тать о пустяках, посмеяться и подарить друг другу ласковый взгляд. Хотя на ногах носил я простые чарыки и подпоясывал халат не кушаком, а веревкой, отказывал себе во всем, гнул спину я у бая на самых тяжелых работах, чтобы собрать калым за невесту… Наконец к тетушке Акджагуль были посланы сваты, и я с нетерпением стал ждать их возвращения. Они вернулись ни с чем. Акджагуль была не против выдать за меня дочь, но назначила калым в два раза больше, чем я собрал, и хотела, чтобы выплатил я его сразу. На деньги, которые бы тетушка получила от меня, она намеревалась женить сына. — Хаджи-ага отпил несколько глотков, поставил пиалу и продолжал. — Сколько сваты ни упрашивали Акджагуль, она была неумолима. И скоро бедная женщина пожалела об этом… Как раз в те дни, когда я сватал Аманшакер, ее брата пригласил к себе в дом крупный торговец скотом Акмамед. Хотя прошло больше пятидесяти лет, но я хорошо помню этого торговца. Густые, сросшиеся брови прятали наглые глазки. Лысая голова высокомерно держалась на бычьей шее. Было ему под шестьдесят, но он еще крепко стоял на кривых ногах… Так вот этот Акмамед приветливо встретил Хуммеда, угостил его кумысом, пловом с курицей. Оказывается, Хуммед, к своему стыду, не знал, что Акмамед приходится родственником ему — оба принадлежали к роду дашьяк. На прощанье торговец подарил Хуммеду дорогой хивинский халат… После этого визита между ними установились родственные отношения. Вскоре Акмамед-торговец сосватал Хуммеду дочь чабана и женил его. Весь калым за невесту выплатил Акмамед, да и свадьбу справили на его счет.
Эта щедрость смущала Хуммеда. "Чем же я расплачусь с тобой? — говорил он торговцу. — Всю жизнь буду должником". Тот дружески похлопывал его по спине: "Это мой долг как родственника. Когда сможешь, расплатишься, а не сможешь, и не надо. Сам знаешь, у меня нет наследника. Хоть и три жены, а ни одна не рожает…"
Нужно сказать, односельчане предупреждали Хуммеда: "Смотри, — говорили они ему, — волк никогда не станет другом ягненку". Так оно и вышло… Скоро Акмамед заслал сватов к тетушке Акджагуль. Мерзавец просил в жены юную Аманшакер. Тетушка выгнала сватов.
"У меня нет дочери для шестидесятилетнего троеженца!" — с негодованием бросила она им вслед.
Пальван-ага покачал головой и залпом осушил пиалу.
— Сердечность и родственная близость между Акмамедом и Хуммедом, — усмехнувшись, задумчиво сказал Хаджи-ага, — сразу исчезли. Торговец потребовал от сына Акджагуль вернуть ему весь долг. Когда Хуммед сказал, что он не в силах расплатиться, тот злобно бросил: "Продай жену и верни долг! Не то сядешь в тюрьму!.."
Вечером я тайком встретился с Аманшакер в саду за их дувалом. Она плакала и умоляла меня спасти ее от Акмамеда. Я целовал ее мокрые от слез глаза и уверял, что не дам в обиду мою Аманшакер. Я поклялся увезти ее из аула, и она с радостью согласилась бежать со мной.
На другой день я отправился в Ашхабад к дальнему родственнику, который работал на железной дороге. И через три дня пил чай в его маленьком домике на окраине города. Выслушав меня, родственник обещал приютить Аманшакер, хотя у него с женой было четверо ребятишек. "Привози, — сказал он. — Здесь ее никто не найдет. А тебе помогу устроиться грузчиком на железной дороге".
С какой радостью возвращался я в аул… За спиной будто выросли крылья. Но дома меня ждало страшное горе… На третий день после моего ухода слуги Акмамеда украли Аманшакер, увезли в дом торговца, и она стала его женой… В отчаянии я метался вдоль их дувала, не находя себе места. Я решил убить Акмамеда. Словно затравленный зверь, бродил я возле его богатого дома, готовый броситься на торговца, вонзить в его сердце нож. В ночных шорохах мне чудились стоны Аманшакер, я видел ее милые глаза, полные страха и отчаяния, и меня душила ненависть… Целый месяц, таясь от слуг, выслеживал я Акмамеда, и все напрасно. Он справлял свой медовый месяц и не выходил за обитые железом ворота. Когда до нашего аула дошли слухи о революции в России, Акмамед, захватив золото и жен, неожиданно исчез. Одни говорили, что он подался в Бухару, другие — в Хиву. Надеясь отомстить торговцу скотом, я поехал в Хиву, но там его не оказалось.
Хаджи-ага замолчал.
— Что же стало с Аманшакер? — кашлянув, спросил Пальван-ага.
Хаджи-ага грустно пожал плечами.
— Не знаю, — сказал он. — После разгрома банды Джунаид-хана я сопровождал группу пленных басмачей. Так вот один из них мне рассказал, что их большой начальник Акмамед бежал за границу. Была ли при нем Аманшакер, он не знал… Сколько я ни пытался после гражданской войны найти свою любимую — все было безуспешно. Она словно в воду канула…
Хаджи-ага взял с тарелки кусок свежего чурека.
— У нашего народа много мудрых обычаев. Нигде так не рады гостю, как у нас. Словно виноградную лозу, оберегают старость. Может быть, поэтому в нашем ауле много мудрых старцев, которым около ста или перевалило за сотню.
— Аксакал — самый уважаемый человек в доме и в ауле! — согласился с гордостью Пальван-ага.
— К сожалению, у нас еще сохранились обычаи, которые оскорбляют достоинство женщины, ставят ее в зависимость от мужчины.
Пальван-ага крякнул и поспешил перевести разговор на другое.
После ухода Хаджи-ага настроение яшули испортилось. Он сидел, подперев голову темной от загара рукой, и бросал косые взгляды на Говхер, убиравшую скатерть — сачак. "Нет, неспроста Хаджи-ага рассказал эту грустную историю, — думал он. — И в мой дом пришел неспроста. Чем ему не нравится Тойкули Косаев? У него, слава аллаху, нет трех жен. И он не какой-нибудь торговец скотом, а главный механик РТС. И к чему вспоминать прошлое? Времена торговцев, баев ушли в вечность… А что касается любви Говхер, то к ней все это придет после свадьбы. Я вот не по любви женился на Шекер-эдже, и прожил с ней в мире и согласии тридцать пять лет…"
Говхер поняла по-своему хмурые взгляды отца. Думая, что в его душе шевельнулось раскаяние, она опять заговорила о том, чтобы вернул калым. Пальван-ага накричал на нее и наотрез отказался сделать это.
Как-то раз Говхер решила в обеденный перерыв остаться в конторе. Все ее мысли занимал вечерний разговор с отцом. Она не знала, что делать. В это время зашел в контору Дидар. Он молча сел возле девушки, бросил на нее веселый взгляд.
— Говхер, погляди на меня, — сказал Дидар.
— Ну?
— Я хочу тебе кое-что сказать. Но сначала ответь на мой вопрос. Хорошо?
— Хорошо, — вздохнула девушка.
— Ты меня очень любишь?
— Зачем спрашиваешь, Дидар? — смутилась Говхер и опять принялась обводить цифры на бумаге. — Сам знаешь.
— Очень, очень любишь?
— Очень, очень!
Дидар счастливо вздохнул и вполголоса сказал:
— Тогда я украду тебя.
Говхер положила ручку на стол.
— Как украдешь?
— Ну… увезу тебя из аула.
Они заговорщически посмотрели друг на друга, и грустные глаза Говхер ожили, засветились.
— А куда?.. — так же тихо спросила она.
— К своей тетушке… В колхоз "Заря Востока". Это километров сто отсюда…
— Ой, Дидар!.. А с кем живет тетушка?
— Вдвоем с мужем.
— А они примут нас? — настороженно спросила Говхер.
— Примут, — засмеялся Дидар. — Я вчера ездил к ним. Договорился обо всем…
— Ой, Дидар, какой ты молодец! — счастливым шепотом сказала Говхер.
— А знаешь, кто меня подтолкнул поехать к тетушке? — спросил Дидар.
— Кто?
— Хаджи-ага.
— Хаджи-ага?..
— Да. Как-то подъехал я к правлению колхоза. Он позвал меня к себе. Ну и разговорились… Хаджи-ага строго посмотрел на меня поверх очков и говорит: "Вы же комсомольцы!.. Что киснете? За любовь надо драться". Молодец аксакал!..
— Молодец! — задумчиво сказала Говхер и, помолчав немного, спросила: — Ну, а с работой как, ты узнавал?
— Узнавал. В шоферах колхоз нуждается. А в счетных работниках не особенно. Тебе придется подождать…
— Нет, — покачала головой Говхер, — я пойду на курсы механизаторов. Хочется живого дела.
— Значит, все-таки бежишь из конторы?
— Да.
Дидар накрыл ладонь девушки своей большой рукой.
— Ну и правильно! — сказал он. — От меня ты узнала, что у грузовика имеются четыре колеса. Узнаешь и остальное…
Говхер и Дидар рассмеялись…
Через два дня, придя с работы, Пальван-ага нашел на столе записку, оставленную Говхер. На листе, вырванном из ученической тетради, дочь писала: "Отец, я уехала с Дидаром… Прости меня, но по-другому поступить я не могла… Я ведь тоже человек, отец… Говхер".
Яшули вдруг стало жарко. Он снял с себя халат и вытер ладонью выступивший пот на лбу. Затем сел и снова перечитал записку.
— У меня нет больше дочери! — дрожащим голосом сказал он вслух и покачал головой. — Что я скажу Тойкули Косаеву? Как посмотрю ему в глаза?
Пальван-ага еще долго так сидел, старчески ссутуля плечи и горестно покачивая головой. Он хотел разорвать записку, но передумал и, сложив ее вдвое, сунул в одну из книг по садоводству, лежащих на этажерке…
А в это время Дидар и Говхер ехали в колхоз "Заря Востока". И опять под колесами мчавшегося бежевого "ЗИЛа" убегало черное, отшлифованное до блеска шоссе. И опять встречный ветер врывался в кабину… И улыбка Дидара была рядом. И снова вместе с ними на капоте грузовика ехало солнце. И впереди была целая жизнь…
Рахим ЭсеновПОД ПСЕВДОНИМОМ
— Стой, фашистская гадина!
От неожиданного окрика высокий черноволосый мужчина остановился. Тот, что крикнул, схватил черноволосого за руку.
— Я тебя, продажную шкуру, сразу узнал! В немецком кителе щеголял. "Зиг хайль" орал…
Черноволосый ловко высвободился из железных тисков, сказал спокойно:
— Вы меня с кем-то спутали. Бердыев моя фамилия. Я — заместитель директора пединститута…
Друзья Бердыева долго вспоминали этот курьезный случай, происшедший с ним после войны на одной из улиц Ашхабада, — ведь никто из них и не подозревал, что Ага Бердыев, застенчивый, скромный человек, более года жил в логове фашистов, бывал в Берлине, Варшаве, свободно разъезжал по оккупированной немцами территории.