— Они… они застрелили его?
Матушка низко опустила голову, прошептала еле слышно:
— И моего сыночка Чорли-джана тоже… — Когда голос ее немного окреп, она продолжила рассказ. — Вскоре подошел Туркмен. Байские сыновья стали угрожать ему оружием, но Туркмен отказался выполнить их приказ. Тогда проклятые связали его и на глазах у бедняги опозорили Кырмызы. Страдалица не вынесла такого издевательства и через несколько дней умерла…
Матушка глубоко вздохнула и замолчала. А у меня перед глазами возникли безжизненные Каракумы, байские сыновья, убившие мужа и старшего сына матушки. Я сказал задумчиво:
— И откуда только силы взял Туркмен-ага сопротивляться байским сыновьям! Ведь они были вооружены, а он совсем беспомощен…
— Он помнил слова, сынок, человека, который предсказал ему: "Солнце тиранов-баев закатилось. Сейчас настало время таких бедняков, как вы, вас ожидает счастье…"
Лицо матушки просветлело. Она будто помолодела. Сияющим взором обвела утопающий в зелени колхозный поселок, с шумом проносящиеся мимо машины и добавила:
— Вот видишь, сбылось все, что предсказал этот человек Туркмену.
— Да что же это был за человек? — спросил я.
Матушка прошептала таинственно, наклонившись к моему плечу:
— Это и был сам Хыдыр-пророк!
Той удался на славу. Но у меня на кончике языка все вертелся один-единственный вопрос к хозяину его. Улучив момент, я спросил Туркмена-ага:
— Говорят, вы разговаривали с самим пророком Хыдыром?
Туркмен-ага звучно рассмеялся.
— Это правда, дорогой, что я разговаривал с Хыдыром. Только это был не пророк, придуманный матушкой. Это был человек. По имени Хыдыр. Люди его звали — Хыдыр-большевик.
Огультэч ОразбердыеваСЧАСТЛИВЫЙ ЧЕЛОВЕК(перевела Н.Желнина)
Летом я сплю во дворе: под крышей душно невыносимо. Правда, сладкий утренний сон непременно тебе нарушат…
Я — учительница, преподаю в той школе, которую сама недавно закончила. Летом, как вы знаете, учителя почти не заняты, можно бы и дольше поспать, но раз уж решила ночевать под открытым небом — распростись с этой мечтой.
Перед рассветом проснешься от холода. Какая бы жаркая ни стояла погода, к утру выпадает роса, и таким свежим ветерком потянет, что сразу вспомнишь про одеяло, всю долгую ночь провалявшееся в ногах. Вспомнить-то вспомнишь, но сон еще крепок, нет сил руку протянуть. Укроешься только тогда, когда продрогнешь основательно.
Под теплым одеялом хорошо-о-о! И сон опять наплывает… Однако не тут-то было! Не все такие бездельники. Село уже пробудилось и приступило к своим каждодневным трудам.
Выгнали из загончика овец, они бебекают потихоньку и топчутся бестолково — тук-тук-тук; а в загончике скребут-чистят.
— Тю-у-у тю-тю, тю-тю-тю… Кыш! У, шайтан… — Соседка справа кормит кур и воюет с чужим петухом.
— Тьфу, окаянная, опять разворотила все! Чего, ну чего ты там ищешь? — Соседка слева ругает животину, которая не столько ест, сколько корм разбрасывает.
— Гюльна-ар!
— Аю-у!
— Готова?
— Давно! — Девушки перекликаются, собираясь в поле, на прополку хлопчатника.
Под эти возгласы и шумы ухитришься еще как-то подремать, но зычный баритон Атадурды прогонит последние остатки сна.
— Э-ге-гей! — вопит он ровнехонько в шесть часов. — Я иду! У кого коровы — выпускайте!
Атадурды — пастух и бывший мой одноклассник. Заслышав его голос, я каждый раз улыбаюсь. И каждый раз мне в голову приходит одна и та же мысль: вот человек вполне счастливый.
Прежде наши семьи жили по соседству. Мы с Атадурды ровесники, но мама говорила, что я обязана первая с ним здороваться, потому что он появился на свет месяцем раньше меня. Подумаешь, преимущество! Не помню, чтобы в детстве я испытывала хоть какое-то почтение к Атадурдышке.
Теперь — другое дело.
По привычке или же это самый короткий путь к урочищу, где пасут скотину, но Атадурды обычно гонит стадо по нашей улице, так что соседкам моим нужно только открыть двери хлева, чтобы коровы их оказались под опекой пастуха. И обязательно какая-нибудь хозяйка скажет:
— Ты, парень, смотри хорошенько коровушек паси.
— А что? Разве я кому должен молоко или масло? — откликается Атадурды. — Хватит с вас, если ни одной не потеряю.
Выслушав неизменный ответ, женщины спокойно возвращаются к своим делам. Всем известно: когда Атадурды смотрит за коровами, у них и молока много, и шерсть лоснится, и нрав добреет даже у самых строптивых.
Лишь один человек до сих пор, кажется, не возьмет этого в толк — тетушка Огульбике, мать Атадурды. Ох и помучилась она, стараясь сделать сына ученым человеком.
Надо сказать, в нашем селе устойчивая мода на высшее образование. И, как всегда, главные приверженцы моды — женщины. Особенно те, у которых сыновья. Едва мальчишка перейдет в десятый класс, мать начинает перебирать всех близких и дальних родственников в поисках человека высокопоставленного, то есть живущего в Ашхабаде. (По мнению наших женщин, всякий житель столицы — лицо высокопоставленное.) Обнаружив такового, счастливица возносит к небу благодарственные молитвы: влиятельный родственник поможет ее детищу устроиться в институт. При этом совсем неважно в какой. Не уверена, что мои односельчанки знают, какие в Ашхабаде институты. И меньше всего интересуются тем, есть ли у сыновей охота учиться, а если есть, то по какой отрасли.
Дошло до того, что женщину, сын которой провалился на вступительных экзаменах в вуз, жалеют, будто ее постигло величайшее несчастье. Слова: "Вах, бедняжка, ее сын не смог поступить!" — звучат в нашем селе примерно так, как в других местах: "Бедная, она потеряла сына!" И недаром, потому что парни, не попавшие в институт, страшатся и стесняются возвращаться домой.
Нетрудно догадаться, откуда пошла эта мода: нашему селу выпала честь быть родиной двух выдающихся мужей — кандидата медицинских наук Мурада и летчика Арслана. Мурад, когда приезжает погостить к родителям, непременно исцелит какого-нибудь земляка от злобной, упорной хвори. Честь ему и слава! Арслан, правда, не может продемонстрировать свое искусство в родном селе: у нас не то что для "ИЛ-18", на котором он летает, — даже для маленьких самолетов аэродрома нет. Но зато у Арслана такой бравый вид, такой роскошный китель с золотыми нашивками, такая белая, прямо как первый хлопок, рубашка, такая ослепительная, прямо как солнце, кокарда на фуражке! Орел! Матери подрастающих сыновей обмирают от восторга и зависти, глядя на Мурада или Арслана. Когда те приезжают в село, их наперебой зовут в гости. Хозяйки ради них готовы всех кур истребить. (Известно, что оба наших славных земляка любят плов с курятиной.)
Ну сами судите, какая мать не мечтает о подобной судьбе для своего сына! А что тут нужно? Устроиться в институт. Техникумы или, скажем, училища успехом не пользуются. Если чьи-то дети поступят туда, матери вузовских студентов говорят с явным пренебрежением: "Учеба ее сына поменьше, чем моего".
Тетушка Огульбике взялась за дело, едва ее ненаглядный Атадурды пошел в первый класс. Она с великим рвением следила за тем, чтобы у сына в избытке имелись все школьные принадлежности. Бывало, обзавидуешься, глядя на его новенький портфель, лакированный пенал, целый ворох тетрадей, цветных карандашей, перьев, резинок. Учебники у него всегда были в двух, а то и трех экземплярах. Никаких обязанностей по дому Атадурдышка знать не знал, и когда мы всем классом в свободное от уроков время ходили собирать хлопок, он собак гонял в свое удовольствие.
Но ах, бедная тетушка Огульбике! Не принесли ее старания желаемых результатов. Сын не оправдал честолюбивых надежд матери. В нашем классе он был последним учеником. Не знаю, готовил ли он уроки, наверное, да, уж за тем, чтобы он проводил над книжками и тетрадями положенное время, неусыпно следила мать, но ответить, если вызовут к доске, Атадурды ни разу толком не смог. Учитель из сил выбьется, задавая ему разные наводящие вопросы, а он стоит, опустив толстощекое лицо, и молчит. Если промямлит что-нибудь — целое событие. Мне всегда казалось, что объяснения учителя, для других такие нужные и интересные, растворяются в воздухе, не успев достичь его ушей.
Помню одно родительское собрание — мы тогда были, кажется, в третьем классе. Учитель сказал:
— Если хотите, чтобы дети ваши занимались правильно и учились хорошо, купите для них письменные столы и стулья.
В те времена европейская мебель была большой редкостью в сельских домах. Спали, ели, сидели обычно на полу, на кошмах и коврах. Тут же и уроки готовили. Письменные задания — лежа на животе. Представляете, как "удобно"! Очень трудно было обходиться без клякс и иметь хороший почерк. Учитель говорил на эту тему добрых два часа. Вскоре каждый ученик получил в свое распоряжение стол и стул. Первой приобрела необходимое тетушка Огульбике. На следующий же день она ни свет ни заря отправилась в город и к тому времени, как у нас кончились уроки, привезла Атадурдышке здоровенный канцелярский стол, со множеством ящиков, замков, ручек — почти такой же стол стоял в сельсовете — и три желтых, обитых кожей (так мы тогда решили) и неведомо чем пахнущих стула. Атадурды не проявил ни радости, ни печали, а мы все были в восторге от этих вещей. У тетушки Огульбике утвердилось на лице выражение человека, до конца исполнившего долг. Представьте же изумление бедной женщины, когда на следующем родительском собрании, месяца через два, классный руководитель снова назвал Атадурды в числе отстающих.
— Вай, учитель, как это? Ты ведь сказал: купи стол и стул, чтоб хорошо учился, я сразу и купила. Он должен теперь хорошо учиться…
Увы, Атадурды по-прежнему учился хуже всех. Ладно если он с грехом пополам усвоил треть школьной программы. А между тем был отнюдь не глуп и знал много такого, что оставалось недоступно нашему разумению.
Когда мы целой оравой брели в школу, занятые только своими играми и болтовней, Атадурды замечал, что у кого-то во дворе запутался на привязи теленок, а в другом месте коза никак не может до ведра с водой дотянуться. Он не ленился остановиться и распутать несмышленыша, или пододвинуть воду изжаждавшейся скотине, или отогнать кошку от обеспокоенной клушки с цыплятами, рискуя при этом опоздать на урок и получить нагоняй от самого завуча.