— Ваши? — спросил его Союн, указывая на сгрудившихся в кузове овец.
Чабан удивленно глянул на него, бросился к машине и в одно мгновение оказался в кузове.
— Наши! Наши!
Он лазил между овцами, осматривал, щупал их, чуть не обнимал каждую.
— Надо ж, такая удача! — радостно твердил он. — И номера, и клейма — все наше! А мы уж боялись, пропали овцы!.. А все небось ты, черт рогатый! — дернул за ухо матерого барана. — Признавайся: ты отару перебаламутил! Стольких увести, а!.. Раз, два, три, четыре…
Чабан пересчитал овец и спрыгнул на землю.
— Двадцать два, один баран пропал. Ну и бог с ним! Ораз! — закричал он. — Ораз!
Из стоявшей неподалеку времянки вышел невысокий парнишка.
— Овцы наши нашлись! Нашлись, понимаешь?! Садись сейчас на ишака и гони к Мереду: скажи, овцы нашлись, Клыч велел возвращаться! А вы, ребята, заходите! В дом прошу, в дом! Чайку пока попьете, а я пирог испеку! Так мы вам благодарны — слов нет!
— Спешим мы… — неуверенно начал Азиз.
— Ничего, ничего, успеется! Не обижайте, ребята! Не могу я таких гостей голодными отпустить!
Союн и Азиз, понурив головы, направились к домику.
— Может, скажем? — вполголоса спросил Союн.
— Пошел ты!..
Когда уже совсем стемнело, Клыч вытащил из раскаленного песка горячий, начиненный бараниной пирог.
— Ну, ребята, наваливайтесь! — весело приговаривал он, разрезая пирог на куски. — Вас, видно, тещи любят! На свежанинку угодили: только-только барана прирезали. Пирог вроде бы ничего… Давай, водитель, давай, уж больно ты стеснительный… Так я вам благодарен, сказать не могу! А тот баран, он тоже не пропадет — в пустыне ничего не пропадает. Приведут, если волку не достался…
Союн поперхнулся и исподлобья метнул испуганный взгляд на Азиза. Тому, видно, тоже было не по себе — взмок, на лбу блестели капли.
— Э-э, гости дорогие! Кто ж так ест? Не нравится, видно… Ну если вам пирог мой не по вкусу, чай пейте! Или вон чал свежий… Ну что это за еда, честное слово?!
Ехать собрались уже ночью. Клыч начал уговаривать их взять в подарок ягненка.
— Возьмите, ребята! — просил он. — Возьмите! Свой ведь, не из колхозной отары. Возьмите, а!
Союн мучительно ждал: неужто Азиз не скажет, ведь самое время признаться. Может, он того решил счесть за подарок? Но все равно сказать надо.
Азиз промолчал, взять ягненка отказался наотрез, но про барана не сказал ни слова…
"Значит, Клыч так ничего и не знает, — мрачно размышлял Союн, вглядываясь в дорогу, освещенную неярким светом подфарников. — Надеется, что приведут барана. А его не приведут. Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. И Клыч решит, что барана сожрали волки. Волки!.."
Они отъехали уже порядочно, как вдруг Азиз громко выкрикнул:
— Стой!
Ни слова не говоря, он выпрыгнул из кабины, встал на колесо, схватил завернутое в шкуру мясо и исчез в темноте.
Было уже за полночь, звезды казались совсем низкими. Союн поднялся на холм, огляделся. Внизу, в долине, едва видны были темные контуры домика, единственное окошко неярко светилось, и казалось, что свет этот все отдаляется, отдаляется…
Азиз возвратился глубокой ночью.
— Ну как?
— Положил у дверей. Зайти — совести не хватило. Помолчали.
— Ну что, едем? — спросил Союн.
— Едем! — Азиз вздохнул. — На обратном пути заверни к нему, ладно? Скажи что-нибудь… Заедешь?
— Ладно, заеду. Садись!
Машина нырнула в темноту. Вокруг безмолвствовала пустыня.
Мотоцикл остановился прямо против беседки, приехавший снял с руля руки, расправил тяжелые плечи и словно бы нехотя повернул голову, взглянул на женщину, подметавшую топчан.
— Здравствуйте, тетушка! — крикнул он, так и не дождавшись, чтобы женщина обратила на него внимание. — Нуры здесь живет?
— Здесь.
Женщина перестала мести, уставилась на незнакомца, во взгляде — тревога. Мотоциклист слез с седла, выпустил подставку, чтоб машина не завалилась набок, и направился к беседке. Шел не спеша, дышал шумно. Мясистое, припорошенное пылью лицо его казалось усталым. Дойдя до топчана, уселся, свесив ноги; так сел, будто к приятелю приехал, будто сто раз сиживал здесь. Помолчал, с силой провел по иссохшим от жары губам желтоватыми крепкими зубами и бросил небрежно:
— Воды бы дала, тетушка.
В три глотка осушил полную кружку, блаженно вздохнул, даже почмокал от удовольствия.
— Слушай, тетушка, — незнакомец кружкой почесал крупный прямой нос, — ты, случаем, не мать Нуры?
— Мать… А вы кто будете?
— Я-то? Прораб. Сынок твой практику у меня проходит. На-ка, забери кружку. А вода у вас недурна. Родниковая, что ли?
— Да…
— Почему Нуры сегодня не на работе?
— Прихворнул малость.
— А? Прихворнул? Так… — По тому, как прораб произнес эти слова, видно было, что он не поверил, и Джемал, вначале только дивившаяся странному гостю, начала злиться на него.
— Мой сын болен, — сказала она, отчетливо выговаривая каждое слово.
— Ясно. А вчера вроде ничего было…
— Вчера ничего, а сегодня заболел! Он в поликлинику пошел. Если нужен, подождите, скоро вернется.
Она отшвырнула в сторону веник, ушла на веранду. Гость усмехнулся, услышав, как Джемал ожесточенно загрохотала посудой.
— Тетушка! — окликнул ее. — Ты чего там бушуешь? Поди-ка лучше сюда. Я ведь по делу приехал — разговор есть.
Сразу стало тихо. На пороге появилась Джемал.
— Какой разговор?
— А вот какой. Вчера у меня со стройучастка вещь одну увели. Кроме твоего парня, сделать это некому. Он потому и на работу не вышел, больничным решил прикрыться… Пистолет он украл!
При слове "пистолет" Джемал вздрогнула, словно внезапно увидела перед собой страшное черное дуло. А гость сидел спокойно, говорил негромко, лениво, вроде бы и не особенно старался убедить. Что же это? Неужто правда? Нуры украл? Пистолет? Украл и сказался больным? Но ведь он горел всю ночь! Он болен по-настоящему. А вдруг?.. Вдруг он и занемог с перепугу? Украл, а потом испугался — ведь он непривычный… Да и вещь-то какая! Пистолет…
Джемал попыталась представить себе Нуры с пистолетом в руке — ничего не получилось. Нет! Врет этот начальник.
— Мой сын не мог ничего украсть. Он болен. Всю ночь в жару метался. Горячий был, как тамдыр. А ты… Как не совестно…
— А чего ж совестно: я ж его не щупал, горячий он, не горячий.
— А вы мне верьте! Всю ночь возле него глаз не сомкнула. Мне веры нет — у доктора спросите, поликлиника-то — вон она, рядом. Да и чего вы к парню прицепились? Видели, как он пистолет брал?
— Тетушка, не шуми. — Незнакомец по-прежнему был невозмутим. — За глотку брать меня не надо. Я не видел, как твой сын увел пистолет, мне и необязательно видеть. Я в корень гляжу, ясно? Так что давай мы с тобой сядем рядком и потолкуем ладком. Ты пойми: я ведь мог сразу в милицию. Не пошел, потому что знаю ваше положение: ты овдовела недавно, Нуры — твой кормилец. Я, между прочим, тоже человек, зачем мне парня губить. Он теперь практику проходит, два — три месяца, и свидетельство в руках. А строители сейчас нарасхват. Мы хоть и не больно ученые, а зашибаем покрепче, чем всякие там врачи да учителя. Прошлый месяц каменщик один триста пятьдесят получил. Я уж не говорю про левые… Одним словом, ты меня поняла: сыну твоему нужно свидетельство об окончании, а если я отправлюсь в милицию, из училища выставят в два счета. Ясно? Ты сейчас поди пошарь там у него, тихо, мирно, и вынеси мне этот самый пистолет. А парню мы ни словечка и не скажем, чего зря шуметь? Все будет шито-крыто! — Ленивые глаза его невозмутимо и беззлобно глядели на Джемал. — Иди пошарь.
— Да чего шарить?! — вскинулась женщина. — Не мог Нуры взять! На что ему ваш пистолет?!
— Э, тетушка, это вещь нужная.
Джемал прикусила губу. Пойти поискать? Но тогда, значит, она допускает, что Нуры мог взять чужую вещь. Да еще пистолет! Что он, бандит?! Конечно, Нуры — ребенок, не всегда ее слушается, — сколько раз твердила, чтоб не ходил с непокрытой головой, вот и напекло темя. Всю ночь огнем горел! А этот толстомордый не верит!.. Тоже начальник — материнскому слову веры нет… И как таких над людьми ставят?..
— Он вчера ничего не принес. Я его на пороге встретила, видела, — с достоинством сказала Джемал, полагая, что этот довод окончательно убедит незнакомца. — Зря смеетесь, я как перед богом.
— А все-таки поди-ка, тетушка, пошуруй.
Джемал не выдержала — так уверенно человек говорит, — поднялась, пошла в дом.
Выдвинула все ящики, перебрала одежду в шкафу, обшарила все карманы. Ну конечно, ничего нет. У нее отлегло от сердца. Вот еще чемодан. И здесь ничего. Ну, слава богу. Притарахтел на своем мотоцикле — пистолет ему подавай. Да неужели Нуры чужую вещь возьмет? Это ж такой парнишка, не то что воровать — ни разу за полночь домой не явился. Скромный, словно девушка.
Сына она вырастила на зависть людям, и незачем ей про него дурное слушать.
Прораб сидел в прежней позе, свесив с топчана ноги. Однако теперь его спокойствие и непоколебимость не произвели на Джемал ни малейшего впечатления.
— Нет в моем доме пистолета. Сын мой не мог украсть.
— Так… Ясно. А когда он должен прийти, сын твой?
— Какое вам до него дело? Оставьте ребенка в покое!
— Рад бы в рай, да грехи не пускают. Вот ты — мать, а вместо того чтоб прислушаться к моим словам, построже за сыном следить, говоришь — ребенок. А завтра будешь этому ребеночку передачи в тюрьму носить. Ясно? Вон у моего соседа десять месяцев парень отсидел. А тоже думали — ребенок, деточка, невинная душа… А они собрались, пяток таких невинных душ, и ограбили человека, избили до полусмерти. Ты женщина — наседка. У вас привычка: первым делом — на защиту Виновен, не виновен — лишь бы заслонить. Уродуете вы, бабы, детей. Я своей один раз вложил ума за это. Сейчас такая молодежь — железной рукой держать надо! — Он сжал свой увесистый кулак и выразительно потряс им.