инято, и отныне ее хозяином становился этот широкогрудый косматый здоровяк. Во всяком случае, так думала она.
Чем дальше, тем меньше становилось занудливых комаров. И воздух делался теплее. Это было так же приятно ощущать, как приятен был для слуха неторопливый, размеренный перестук копыт Серого.
Подошли к ветхому домику. Он чернел дверным проемом и пустыми окнами, был тих и не источал знакомого человечьего запаха, но это было жилье человека, и Белолобая остановилась, удивляясь нахальству Серого, который потопал прямо в дом, повозился там малость и улегся. Белолобая принюхивалась еще с полчаса, пока наконец не рискнула прилечь подле него.
Где-то совсем рядом в чернильной тьме ночи взвыл шакал. С равнины ему ответил второй, третий. Белолобая испуганно вскочила, готовая бежать, спасаться, как только побежит Серый. Но он лишь ухом повел, и тогда она поняла, что опасности нет, и успокоилась, прижавшись к теплому боку нового покровителя.
С рассветом они отправились на пастбище и паслись рядышком весь день, а к вечеру снова вернулись к покинутому чабанскому дому.
Потянулись дни, похожие одни на другой, как кустики колючки. Постепенно Белолобая привыкала к вольной жизни, и смутные видения прошлого все реже и реже посещали ее. Она отъелась и окрепла, и хотя наступающая зима давала о себе знать, особенно по ночам, Белолобая не слишком беспокоилась — на ней отросла плотная косматая шерсть, которая довольно сносно защищала от холода.
Вой шакалов давно перестал привлекать ее внимание. Будь они, эти крикливые звери, больше и сильнее ослов, обязательно напали бы. А не нападают, значит, и тревожиться не о чем. Тем более, что ни разу даже на глаза ей не попались — сами боятся.
Зато она увидела маленькую рыжую собаку с густым, как веник, хвостом. Рыжих было много, и, видать, жили они совсем не дружно, так как всегда шныряли украдкой и прятались не только от Белолобой, но и друг от друга. По ночам они возились в кустах и злобно тявкали по-щенячьи, а утром исчезали в норах. Пахло от них скверно, и к обычной их вопи частенько примешивался запах свежей крови, от которого Белолобую просто мутило. На больших и смелых сельских собак рыжие совершенно не походили, и Белолобая прониклась к ним глубоким презрением — никакого сравнения с тем, былым, ее пренебрежением к корове. Удивлял немного Серый. При виде лисиц он, всегда спокойный и добродушный, вдруг зло прижимал уши, скалился и, если рыжая пробегала поблизости, норовил лягнуть ее. А несколько раз даже сам гонялся за лисицей.
Дикая жизнь была Белолобой все еще в новинку. Она не знала, что за плечами Серого уже два года вольного бродяжничества, что на его долю выпало немало тягот и испытаний. Одно из них связано с лисицами. Это случилось суровой и снежной зимой. Много дней шел тогда тяжелый мокрый снег. Из-под него почти невозможно было достать траву. Серый оголодал и ослабел, уныло бродя по снежному насту. И тогда на него напала стая голодных лисиц. Он отбился сравнительно легко — осел не лисья добыча, — однако навсегда сохранил к ним ненависть.
Дни шли, становилось всё холоднее. Зарядили дожди. Подмытая непрерывным током воды, рухнула стена дома, где нашли себе пристанище Белолобая и Серый. Разбуженные грохотом, они еле успели отбежать — весь дом осел грудой глины.
Второй раз Белолобая лишилась крова. С тоскливым недоумением смотрела она, как потоки дождя сглаживают глиняный холм; из темных глубин ее памяти всплыло забытое уже чувство одиночества и беспомощности, которое она впервые испытала несколько месяцев назад, брошенная на произвол судьбы.
Но тогда рядом с ней не было Серого! И Белолобая с надеждой взглянула на него. А он постоял, опустив к земле тяжелую голову, и пошел своей неторопливой, размеренной поступью в дождевую тьму. Белолобая засеменила следом.
Сперва идти казалось легко. Потом ноги стали скользить и разъезжаться на глинистой почве предгорья. Белолобой стоило немалых усилий не упасть и не отстать от Серого, а он шагал себе как ни в чем не бывало, словно по ровной сухой дороге.
Занялся мутный рассвет. Дождь стал мельче, зато поднялся ветер. Он задирал шерсть на боках Белолобой и вгонял в тело дождевые капли, как мелкие колючки. Белолобая устала и уже не раз спотыкалась на камнях, которые все чаще попадались под ноги. Она сердилась на Серого и очень боялась, что он уйдет и бросит ее одну. Он остановился у подножия скалы. Осыпь камней сбоку и острый выступ сверху образовывали неглубокую нишу. Ветер дул с противоположной стороны, и дождь не попадал в этот укромный уголок — здесь было тихо и сухо. Белолобая с протяжным вздохом облегчения улеглась, Серый задремал стоя.
Дождь перестал к полудню. И хотя тучи продолжали висеть над головой, все же стало немного веселее. И ев-шан, промытый и смягченный дождем, казался особенно вкусным. Травы в горах было куда больше, чем на равнине. Белолобая подумала: нет худа без добра.
Вскоре выяснилось, что эти благодатные места ведомы не только Серому. Здесь нашли пристанище несколько верблюдов и табунок одичавших ослов. Ослы проявили к Белолобой несколько повышенный интерес, и она, общительная по характеру, ничего не имела против того, чтобы присоединиться к ним. Однако Серый воспротивился этому и даже весьма чувствительно куснул Белолобую, когда та попробовала проявить самостоятельность.
Через несколько дней пришли люди и увели верблюдов. Белолобая долго провожала их взглядом. С какой-то обостренной отчетливостью, вероятно, от вида и запаха людей, вспомнилось прошлое, и ей мучительно захотелось, чтобы появился хозяин, чтобы он навьючил на нее груз, чтобы сердито кричал и даже бил ее палкой, лишь бы привел в родной загон, где приветливыми, тихими голосками блеют добрячки овцы и посапывает, жуя, эта привилегированная толстушка-корова…
Белолобая сделала несколько непроизвольных шагов и оглянулась. Серый пристально и угрюмо смотрел на нее. Он стоял неподвижно, как изваяние, до тех пор, пока она не подошла к нему вплотную. И только тогда зашагал в сторону, прочь от людей, от табунка ослов, от каменной ниши. Белолобая покорно следовала за ним.
Они нашли себе новый укромный уголок, и долго ничто не нарушало их согласного, мирного существования. А потом повалил снег. Он шел день и ночь и еще день. От непрерывного мелькания снежинок терялось чувство направления, под пушистым белым покрывалом скрылись очертания скал, исчезла трава. Серый и Белолобая пытались разгребать снег. Это было трудно, да и толку чуть: снега попадало в рот больше, чем травы. Так Белолобая узнала голод. От недостатка пищи она стала сильно мерзнуть. И нередко, вместо того чтобы искать корм, подолгу стояла на одном месте и мелко-мелко дрожала. Серый не мог ничем ей помочь, он и сам голодал, даже уши у него повисли, как у охотничьей собаки. Только вот охота была скуднее скудного.
Настал день, когда Белолобая ощутила непреодолимое желание лечь и больше не вставать. Инстинктивно она противилась этому желанию, но сил для борьбы оставалось все меньше.
Сквозь полузабытье она услыхала басовитое гудение жука. Потом показался и сам жук — угольно-черный на ослепительно белом снегу. Он полз и гудел и становился все больше. И Белолобая узнала его — он пришел оттуда, из ее прошлой жизни, он стал большим, как загон, и от него пахнуло волшебным ароматом сена.
Она поспешила из последних сил. Погрузив Морду в сено, жевала, жевала, жевала без остановки. И Серый рядом жевал. А машина шла дальше, оставляя глубокий след на снежной целине. Временами она останавливалась, и люди сбрасывали на землю большие охапки сена.
Помощь пришла вовремя. Когда изгнанники подобрали последний клочок сена, они уже оправились от слабости, а снежный покров улежался и стал тонким. Теплый влажный ветер быстро слизал снег совсем. И хотя вскоре опять подморозило, это было уже не страшно — трава вся на виду.
Только-только миновала угроза голодной смерти, а уж новые страхи подстерегали изгнанницу. Морозным вечером Серый насторожился и стал нюхать воздух. Белолобая тоже пошевелила ноздрями, но ничего особенного не унюхала. Посмотрела, куда уставился Серый, — там тоже никого.
Весь напрягшийся, Серый пошел, часто оглядываясь через плечо. Он пошел туда, где облюбовал себе лежбище старый могучий верблюд, тот самый, с которым Белолобая познакомилась у ручья на второй день своего изгнания. Был ли он таким же изгнанником или сам подался на вольные хлеба, неизвестно, но как добрый сосед вполне устраивал и Белолобую и Серого.
Верблюд тоже почуял опасность — перестал катать жвачку, прислушался, тяжело поднял с земли свое многопудовое тело и грозно фыркнул. Словно дождавшись сигнала, в ущелье ворвались два волка.
Серый и Белолобая отскочили за верблюда. Но волки знали, какая добыча легче. Один из них оказался возле Серого. Тот молниеносно развернулся. Точеные стаканчики его копыт были невелики, но крепки как камень. От сокрушительного удара волк клацнул зубами и, оглушенный, покатился по земле.
Белолобая была далеко не таким опытным бойцом, как Серый. Да и по силе ей не равняться с ним. Она тоже пыталась лягнуть кинувшегося на нее волка, но сделала это недостаточно проворно. Ее удар только на мгновение задержал прыжок зверя. В следующий миг волчьи клыки сомкнулись на шее Белолобой, она упала на колени. Слепой ужас захлестнул все ее существо, лишив способности к сопротивлению. В ее обезумевшем, налитом кровью глазу мелькнул светлый клочок неба, сразу же заслоненный темной массой. Хрустнуло — и режущая хватка на шее ослабла. Дрожа не телом, а каждой свой жилкой, каждым вздыбившимся волоском, Белолобая вскочила. Рядом под широкой мозолистой ступней верблюда дергался и скреб землю издыхающий волк.
Второй, оправившийся от удара, кружился возле осла. Но Серый, не потерявший присутствия духа, был начеку, готовый и лягаться и кусаться. И всё же волк прыгнул бы снова, не приди на помощь Серому верблюд. Он оставил поверженного врага и, полный воинственного негодования, двинулся на второго волка. Тот поджал хвост и с позором оставил поле боя. Верблюд постоял, подождал, прокатил снизу вверх по своей длинной шее желвак жвачки и спокойно вернулся к месту лежбища.