Так начался новый день на земле…
И в палящий зной, и в осеннюю слякоть, и ночью, и днем горная речка мчится так стремительно, будто ей выпал жребий — вечный бег. Она бурлит и пенится, выходит из берегов. Делая поворот за поворотом, она выходит на равнину и украшает свои берега садами и полями; она дает не влагу, а жизнь, потому что в воде есть животворная сила материнского молока. Шум воды похож на колыбельную песню матери, посевы же, вспоенные водой, при порывах ветерка напоминают только что очнувшегося от сна ребенка. Их шепот будто слова благодарного дитяти: "Я оправдаю молоко матери". Он звучит обещанием обильного урожая.
Это был обыкновенный, не очень большой гладкий валун, напоминающий слегка голову коня. Он лежал на перепутье семи дорог. Кто обходил его, кто переступал, а кто, случайно задев, спотыкался.
Вот еще один торопливый пешеход, споткнувшись, распростерся на земле. Папка, которую он держал в руке, отлетела в сторону, изящная шляпа полетела в канаву. Спутники его пришли ему на помощь и подали руки. Он поблагодарил их с глубокой признательностью и, кляня себя за ротозейство, пошел своей дорогой.
Человек с чабанским посохом в руках, наблюдавший эту картину, подошел к камню, наклонился, поднял его и отнес в сторону, на край дороги.
Ничтожный этот камень, что лежал поперек дороги, никто не замечал, и точно так же никто не обратил внимания на человека, убравшего валун. А он тоже не считал, что совершил что-то особенное, отряхнул от пыли руки, поднял свой посох и пошел дальше.
В сад он пришел утром рано. Вскопал землю у корней деревьев, взрыхлил ее, срезал сухие сучья, подвязал ветки. Когда взошло солнце, он разогнул спину и с наслаждением вытер со лба крупные капли пота. Ушел он поздно, и даже усталость показалась ему сладкой.
Назавтра он снова пришел сюда. И снова внимательно оглядывал сад, будто видел его впервые. На лепестках распустившихся к утру бутонов он увидел мелкие бисеринки росы. Эта выпавшая за ночь роса отсвечивала каплями пота садовника…
Снег, что мелкой мукой начал сыпать в полночь, к рассвету вдруг рассвирепел, закрутился, завертелся волчком, и нельзя было понять, падает ли он с неба или летит с земли ввысь. Вьюжная метелица, оседлав морозного коня, понеслась по улицам небольшого городка, и в одном из гостиничных номеров вдруг хлопнула форточка и распахнулась настежь.
В комнату ворвался сильный порыв ветра, он разбудил двух спящих людей. Один из них, повыше ростом, поднялся, подошел к окну. Он содрогнулся, увидев, что делается снаружи. "Вот такие зимние дни, — подумал он, — не подарок для чабанов. Как там они? Правда, загон для овец крытый, и все же…"
Он на мгновение отвлекся от своих мыслей. Сосед по койке, низенький, щуплый человек, поднялся и, поморщившись, проворчал:
— Форточку бы закрыть…
Высокий уже его не слышал. Он снова ушел в свои думы. "Помощник мой — парень надежный, подпасок тоже не подведет, да и завфермой с зоотехником не оставят их наедине с такой непогодой, и все же мало ли что может случиться… Главный чабан в такую метель должен быть с отарами… Как совсем рассветет, надо ехать на аэродром и, не задерживаясь ни в Мары, ни в ауле, спешить к чабанам в пески…"
Немного успокоившись, Высокий сел в кресло у стола. Низенький же, закрыв форточку, снова юркнул в теплую постель. Попытался уснуть, но не удалось. В душе он чертыхался. "Черт бы побрал эту метель! Кто в такую погоду пойдет на базар? Значит, вечером придется возвращаться в аул с полной сумкой непроданного каракуля. Даже затраты на поездку не оправдал…"
"Нет, зря я тревожусь, ничего с ними за день не случится, — твердил про себя Высокий, — но все равно тут сидеть не буду…"
"Ах, я дурак, последний дурак! — на чем свет стоит ругал себя Низенький. — И надо было притащиться в такую погоду! Теперь, может, неделю придется торчать безвыходно в этом номере да платить за койку…"
И вдруг Низенького осенила блестящая мысль, он даже вскочил с постели. "Ах, я глупец! Да ведь покупатель у меня под боком! Наверняка приехал болтаться по магазинам да базару! Нужно только умело всучить ему каракуль за кругленькую сумму…"
Долго не раздумывая, он приступил к делу:
— Дружок, ты ведь приехал сюда, должно быть, за товаром. Хочешь, я продам тебе по дешевке прекрасный каракуль? У меня и черный, и серый есть. Зачем тебе бегать по магазинам?
Высокий с удивлением взглянул на соседа:
— Нет, дорогой, не по магазинам я бегать приехал, а твой каракуль мне не нужен…
Низенький засопел от досады и смущения и включил репродуктор. Высокий хотел еще добавить, что плохо, когда человек спекулирует, но не успел. Диктор, знакомивший с утренним выпуском последних известий, сообщил, что скотоводы энского района хорошо подготовились к зиме. И хотя Высокий сам об этом прекрасно знал, чужой мягкий голос, как по волшебству, снял всю тревогу с души. Он взглянул в окно через голову Низенького. Тот сейчас напоминал быка, которого возили на продажу, а всю обратную дорогу подгоняли палкой за то, что к бедняге никто даже и не приценился.
Высокий стал смотреть в окно, и ему показалось, что вьюга воет не зло и яростно, а весело и игриво смеется…
Николай ДаниловМЕСТЬ
Чуткий сон чабана нарушило шуршание шарахнувшихся в сторону овец. Ораз схватил двустволку и, на ходу нахлобучив тельпек, выскочил из палатки. От догоравшего костра к нему метнулся крупный белый пес. Он злобно рычал, шерсть на спине стояла дыбом, но хвост был прижат. И по тому, как пес теснился к ноге хозяина, чабан понял, что отару опять навестили волки. Первый их налет в эту зиму был две недели назад, в ту ночь, когда на землю падал мокрый снег с дождем. Вот тогда-то они и испортили полуторагодовалого пса. Акбай, смело бросившийся в драку, узнал волчью хватку. Перекушенная передняя лапа и вырванный клок шкуры на боку сделали свое дело. Молодой пес впервые испытал дикую боль, и у него появилась трусость.
Волки после этого подходили к отаре дважды, но уже не было такой силы, которая могла бы заставить Акбая схватиться с ними. Чабан после каждого налета хищников недосчитывал по два-три ягненка. И вот волки пришли в четвертый раз.
Ораз закрыл глаза, чтобы привыкнуть к темноте, а когда открыл, увидел у ближайшего бархана зеленые огоньки наскоро удалявшейся с добычей четверки серых. Он выстрелил дуплетом, заранее зная, что картечь не достанет цели, зло плюнул, широко шагнул к привязанному ишаку, но, взглянув на его понурую морду, безнадежно махнул рукой и побежал в темноту. Примерно через полчаса, кляня на чем стоит свет волков и аллаха, вернулся к костру. Все это время Акбай, прихрамывая на перекушенную ногу, не отставал от хозяина, но и не забегал вперед.
— Ну, а с тобой что прикажешь делать? — произнес Ораз, подбрасывая в костер кривые палки саксаула.
Белая, с опаленными боками сука подняла с земли голову, моргнула и опять положила ее на песок, не сводя глаз с хозяина. Акбай лёг рядом с сукой, пристроив морду на ее шею.
— Жалко? — теперь Ораз обращался к молодому псу. — И мне ее жалко. А что поделаешь? Старая она, вот и пристает к ней болезнь разная.
Ораз вынес казенный тулуп и, бросив его возле костра шерстью вверх, прилег. Собаки внимательно следили за его движениями.
— А если подойти к этому вопросу по-человечески, то тебя, Акганжик, надо прикончить. Сама мучаешься и сына заразить можешь. Смотрел тебя ветеринар? Смотрел. Сама знаешь, не помог и болезнь не определил. Это он посоветовал тебя того… чтоб от греха подальше.
Чабан пошвырял в костре палкой, подняв золотой сноп искр, крякнул и полез в карман за табакеркой. Положив под язык зеленую щепотку наса, он, шепелявя, продолжал беседу с бессловесным, но, по его мнению, все понимающим существом.
— Вот она, — чабан кивнул в сторону отары, — глупая, конечно, скотина, но породистая, каракульская. Ее охранять надо, за каждую голову ответ держать… А волки опять-таки твою собачью беспомощность чувствуют. Акбай по молодости-то было на них полез, да ожегся. А если бы вы вдвоем, то и дело по-другому обернулось…
Молодой пес поднял голову и завилял хвостом.
— Чего это ты? — Ораз прислушался. Издалека доносился конский топот. — Это к нам, — объявил чабан и потянулся к чайнику.
Всадник с галопа красиво вздыбил каурого жеребца, спрыгнул в трех метрах от костра.
— Салам, Ораз!
— Валейкум асаалам, Василий Петрович! — Чабан ладонями легко коснулся протянутой руки начальника заставы.
— Вижу, здесь все в порядке, — бодро заговорил Василий Петрович. — А мне доложили, что в этой стороне кто-то стрелял из ружья.
Ораз поведал о своей чабанской беде.
— Что-то с этим отродьем надо делать, — задумчиво произнес начальник заставы. — И нам они покоя не дают. Подкопы под инженерные сооружения делают, по два-три раза в сутки контрольно-следовую полосу пересекают…
— Собака мне, Василий Петрович, хорошая нужна, — разливая чай в пиалы, высказал просьбу Ораз. — Сука не сегодня-завтра околеет. Смотреть не могу, как мучается. Да и болезнь у нее неизвестно какая. Хочу прикончить. Эх, Акганжик, Акганжик, что же с тобой случилось?..
Сука, услышав свою кличку, тихо скульнула. Акбай лизнул ее выше глаза.
— Сын это ее, — доверительно сообщил Ораз. — Любят друг друга — водой не разольешь. Акганжик со мной без малого десять лет пасла, да и этот второй уже год бегает. А раньше кобель двенадцать лет со мной чабанил, ее отец, дед Акбая, стало быть.
— О-о! — весело подхватил Василий Петрович. — Да у тебя здесь перебывала целая собачья династия!
Ораз не подал виду, что не понял незнакомого слова, продолжал:
— И все как капли воды похожи друг на друга — белые, с черными галстуками на груди. А ты хвостом не виляй, — Ораз махнул в сторону пса, — не о тебе речь веду. Акганжик в отца удалась — умница!