипнула Говхер.
— Что будем делать?
— Не знаю…
— А я знаю! — засмеялся Дидар. — Сегодня же пошлю сватов к Пальвану-ага.
— Ой, Дидар! — Говхер крепко сжала руку джигита.
Но не прошло и минуты, как лицо Говхер снова стало грустным. Вздохнув, она сказала:
— Боюсь, отец откажет тебе.
— Почему?
— Не знаю… Он почему-то невзлюбил тебя.
— Пустяки! — рассмеялся Дидар. — Зачем Пальвану-ага отказывать такому жениху? Парень я молодой, шофер второго класса, бывший танкист. Сам аллах посылает ему такого зятя.
— Ой, Дидар, не зазнавайся! — Улыбнувшись, Говхер спрятала лицо в жестких вьющихся волосах юноши.
После ухода Дидара Говхер села читать книгу.
В комнату вошел Пальван-ага.
— Ты знаешь, где я был, дочь моя? — спросил он.
— Не знаю…
— Я был в хорошем доме, у хороших людей, дочка…
— Чей же этот дом, папа?
— Тойкули Косаева.
— Тойкули Косаева? — насторожилась Говхер. — Зачем ты туда ходил?
Пальван-ага накрыл широкой ладонью руку дочери и весело сказал:
— Скоро ты станешь хозяйкой этого дома и женой главного механика.
Говхер вздрогнула, будто ей плеснули в лицо ковш холодной воды, высвободила руку из-под холодной руки отца.
— Папа, я сама выберу себе мужа, — помолчав, тихо сказала она.
— Поздно, дочка, — я уже взял калым. И нужно сказать, Тойкули не поскупился — три тысячи за тебя отвалил.
— Что ты говоришь, папа? — дрожащим от волнения голосом сказала Говхер. — Я же не вещь, а человек. При чем здесь деньги?
— Таков древний обычай у туркменов.
— Ты сам не понимаешь, что делаешь! Ты унизил меня!
Пальван-ага перестал смеяться. Его лицо разгладилось от морщин.
— Глупая девчонка, — сердито сказал он, — главные механики не валяются под ногами! Счастье тебе само идет в руки. Дом Тойкули — самый богатый дом в ауле.
— Не надо мне богатства… Я люблю Дидара!..
— Э… заладила одно и то же…
— Верни калым, отец! Умоляю тебя, верни!
— Никогда! Ты что хочешь, чтобы Тойкули стал моим кровным врагом?!
— Я не буду женой Тойкули.
— Будешь! — крикнул Пальван-ага, ударив кулаком по подлокотнику кресла. — Будешь! Не то свяжу и, как паршивую овцу, оттащу в дом Тойкули!
— Не надо кричать, отец… — тихо сказала Говхер.
Её черные глаза сузились, от боли и унижения стали еще чернее. Дрожащие губы выражали такую решительность, что Пальван-ага опешил и замолчал. Нашла коса на камень…
Вечером в дом яшули пришел старший брат Дидара сватать Говхер. Пальван-ага вежливо принял его, но сказал, что дочь уже просватана, и Кещик, так звали брата Дидара, ушел ни с чем.
Наутро Говхер пошла на работу с головной болью. И надо же так случиться, что у Дворца культуры, выходя из переулка, встретилась с Тойкули Косаевым. Жених был в светлом костюме, темной рубашке с белым галстуком. Его полное лицо светилось утренней свежестью и самодовольством.
— Доброе утро, Говхер! — улыбаясь, сказал он.
— Доброе утро, Тойкули-ага, — насмешливо сказала она, делая ударение на последнем слове.
— Вы на работу, ханум?
— Да, Тойкули-ага.
— Я провожу вас. И не называйте меня Тойкули-ага. Просто Тойкули…
— Ваш возраст и должность требуют к себе уважения, — так же насмешливо сказала Говхер. — Извините, Тойкули-ага. Я спешу.
— Погоди, Говхер. Нам нужно кой о чем поговорить.
— Я тороплюсь, — уже резко ответила девушка и прибавила шагу.
На работе Говхер никак не могла сосредоточиться. Она несколько раз пересчитывала деньги, вырученные колхозом за проданные яблоки и абрикосы, и дважды носила на подпись к главному бухгалтеру Хаджи-ага один и тот же счет. Возвращая счет, Хаджи-ага посмотрел на девушку поверх очков.
— Не нравишься ты мне сегодня, дочка, — сказал он. — У тебя такой вид, будто кислого переела.
— Вы угадали, Хаджи-ага, — вздохнула Говхер. — Неприятности дома.
Отодвинув в сторону арифмометр, главбух усадил Говхер за стол, и та рассказала ему все.
Хаджи-ага, сухонький старичок со строгим лицом, словно вытесанным из темного камня, был добрейшим человеком. Чужую беду он считал своей бедой. Склонив седую, наполовину лысую голову, он внимательно выслушал девушку и обещал вечером навестить Пальвана-ага.
Яшули был рад дорогому гостю, когда тот в сумерках постучал в его дом. Хаджи-ага, член правления колхоза, старый коммунист, был уважаемым человеком в ауле. Два аксакала сердечно поздоровались.
Пальван во время чаепития сообщил, что выдает замуж дочь, и принялся расхваливать своего будущего зятя Тойкули Косаева. Хаджи-ага пил маленькими глотками чай и молча кивал седой головой с большой коричневой лысиной на макушке. Когда Пальван-ага кончил хвалить жениха, Хаджи-ага поставил пиалу на маленький столик, за которым они сидели, и задумчиво сказал:
— Хочешь, Пальван-ага, расскажу тебе о том, как я потерял невесту?
— Сделай одолжение, Хаджи-ага, — удивленно посмотрел на него яшули, наполняя пиалы.
— Случилось это, — начал Хаджи-ага, — за год до Октябрьской революции. В то время в ауле, где прошло мое детство, жила вдова по имени Акджагуль. Муж Акджагуль умер давно, когда та еще была молода. Смирившись с судьбой, посланной ей аллахом, она растила детей — сына и дочь. Одинокой женщине было нелегко. Богатых родственников у нее не было. И, как все бедняки, она не боялась никакой работы. Акджагуль стирала на богачей, носила на спине сухой карагач, молола по ночам зерно на ручной мельнице. Она никогда не жаловалась на нужду, и на ее глазах появлялись слезы лишь тогда, когда дети просили чурек и она не могла дать его.
Я хорошо знал тетушку Акджагуль. Наш дувал был напротив ее дувала, я каждый день бегал играть с Хуммедом и Аманшакер, — так звали ее детей. Хуммед был ровесник мне, а Аманшакер на два года моложе. Мое детство тоже было безрадостным. Я часто ходил с синяками от побоев: посыльному бая нетрудно было заработать их. Но в юношеские годы я узнал, что такое счастье. Ко мне пришла любовь… При встрече с Аманшакер я не мог долго смотреть в ее черные глаза, словно две вишни с капельками росы, на пухлые губы. Аманшакер тоже полюбила меня. Был я в те годы крепким и, наверно, красивым джигитом. Часто мы уходили в степь за аул, чтобы побыть наедине, побол