Вепалы-ага и сам не ожидал, что соберется так быстро. Не знал он, что, положив в карман халата бумагу, в которой черным по белому написано было, где находится могила его сына, он уже ни о чем другом не сможет больше думать и ни днем, ни ночью не будет ему покоя.
Вот так Вепалы-ага впервые в жизни оказался в поезде, впервые в жизни отправился в дальний путь… Когда двое молодых узбеков, переночевав вместе с ним, сошли в Самарканде, Вепалы-ага почувствовал себя совсем одиноким; с узбеками хоть поговорить можно было, не очень-то хорошо, но все-таки он понимал их речь.
Вепалы-ага лежал на своей полке и, облокотившись на подушку, смотрел в окно. Если бы не высокие красивые ивы — у них такие не растут, — места эти мало чем отличались от окрестностей Гуджука. А вот хлопчатник здесь — это да! Недаром, видно, зовут узбеков мастерами хлопка. От самой железной дороги поле. И как они на такой откос воду подымают? Это ведь не богарный, поливной… Конечно, не богарный, богара разве такая вымахает?..
Дорога, дорога и дорога… День едешь, ночь едешь, а конца все не видно. Ехать и то устанешь, каково-то было ее строить, дорогу эту!.. Молодцы строители, деловые, видно, ребята. А ведь Рахмет-джан тоже, пожалуй, этой дорогой ехал… И думал, наверное, как домой возвращаться будет. Такая уж, видно, его судьба. Мой не погибнет, твой не погибнет, кто ж погибать должен? Война без смертей не бывает. А смерть, она не глядит, один у тебя сын или десять… Жена-покойница не верила, что Рахмет не вернется, — считала, не может аллах отнять у нее единственного сына, так поздно он его им подарил. "Ничего, Марал, ничего… Как все, так и мы… У всех — радость, у нас — радость, у всех — горе, у нас — горе… Крепись, жена…" Марал уж десять лет как умерла, но Вепалы-ага каждый день беседовал с ней о сыне.
Молодой мужчина в черном форменном костюме, тот, что отобрал у него билет, дав постель, неожиданно отворил дверь.
— Ну, уважаемый, если желаете чайком усладиться, могу организовать. А то проедем Аральское море, похолодает, и чай зеленый ни к чему будет.
— Это что ж за такое за море?
— Аральское? Аральское море — конец Средней Азии.
Что такое Средняя Азия, Вепалы-ага тоже понятия не имел, однако виду не подал.
— Конец, говоришь? Ну раз так, давай почаевничаем!
Видимо, молодой человек не был сейчас занят делами, потому что чай принес сразу. Поставил на прикрепленный к стене столик горячий чайник, вежливо предложил угощаться и сам уселся напротив. Вепалы-ага отлил немножко в пиалу, вылил обратно в чайник, снова налил и снова вылил — чтоб заварилось покрепче… Проводник молча следил за его движениями. Поскольку Вепалы-ага молчал, разговор пришлось начинать молодому.
— Это один из лучших сортов, — сказал проводник, — сорок восемь копеек. Его сейчас не найдешь, говорят, семена перевелись. У меня знакомые есть в Самарканде, выносят к поезду…
— Да? А я, сказать по совести, не больно в нем разбираюсь. Мне лишь бы не кипяток…
— Ну вот! А я думал, аксакал, любитель… Покрепче старался заварить…
— Тогда уж и сам пей, раз старался!
Вепалы-ага налил в пиалушку крепкого и вправду хорошо заваренного чая, поставил перед проводником. Тот взял без особой охоты — не чай его интересовал, а разговор.
— Вот так, уважаемый, и катаемся: туда-сюда, туда-сюда… Зарплата, конечно, не очень, да ведь не единой зарплатой жив человек… Тут купишь, там продашь, глядишь, и набежит на чай да на курево. Все лучше, чем в колхозе пуп надрывать…
— Ну, это ты зря, сынок, насчет пупа… Те времена прошли, теперь всю тяжелую работу машины делают… Да и живут в колхозах богато…
Проводник не ответил. Вепалы-ага тоже умолк, сидел, пил чай, в окошко поглядывал. Опять проводнику самому пришлось начать разговор:
— А чего ж это ты, отец, в Москву надумал? Прогуляться?
— А почему бы и нет? У нас, как урожай соберут, не то что в Москву, и подальше куда отправляются… Туристы.
— Ха! Знаем мы этих туристов!.. — Проводник усмехнулся. — Нет, честно, жалобу, что ль, какую подать?
— Жалобу? — Вопрос Вепалы-ага не понравился, но он не сделал парню замечания. — Не такая у нас жизнь, чтоб жалобы в Москву возить… — Он налил себе чаю в пиалу. — Да я и не в Москву еду. На Украину.
— А ты хоть знаешь, где она есть, Украина? — Проводник недоверчиво прищурил глаза.
— За семью реками, за семью горами…
— За семью! Да мы с тобой, уважаемый, не семь, а семьдесят семь рек проехали!
— Не всякая река в счет.
Проводник пожал плечами, не зная, как ответить, потом снова спросил:
— А на Украину зачем? Ты правду скажи!
Вепалы-ага заставил себя улыбнуться.
— Я и так правду говорю. Секретов у меня нет. По делу еду.
— Толкнуть чего-нибудь хочешь?
— Как это — толкнуть?
— Ну… Одно продать, другое купить.
Вепалы-ага покраснел. Молодой человек не заметил этого, поскольку не отрывал глаз от полосатого хурджуна, стоявшего на багажной полке.
— Чего у тебя там, а?
Ссориться с человеком втрое его моложе Вепалы-ага считал ниже своего достоинства и потому коротко сказал:
— Там у меня серебро. Слиток. Забирай-ка, приятель, свой чайник и ступай. Я спать хочу.
Проводник вскочил:
— Сначала за чай заплатите!
— Заплатим… Пока Азия кончится, не раз ещё попьем… Сразу за все и получишь. — Вепалы-ага повернулся к стене и накрыл лицо большим зеленым платком.
Рек и правда оказалось без числа. Если даже не считать малых, а лишь такие, что чаю можно напиться, пока ее переедешь, и то было не меньше семи. А вообще не так уж все оказалось страшно. Письмо майора Калашникова помогало не хуже талисмана. Когда, выйдя из вагона, Вепалы-ага протянул свое письмо человеку с большой бляхой на переднике, тот привел его к военному начальнику; у него, как и у Калашникова, тоже была на погонах одна звезда. Начальник вежливо поздоровался, велел Вепалы-ага сесть и стал читать бумагу, которую дал майор Калашников. Потом вызвал какого-то военного помладше — одна маленькая звездочка, — и тот повел Вепалы-ага на большую людную площадь. Они обошли длинную очередь, со всех сторон уставленную чемоданами и корзинами, военный сказал что-то сердитому человеку, рассаживавшему людей по машинам; тот кивнул и распахнул дверцу перед Вепалы-ага. Лейтенант сел рядом и коротко сказал водителю: "На Киевский".
Теперь Вепалы-ага не сомневался, что доберется благополучно. Люди в поезде с интересом поглядывали на его хурджун и особенно — на огромный пышный тель-пек, обращались с Вепалы-ага уважительно, угощали, поили чаем, а вечером немолодой седоватый мужчина даже повел его в вагон-ресторан ужинать.
Утром в купе появилась новая пассажирка — тоненькая красивая девушка. Когда она садилась, Вепалы-ага не видел, проспал.
И девушка эта — молоденькая-молоденькая, почти ребенок, — все поглядывала на его тельпек, висевший на крючке возле двери. Когда проводник унес стаканы из-под чая, Вепалы-ага снял с крючка тельпек, встряхнул и, положив на столик, ласково улыбнулся девушке. Та вопросительно взглянула на него, сказала что-то и несмело протянула руку к шапке. Что она там сказала, старик, конечно, не понял, он только взял и пододвинул шапку к ней поближе. Девушка взяла ее в руки, погладила, сунула пальчик в завиток и взглядом спросила, можно ли надеть. Вепалы-ага кивнул.
— Надень, милая, надень, от этого ей вреда не будет.
Слов его девушка не поняла, но старик улыбался, и она, сняв шелковый платочек, надела огромную мохнатую шапку. И с таким удовольствием смотрела она на себя в зеркало, словно примеряла не пастуший тельпек, а серебряные украшения.
— Новая мода, да? — весело спросила девушка.
— Нет, дочка, это не "мо", — Вепалы-ага улыбнулся, обрадовавшись знакомому слову. — Из "мо" шапки не шьют, "мо" только на сапоги! Вот! — И он похлопал рукой по голенищу.
Ничего не поняв, девушка чуть заметно пожала плечами и, с явным сожалением сняв тельпек, положила его на столик.
— Хоть и не пристало женщине мужскую папаху носить, отдал бы я ее тебе, раз нравится… — Вепалы-ага вздохнул. — Нельзя… Срамно старику без шапки. Особенно в чужих краях…
Когда пошли пригороды Киева и поезд, прогрохотав через Днепр, начал сбавлять ход, девушка стала прощаться. Вепалы-ага обеими руками пожал соседке руку, потом достал свою бумагу и протянул ей. Девушка пробежала ее глазами, взглянула на него и, ничего больше не сказав, вернула ему бумагу. Прошептала только: "Киевская область, село Черняхово…"
Поезд еще не остановился, а девушка уже углядела на перроне своих и, высунувшись из окошка, стала звать их. Невысокая полная женщина и статный пожилой военный подбежали сначала к окну, потом бросились к двери — соскучились, видно, по дочке.
Девушка помогла Вепалы-ага спуститься на платформу, сказала ему что-то и кинулась к матери.
Тут откуда-то из конца поезда появились пионеры, целый отряд, все в белых рубашках, с галстуками, со знаменем и с барабаном. Навстречу им спешили люди — похоже, родители — и что-то выкрикивали.
Когда пионеры прошли и на перроне стало просторно, Вепалы-ага понял, что потерял попутчицу. Но он не испугался и спокойно, как бывалый путешественник, направился к вокзалу. Вепалы-ага знал, что ему следует обратиться к военному коменданту, но решил, что торопиться некуда, и вышел на вокзальную площадь. Народу здесь было полным-полно, пожалуй, побольше, чем в Москве. Вепалы-ага решил уже вернуться на вокзал, но молочного цвета "Волга" вдруг затормозила у самых его ног. Из машины выскочила она, соседка по вагону. Она стала что-то говорить ему, укоризненно качая головой, а отец ее вылез из-за руля, подошел к Вепалы-ага, взял под руку и указал ему место на переднем сиденье.
…Молочного цвета "Волга" шла по шоссе на запад. Кроме Вепалы-ага, Сони, которую он на туркменский лад называл Сона, и сидевшего за рулем ее отца, в машине находился еще один человек — смуглый черноволосый парень.
— Вепалы-ага! — по-туркменски сказал он. — Как же все-таки вы объяснили им, что вы туркмен? В бумаге об этом не сказано.