Товарищи по работе знали, что Ага, незадолго до войны окончив Ярославский педагогический институт, готовился стать учителем. Но началась война…
Глубокой ночью тысяча девятьсот сорок второго года они выбрались на нейтральную зону и затаились в обвалившейся воронке. Старый чекист, майор Касьянов, уже не впервые перебрасывавший разведчиков за линию фронта, и Бердыев Ага. Впереди, в непроглядной темноте, изредка озаряемой точками трассирующих пуль, утопал город Жиздра, в котором хозяйничали фашисты. Касьянов ждал, пока прекратится стрельба. Бердыев еще раз мысленно повторял новую вымышленную биографию. Трудно заставить себя поверить в то, чего никогда не было. Реальность властно подчиняла сознание.
В памяти всплывали обрывки далекого детства. Заросший верблюжьей колючкой родной аул под самым Ашхабадом. Продымленная дырявая кибитка, где казан с жидкой пшеничной похлебкой закипал лишь по праздникам. Сухое от невыплаканных слез лицо матери, гнувшей спину над байскими ковровыми станками. Поджарый от голода и солнца отец, которого советская власть вырвала из кабалы бая, доверила ему оружие и сделала красным джигитом. Потом дайхане избрали его первым председателем артели. Все это Бердыеву предстояло забыть и впредь выдавать себя за обиженного Советами байского сынка.
Вспоминалась Москва, уютная тишина кабинета. За двумя небольшими столами, составленными буквой "Т", сидел генерал, уже немолодой, со значком "Почетного чекиста". На стене во весь рост портрет Феликса Дзержинского, в солдатской шинели, расстегнутой на все пуговицы.
Улыбчивый и веселый генерал, армянин с курчавыми, тронутыми пеплом седины смоляными волосами, расспрашивал о Туркмении, где он когда-то командовал пограничной заставой. Затем перевел разговор на главное:
— Гитлеровцы формируют так называемый "Туркестанский легион" из советских военнопленных. Фашистам помогают эмигранты, сынки бывших баев и кулаков. Но мы располагаем и другими сведениями. Легионеры не хотят воевать за врага. В отдельных батальонах патриоты создают подпольные комитеты, подготавливают организованный побег из плена. К сожалению, связь у нас установлена не со всеми комитетами. С ними-то вы и свяжитесь. Вступите в легион, войдите в доверие туркестанской эмиграции, займите там руководящее положение и перехватите каналы связи гитлеровцев. Вами должны заинтересоваться вражеская разведка и эмигрантская верхушка. Хорошая для них приманка — ваша мнимая связь с отдельными националистами, будто имеющимися в Средней Азии, которые якобы вынашивают мечту о создании мусульманского государства и отделении Туркмении от России…
Потом около трех часов самолет летел в ночи. Сели поблизости от передовой. И вот теперь надо идти.
Легкий толчок в бок вывел Бердыева из задумчивости.
— Пора! — хриплым от долгого молчания голосом прошептал майор Касьянов. Крепко пожимая твердую руку товарища, обнял его. — Попасть тебе в цель, Стрела! Счастливого пути и благополучного возвращения… Слева — минное поле, возьми чуточку правее…
Ага бесшумно выполз из воронки и исчез в черной пустоте.
Бердыев юркнул под колючую проволоку, прополз по-пластунски и, отдышавшись, встал. Он больше всего боялся погибнуть нелепой смертью, не дойдя до цели. Его могли обстрелять немцы, могли пустить вдогонку пулю свои, — кто знает, с какими намерениями уходит к вражеским позициям человек в красноармейской форме.
На востоке занималась заря. Из мелкого осинового леса, заслонившего горизонт, потянуло холодной прелью. Впереди смутно выступал неясный силуэт какого-то предмета. Дерево или человек? Бердыев залег, пригляделся. Это фанерный щит, о котором говорил Касьянов. Подполз ближе; на фанере по-немецки, готическим шрифтом выведено: "Внимание! До окопа сто метров. Мин нет". Чуть поодаль — указатель, сколоченный из осиновых чурок.
Пригнувшись, Бердыев побежал, но, не рассчитав, свалился в окоп. Держась за его мокрые стены, чуть прихрамывая от ушиба, побрел туда, откуда глухо доносилась немецкая речь.
Окоп упирался в узкую, как большой арык, лощину, к которой приткнулся осинник. Переговариваясь, навстречу, видно, на смену караула, шли немцы.
Хотел окликнуть по-русски, но побоялся: от неожиданности фашисты могут полоснуть из автомата. Так и не приняв решения, что делать, он шел вперед, спотыкаясь о разбитые ящики, небрежно прикрытые брезентом.
Впереди маячили фигуры немецких солдат. Вот они, на чью милость он должен сдаться. Но таков приказ Родины!
Кто-то начальственным тоном распекал часового, задремавшего на посту, грозил расстрелом, выругался. У длинных рядов тюков, забросанных еловыми ветвями, стояли двое. Молодой офицер в серебристых погонах, увидев приближавшегося к нему красноармейца, от изумления разинул рот. Подняв руки, Ага шел к гитлеровцам, шел медленно. В одной руке он держал пропуск-листовку на русском и немецком языках: такие листовки разбрасывали фашисты, призывая в них советских воинов переходить на их сторону.
Фашистский офицер с пистолетом и солдат, поводя автоматом, бросились к нему. Солдат оторопело заорал:
— Хенде хох!
Бердыев вздрогнул, вытянул руки еще выше, до боли в суставах.
Гитлеровцы нерешительно топтались перед ним, не зная, что делать.
— Заблудился, бандит, — радостно заговорил солдат, оправившийся от страха. — Вот удача, господин лейтенант!
— Не видишь, у него наш пропуск, балбес баварский? — не разделил восторга своего подчиненного молодой безусый офицер. — Сам перешел. — Он поднял злое белесое лицо и спросил: — Шпрехен зи дойч?
Бердыев помолчал. Потом, словно опомнившись, затряс головой:
— Никс, нет… Шпрехен по-тюркски, по-русски…
Подходили офицеры, солдаты. Разглядывали его — кто с любопытством, кто равнодушно. Заметил он и презрительный взгляд старшего унтер-офицера, длинного как жердь. Капитан со знаками артиллериста, старше всех по званию, сказал караульному офицеру:
— Есть приказ командира дивизии доставлять перебежчиков в штаб.
Кто-то ткнул Бердыева автоматом в спину. Нет, чуть ниже спины. Кровь прилила к голове. Оглянулся, увидел тщедушного солдатика, осклабившегося кривой усмешкой.
— Фор! Фор!
Томительно тянулись дни ожидания на родине разведчика. От секретного агента "Стрела" сведений не было. Неужели погиб, не выдержал проверки? И вдруг радисты перехватили немецкую шифровку: "5.7.42. Из Рославля в Смоленск. Перебежчик Бердыев Ашхабада владеет русским и всеми среднеазиатскими языками. Перебежал 1 июля. Изъявил желание: создать организацию тюркских народов, установить связь через Турцию и Иран с родиной. КРЕСТ".
Касьянов не скрывал радости: "Дошел. Молодец, Стрела!"
Только одному Бердыеву было ведомо, сколько потребовалось мужества, самообладания, чтобы обмануть врага. Он потерял счет допросам. Гитлеровцы сменяли один другого. У каждого свои методы: один мягок и вкрадчив, предлагал сигареты, вино, "откровенничал", другой — тупо и беспощадно бил, выкрикивая только одно слово: "Врешь!"
Врывались по ночам, обливали водой, задавали по десять раз один и тот же вопрос, стараясь запутать, сбить с толку. Проверяли знание немецкого языка, отдавали в присутствии Бердыева приказание на немецком языке расстрелять пленного. Выводили на расстрел. Подсаживали провокатора. Сверяли сведения, полученные от перебежчика, с данными своей разведки.
Особенно был дотошлив майор в форме эсэсовца — Фюрст. Он расспрашивал о расположении войсковых соединений, крупных промышленных предприятий, на каком участке безопаснее всего перебросить в наш тыл шпионов и диверсантов, какие имеются возможности для развертывания в стране подрывной антисоветской работы.
Как и предусматривалось, Бердыев указал на карте местонахождение штаба своей дивизии и полка, расположение командных пунктов и огневых точек, зная, что они передислоцировались в ночь, когда он пересек линию фронта. Он не уставал твердить, что является идейным врагом большевизма, борцом за освобождение своей нации от него.
Бердыева направили в один из лагерей военнопленных. Поместили в отдельную комнату. Кормили из солдатского котла. Давали литературу — эмигрантские газеты и журналы. С обложек на него смотрели холодные свинцовые глаза фюрера. Попадались фотографии Вели Каюмова и его приспешников. Ага внимательно вглядывался в лица врагов.
И вот Бердыева в сопровождении немецкого солдата, едущего в отпуск, направили в Смоленск. Дорога была неспокойной, поезд часто останавливался. Попадались у дороги разбитые, не успевшие еще догореть вагоны — работа партизан.
В старинном русском городе на улице Крепостной размещался загадочный штаб. По коридорам его слонялись какие-то посконные русские мужички, пробегали "советские командиры" в новенькой, с иголочки, форме. На пропыленных машинах во двор въезжали немецкие офицеры и вместе с фальшивыми мужичками и "красными командирами" запирались в многочисленных комнатах штаба. Часовые у ворот с привычным равнодушием смотрели на этот маскарад. Бердыева словно не замечали.
Однажды во дворе у высокого забора он увидел небольшую компанию. Пятеро мужчин, сняв сапоги и развесив на солнце портянки, лениво переговаривались. Ага остановился неподалеку. Прислушавшись, догадался, что эта группа вернулась из-за линии фронта.
С фотографической точностью он запоминал их лица, приметы. Пройдет несколько лет, и, шагая под дулами чекистских винтовок, трое из них так и не вспомнят, где они видели смуглого, похожего на монгола человека, который опознал их.
Под утро Бердыев получил приказ собираться. Под охраной его отвели на станцию, посадили в вагон. Поезд отправился в Западную Европу, в нетронутый войной городок Люккенвальд. Здесь, на окраине, расположился лагерь особого назначения.
Бердыев в первый же день встретился с земляками из Средней Азии. Но были тут и русские, и белорусы, и украинцы.
Старшим группы оказался некто Яковлев, угрюмый, неразговорчивый человек, чуть припадавший при ходьбе на левую ногу, по слухам — бывший командир Красной