Так было и в прошлый раз. Покинув мать своих будущих детенышей, которых он, по всей вероятности, никогда и не увидит, барс возвращался в свое ущелье — усталый, голодный, полный стремления хватать и терзать живую плоть. Путь пролегал через предгорную низину, и там он вдруг увидел притаившееся незнакомое существо. Очертаниями и грязновато-блеклой окраской — желтое с зеленым — оно напоминало черепаху. Но, во-первых, таких огромных и нелепых черепах ему еще никогда не встречалось, во-вторых, пахло оно незнакомо: едко и отвратительно. Барс даже чихнул, потер нос лапой и на всякий случай негромко зарычал, хотя существо, кажется, не собиралось на него нападать.
Осмелев, он походил вокруг, и ноздрей его коснулся новый запах. Запах вел в горы, в ущелье! Барс вознегодовал и немедленно кинулся по следам пришельцев, пылая жаждой убийства. Следы становились все отчетливее, к ним примешался запах джейрана. Для барса было ясно, что эта матка с детенышем и что пришельцы идут именно за ними. Это был грабеж, наглое нарушение всех законов. Но тут ухнул и прокатился по горам удар грома, за ним — второй и третий. Горы, как и барс, любящие покой, отозвались негодующим ворчанием, глухим гулом неудовольства.
Барс остановился и недоуменно поднял морду. Он знал, что за грохотом обычно сверху льется вода, это неприятно, и надо прятаться в укрытие. Однако небо было безоблачным, дождем и не пахло. Но гром остудил ярость зверя, вернув ему обычную осторожность, — он свернул с тропы и полез по скалам. И вовремя: на тропе появились двуногие. Один из них тащил на спине джейраниху, другой нёс две кривые палки.
До этого барсу не приходилось встречаться с людьми, и раздражение уступило место любопытству. Вслед за двуногими он спустился в лощину. Здесь он стал свидетелем новых чудес. Двуногие разодрали панцирь черепахи, и там образовалось нечто похожее на небольшую пещеру. В нее швырнули джейраниху, залезли сами. Черепаха хрюкнула, затряслась и вдруг дико взревела. Барс от неожиданности подскочил на месте, как мячик, и тоже рявкнул. Из черепахи сверкнул огонь, грохнуло, что-то со свистом стегнуло по веткам арчи, под которой укрылся барс. Он не знал, что это картечь, но почуял опасность и поспешил убраться подальше. Уже издали он видел, как черепаха тронулась с места, поползла все быстрее и быстрее, пока не скрылась из глаз.
За год барс успел позабыть об этом происшествии. Но вот двуногие появились снова, и в памяти зверя зашевелилось что-то недоброе и тревожное. Он пошел по следу охотников.
Долго выискивали убежавших джейранов двуногие. Барс смотрел на них и удивлялся их глупости: чего они карабкаются по скалам, когда даже кеклики знают, что джейраны по выступам, опоясывающим гору с севера, давно уже вернулись на то место, откуда их спугнули. Он сам, когда не было особой охоты размять мускулы в погоне, пользовался этой глупой привычкой джейранов, чтобы, спугнув, залечь на их обратной тропе и взять прямо налетавшую на него добычу.
Уже совсем стемнело, когда охотники не солоно хлебавши, конвоируемые барсом, спустились из ущелья в низину. Они развели костер, подвесили над огнем чайник, достали из машины снедь и бутылку водки.
А для барса наступило время охоты, но он колебался, издали наблюдая, как двуногие возятся вокруг своей черепахи. Охотиться не хотелось: слишком обильным был завтрак, к тому же не удалось отдохнуть.
Пока он гадал, в низине вспыхнул огонь. Барс удивился, так как свет был необычным — неравным, движущимся, словно живое существо. Зверь долго смотрел на него, пока любопытство не возобладало над всеми прочими чувствами. И тогда барс подобрался поближе, прилег в зарослях ежевики. Двуногие ели, махали передними лапами, издавали громкие неприятные звуки. Особенно раздражали резкие, однообразно чередующиеся возгласы. Барс не понимал, что люди хохочут, и в горле у него рокотало сдерживаемое рычание.
Охотники кончили ужин. Один из них швырнул пустую бутылку в кусты ежевики. Барс воспринял это как нарушение нейтралитета и перестал сдерживать рвущийся из горла рык. Он не собирался нападать, он просто заявлял двуногим о своем присутствии и о своем праве на эту землю.
Двуногие заметались. Один из них схватил палку. Из палки вырвалось ослепительное пламя, грянул гром, и острая боль обожгла бедро барса. Он знал, каким горячим бывает накаленный солнцем камень, но эта боль была горячее, и барс большими прыжками помчался в темноту. За спиной еще раз грохнуло, неведомый жук свирепо провыл над головой.
Барс не пошел в свою пещеру, а отыскал себе укромный уголок в ближних скалах и всю ночь зализывал рану. Его слегка лихорадило. Перед рассветом он спустился к ручью, но много лакать не стал — вода расслабляет, а он должен чувствовать себя сильным для борьбы. Война объявлена не им, но она — объявлена. И теперь оставалось либо признать силу двуногих и покинуть обжитые места, либо сражаться. Барс предпочел последнее.
Когда верхушки гор стали розовыми, двуногие зашевелились. Их голоса доносились до него как дальний комариный писк, но барс зло прижал уши, оскалился и глухо заворчал.
Потом двуногие пошли в горы. Барс пропустил их и пошел следом. Древний инстинкт, который еще в незапамятные времена заставлял его предков уступать дорогу человеку, подсказывал, что враги сильнее его. И потому выбрал тактику, которую применил когда-то в борьбе с волчьей стаей, — он решил нападать на двуногих поодиночке.
Случая пришлось ждать долго. И постепенно боевой пыл остывал, уступая место усталости. Тем более что и раненая нога ныла, ступать на нее было больно, и голод начал заявлять о себе. Барс проглотил на ходу несколько ящериц, но это была не пища, а так, недоразумение одно.
Все же терпение его было вознаграждено: двуногие решили наконец разойтись. Один направился дальше по джейраньей тропе, а другой стал спускаться, пробираясь сквозь заросли арчи. Барс поколебался несколько мгновений и двинулся за ним.
Он полз между камнями и сам походил на продолговатый камень. Он ступал мягкими подушечками лап по мягкой траве, и шаг его был неслышным, как полет серой совы. Если бы еще чуточку улеглось раздражение, не так бы сосало в желудке и не болела нога!..
Охотник присел отдохнуть. Барс тоже прилег. Их разделяло не больше десяти шагов — два прыжка, а может, и один. Щелчок зажигалки заставил зверя вздрогнуть и подобраться. Но страшного ничего не последовало, лишь дым пощекотал ноздри барса и заставил его сморщиться, чтобы не чихнуть. Он смотрел на красноватый уголек сигареты в руке двуногого, а охотник, озираясь, обводил биноклем вокруг.
Неизвестно, что заставило старого козла теке — ворчуна и отшельника — спуститься с кручи. То ли искал уединения после драки с молодым и сильным соперником, то ли потянуло на свежую травку. Барс услышал его шаги и сварливое бормотание, когда козел был еще далеко. Но он шел прямо на барса, и надо было что-то предпринимать. Случись это в иной обстановке, зверь не задумался бы свернуть козлу шею, но сейчас перед ним противник, и барс пополз в сторону.
В этот момент заметил теке и охотник. Он знал, что этот козел находится под защитой закона, но он и на джейранов охотился незаконно весной, когда у них маленькие детеныши, да и слишком сильным было искушение заполучить великолепные рога.
Охотник затаился, ожидая, когда козел подойдет. И тот действительно появился из зарослей.
Произошло что-то нелепое и страшное. Грянул гром, козел рухнул подкошенный, но тут же стремительное, как молния, тело рванулось из кустов и упало человеку на грудь, сшибло с ног, и тот покатился по земле.
После первой атаки барс отскочил — свирепый и взъерошенный. Он ждал ответного нападения, чтобы с новой яростью сомкнуть клыки на горле врага, рвать его брюхо когтями задних лап. Но двуногий лежал не двигаясь. Барс слизнул с усов незнакомую на вкус кровь и вызывающе зарычал.
Двуногий продолжал хранить молчание. Барс осторожно подошел, понюхал, потрогал лежащего лапой, каждую секунду готовый ударить. Двуногий был жив, но почему-то притворялся мертвым. Он не пытался укусить хотя бы раз — так не поступает даже суслик: один из них, пойманный барсом, довольно крепко цапнул его за нос, прежде чем испустил дух.
С врагом, который не сопротивляется и не бежит, барс драться не мог. Его сородичи пользовались у людей дурной славой, но разве ведомо людям, что у барсов существует свое понятие чести?
Он повернулся, чтобы уйти. И увидел второго двуногого.
Он увидел бледное жало пламени, но не услышал выстрела. Просто рухнула на голову гора — и свет померк.
Потом он вскочил и прыгнул. Не на двуногого, а в промоину, оставленную горным потоком. Сзади трескуче рвался воздух, а он мчался все выше и выше, к спасителям-скалам. Из-под его лап с шумом сыпались камни — он не обращал на них внимания. Дальше, дальше, дальше от этих коварных двуногих!
Добравшись до пещеры, барс забился в самый дальний угол. Он лежал там, пока зашло солнце. Но и с наступлением темноты не оставил убежище, а только подвинулся к выходу из пещеры. Ныла нога, жгло голову, на которой пуля, ударившая вскользь, вспорола кожу. Недоумение и растерянность томили барса. Ночь, когда он чувствовал себя неподвластным владыкой, сегодня таила в себе что-то новое, угрожающее, неодолимое. Ночь стала не союзницей, а врагом, подкрадывающимся со всех сторон.
Барс лежал, обхватив лапами валун и положив на него голову. Прохлада камня немного приглушила боль. Но на сердце было тоскливо. И зеленые огоньки звериных глаз то разгорались, то гасли в кромешной тьме пещеры.
Она не знала поверья, что белолобый осел приносит хозяину несчастье. А если б и знала, все равно случившееся могло вызвать только недоумение.
Сколько помнила себя, она все время жила в загоне рядом с коровой, которую презирала за лень и никчемность, и овцами — к ним она испытывала снисходительную благожелательность.
Конечно, в жизни бывает всякое: порой хозяин и покрикивал на нее и даже стегал хворостиной. Она не слишком обижалась, хотя и не всегда чувствовала себя виноватой. Это было временным, случайным, все быстро приходило в норму, и хозяин, задавая сена корове, подбрасывал охапку и ей. Да не в охапке дело, а в ласковом прикосновении хозяйской руки. Становилось понятно: хозяин погорячился и теперь жалеет, и Белолобая, поворачивая голову, тепло дышала в его ладонь.