Шесть всадников, ездивших в Иран с Гуллы-бала, сидели в отдалении у огня, курили и пили чай. Шалтай-бага покосился в их сторону: эти тоже запросят свою долю. Руки его снова затряслись, перед глазами замельтешили белые искорки. С трудом ворочая языком, он сказал:
— Гуллы, твои слова, что терьяк мы поделим поровну, плохие. Ты его достал в обмен на добро, которое я насобирал у неверных, недоедая и недопивая. И после этого, по-твоему, я должен получить половину? Где же справедливость? Если мы так поступим, подивятся и аллах, и его подданные. В следующий раз, разговаривая со мной, взвешивай каждое свое слово…
— Нет, батыр, мы поделим терьяк точно пополам, как лекарство, — стоял на своем Гуллы-бала. — Когда ты грабил дома активистов и кооперативные лавки, кто рыскал с тобой, как гончая? Я! Ты, батыр, только подбивал зайца, я же тебе его приносил из болота в зубах. А мой переход через границу, батыр, стоит не половины. Больше, батыр! Я только из уважения к тебе предложил поделить поровну…
«Вот как заговорил этот пес! — удивился Шалтай-бага. — Да если бы наш хан сидел на своем прежнем месте, ты был бы счастлив, что тебя допустили поприветствовать меня!»
Шалтай сказал жестко, сощурив ледяные свои глаза:
— Из привезенного я дам тебе одну треть. А потом из своей доли ты бросишь, сколько захочешь, в пасти тем, кто был с тобой в этом тяжелом походе…
Тон, каким были сказаны эти слова, привел Гуллы в ужас. С заискивающей улыбкой он выдавил из себя:
— Возможно ли так шутить, батыр?
— Я не шучу. Это ты шутишь, Гуллы-батыр.
Он потянулся дрожащей рукой к револьверу на поясе, но, видно, передумав, сунул руку за пазуху. Щеки Гуллы-бала посерели.
— Смотрю я, батыр, намерения у тебя нехорошие… Голос Шалтая прозвучал глухо, сдавленно:
— Нет, намерения мои в порядке, Гуллы-батыр. Я просто привык быть готовым к любой неожиданности. Ведь сейчас такое тревожное время.
Гуллы-бала тоже потрогал наганы у пояса и за пазухой.
— Готовность — хорошее дело, батыр, я вот тоже проверил, все ли на месте.
Так… Значит, Гуллы врасплох не застанешь. Нельзя слабо держать камыш — руку порежет.
Не в силах погасить гнев в глазах, Шалтай все же мягко сказал:
— Выходит, Гуллы-батыр, ты не согласен на треть?
— Нет, батыр, я не могу согласиться. Я уже сказал, для чего повторяться?
— Ну тогда давай тащи сюда все на середину, раз пополам — пусть будет пополам… Я вижу, по-иному с тобой не договориться…
— Вот это мужской разговор. Теперь ты — прежний батыр.
Гуллы-бала легко встал и, повернувшись спиной к Шалтаю, нагнулся над тюком. Шалтаю понадобилось всего лишь мгновение, чтобы прицелиться на палец ниже левой лопатки неверного пса. Три раза прозвучал выстрел, и Гуллы-бала ничком упал на тюк. Всадники, приехавшие с Гуллы из Ирана, повскакали со своих мест. Шалтай сказал коротко:
— Унесите вон за тот бархан и закопайте!
Один из джигитов осмелился спросить, хотя весь дрожал:
— Зачем ты это сделал, батыр?
— Видно, так на роду его написано… От судьбы не уйдешь…
И снова Шалтай-бага принялся за грабежи и убийства. Но что бы ни делал, постоянно помнил, что еще не отомстил Араз-ишану и его щенкам за тот, захваченный ими караван. Он провел много бессонных ночей, прикидывая, как ему поймать вероотступника. Конечно, лучше всего застать врасплох, в поединке на саблях его не одолеешь…
Однажды возле одного из бесчисленных колодцев в Каракумах отряд Шалтая-бага сделал привал. Шалтай принялся за утренний чай. Посреди черной войлочной кибитки горел очаг, пламя жадно лизало мелко нарубленные саксауловые щепки. Шалтай чувствовал себя неуютно. В лицо ему пылало жаром, а спина дрогла, озноб неприятно поглаживал ее своими коготками. Вошел в кибитку слуга, остановился на пороге, сложив руки на груди.
— Ну? — спросил Шалтай.
Согнувшись в поклоне почти вдвое, слуга почтительно доложил:
— Батыр, к тебе пожаловал какой-то джигит. Стоит за дверью и ждет твоей милости.
— Кто такой?
— Не говорит…
— Отбери оружие, проверь карманы, за пазухой, и пусть войдет. Сам стой за дверью наготове, возьми еще несколько человек…
— Ладно, батыр.
Слуга, попятившись, вышел. Шалтай-бага проверил подвешенное за шнурок к шее оружие, потрогал наган под мышкой. Прикинув, вытащил наган из-за пазухи и положил под колено. «Кого же это аллах принес?» — терялся он в догадках.
Через несколько минут в кибитку вошел светлолицый красивый парень лет двадцати, учтиво поздоровался, глянул на Шалтая тяжелым взглядом. Шалтая всего так и передернуло: на него смотрели глаза покойного Гуллы-бала! Указав парню на место возле очага и пользуясь правом старшего, он стал расспрашивать пришельца о здоровье. Слуга принес чайник и поставил перед гостем. Красивое белое лицо, тяжелый взгляд черных глаз гостя не давали Шалтаю покоя. Неужели это родственник проклятого Гуллы? Не может быть! Мало ли людей похожи друг на друга…
Молодой парень исподволь наблюдал за хозяином и молчал. Неприятное молчание затянулось. Шалтай не знал, о чем говорить, парень считал неприличным для младшего первым начинать разговор. Наконец Шалтай-бага сказал неуверенно:
— Что-то я не могу тебя признать, джигит…
На губах гостя появилось подобие улыбки, скорее — горькая гримаса.
— Давай рассказывай, джигит, зачем пожаловал ко мне…
Потупившись, парень попросил:
— Возьми меня, Шалтай-батыр, в свой отряд…
— Да кто ты?
— Я — Джумет, брат Гуллы-бала… Не удивляйся, батыр, что после случившегося я пришел к тебе, и не питай ко мне недоверия. Я здесь по велению своего сердца. Ты убил моего любимого брата, но, видно, такова его судьба. Жизнь и смерть — воля аллаха. Только, батыр, ты не трогай родичей наших, не мсти им за Гуллу. За это я буду верно тебе служить, выполню любой твой приказ. Приказывай Джумету и верь ему, как себе!
Шалтай-бага с вниманием слушал эти слова, не отрывая взгляда от бледного красивого лица Джумета. Немного помолчав, будто взвешивая искренность слов гостя, сказал тоном извинения:
— Да, джигит… Не совсем хорошо получилось с твоим братом. А все оттого, что, когда закипит кровь, не думаешь, что делаешь. Ты вот, не сглазить бы, джигит разумный, понимаешь, что к чему… Правильно решил, не нужно нам держать друг на друга зло…
— Эх, Шалтай-батыр! Что было, то было! Человеку не обмануть своей судьбы. Сколько бы ни сожалели, брата не воскресишь. Только вот что: люди нам не дают покоя, мол, Гуллы не отомщен. Чтобы прекратить эти разговоры, я и пришел к тебе, пусть видят, что мы побратались. Берешь меня к себе в нукеры?
Рассудительность молодого парня поразила Шалтая-бага. Он сказал искренне:
— Ладно, джигит, я возьму тебя к себе, а насчет родичей Гуллы не сомневайся — пальцем их не трону. Я тебе поверил, поверь и ты моим словам. Только хочу предупредить тебя: если окажешься таким, как твой старший брат, знай — ждут тебя три пули из моего револьвера. Никогда не забывай об этих моих словах…
Джумет согнулся в поклоне.
Издавна в местечке Кизыл-такир селились гёклены. Во времена, которые мы описываем, самым уважаемым и богатым в этом роду был аксакал Кара. Его звали Кара-гёклен. Он был не только богат, но и честолюбив. Любил, когда его имя с почтением произносили люди. Кара-гёклен владел большими земельными угодьями, у него было множество овец, коз, коров, верблюдов. Батраки ухаживали за скотом и обрабатывали землю.
Был он некрасив, с черным, точно вымазанным углем, лицом, побитым оспой, и хотя перевалило ему за пятьдесят, сил в нем было еще много. От намеченной цели Кара-гёклен никогда не отступал и не успокаивался, пока не добивался своего. Вел он политику, как говорится, и вашим, и нашим. Открыто не враждовал с Советами, но и не порывал связей с басмачами. Однако простые люди все больше и больше сторонились его. Почувствовав, что теряет уважением родичей, Кара-гёклен призадумался, как сохранить свое влияние над людьми.
Однажды вот так размышляя, он сидел на солнцепеке, привалившись спиной к стене кибитки. И вдруг его осенило: надо устроить той! Люди привалят со всех аулов, наугощаются, и снова имя Кара-гёклена прогремит на весь род.
Кара-гёклен приказал зарезать двух баранов, потом послал гонцов за самыми почитаемыми аксакалами.
Гости отведали ароматной вареной баранины и приготовились слушать. Кара-гёклен сказал:
— Я хочу с вами посоветоваться, уважаемые аксакалы. Дело вот какое. Впервые в жизни моему внуку скоро сбреют волосы на голове. Достойный ли это повод для тоя?
Аксакалы закивали головами:
— Может ли быть достойнее, почтеннейший!
— Да приумножится твое богатство, Кара-гёклен!
Кара-гёклен поделился своими соображениями:
— Я хочу устроить очень большой той, чтобы слава о нем обошла все края. Пусть из Хорезма на него слетятся пальваны, как быстроногие, подобные молниям, кони.
И снова аксакалы поддержали его:
— Правильные слова!
— Пусть надолго люди запомнят этот той!
— Надо бахши пригласить!
— Кто, по-вашему, из бахши достоин быть на моем тое? — спросил у аксакалов Кара-гёклен.
За всех ответил его двоюродный брат Хыдыр-хаджи:
— Сейчас самым большим почетом среди бахши пользуется Джумамурад из рода човдур. Имя человека, который пригласит этого бахши на свой той, люди вознесут до небес. Дай срок — и я сам привезу к тебе Джумамурада-бахши…
— Спасибо, брат. На какой день аксакалы назначут той?
Старики, подобно четкам, стали перебирать дни, прикидывая то так, то этак. Решили устроить той через десять дней.
Убеленный сединами, до сих пор молчавший аксакал подал голос:
— На дворе зима, Кара-бай, где будешь рассаживать гостей?
Кара-гёклен, не медля, ответил:
— Из пятнадцати тысяч вязанок яндака я построил просторный крытый загон для моего скота. В нем, правда, много подпорок, но это не беда; там спокойно рассядутся несколько сот человек. Завтра же я велю как следует вычистить его, а земляной пол посыпать свежим песком… Вот где люди будут слушать бахши!