Ораз пристроил на камни закопченный казан, из кожаного мешка вывалил в него остатки коурмы.
— Недосмотрел я как-то: овцематка отстала. Хватился — нет. А отару от ущелья далеко угнал. Помощника, помню, со мной не было, как сегодня, — в аул за продуктами уходил. Овец без присмотра не оставишь. Ну и говорю Акганжик, чтобы шла и поискала. Нашла она ее с тремя маленькими ягнятами. Человек в такой момент растеряется. И что думаешь, Василий Петрович? Овцу пригнала и ягнят притащила. Поочередно их переносила. Положит около матери одного — за другим бежит, потом — за третьим. И овцу опять гонит… Как человек понимает, только говорить не может. Сижу, шурпу ем и нарочно кости ей не бросаю, складываю рядом, чтобы потом все сразу отдать. Она смотрит на меня, слюну глотает. А я как погляжу на нее — голову отворачивает, стесняется, значит… Ну, а этот еще глупый, хотя по возрасту и у него сообразительность имеется.
В казане забулькала растопленная коурма. Ораз поднял крышку, и аппетитный запах мяса ударил собеседникам в нос.
— Двигайся, Василий Петрович, ближе, попробуем чабанскую еду.
— Не привык по ночам есть, — пожаловался начальник заставы, но, чтобы не обидеть хозяина, потянулся в казан, достал аппетитную косточку.
С минуту молчали. Ораз ловко обгладывал мосол, а гость старательно дул на косточку, перебрасывая ее из ладони в ладонь, в который раз удивляясь приспособленности туркменов так умело, без ложки расправляться с горячей пищей.
— Транзистор тебе, Ораз, нужен, — сказал начальник заставы и, уловив недоуменный взгляд чабана, понял, что сюда, на отдаленное от культурного центра пастбище, это слово еще не пришло. — Радио, говорю, хорошо бы здесь иметь. Приемники сейчас маленькие есть. Весь мир можно слушать. Прелесть, а?
— К городским забавам не привычен, — уклонился от ответа Ораз. — Сын давно зовет в Ашхабад, да напрасно — не поеду. Бывал у него в отпуске. Тоска через неделю взяла невероятная. Городским этого не понять… Собака мне, Василий Петрович, нужна, — напомнил он. — Без хорошей собаки чабан как без рук. Прошлую ночь хозяин гор недалеко был. Около ущелья два раза рявкнул.
— Знаю, — осведомленно сообщил начальник заставы. — Наш наряд барсовый выводок видел: самку и троих подростков.
— Вот как! — обеспокоенно сказал Ораз. — И опять же, граница рядом. Сам говоришь, что важнее всего в этих местах двуногих заметить надо. Это по одной линии, пограничной и дружинной, а для совхоза поголовье сохранять нужно.
— Барс, нет слов, зверь страшный. Но хозяева здесь мы с вами…
Начальник заставы не договорил, вздрогнул от оглушительного рева.
— Фу, дьявол! — выругался он. — Так заикой можно сделаться.
Переждав, когда ишак откричится, гость посмотрел на фосфорный циферблат наручных часов.
— Ровно четыре. Как петух. По нему время можно сверять. Мне пора. Завтра с кем-нибудь пришлю овчарку. Сторожевая, шести лет. Тебе понравится… И о транзисторе подумаем.
Ораз удовлетворенно кивнул.
— Ну, будь здоров!
— Хош!
Чабан стоял и смотрел вслед ускакавшему всаднику, пока не стало слышно цокота копыт.
С рассветом Ораз взял кетмень, выбрал местечко между двух холмиков, вырыл яму. Акбай крутился рядом, следя за необычным занятием хозяина. Ораз вернулся в палатку, достал ружье и позвал Акганжик. Сука не поднялась. Тогда он взял ее за ошейник, поставил на передние лапы. Собака снова легла, плотно положив голову на песок.
— Идем, Акганжик. Видно, аллах на нас разгневался. Болезнь-то у тебя непонятная… А что я могу поделать?
Собака не поднималась. Ораз опять взял ее за ошейник и потянул за собой. Сука упиралась задними лапами, скулила. Акбай забегал вперед и отчаянно вилял хвостом, по-собачьи унизительно просил хозяина отказаться от своего намерения.
У ямы обессиленная сука легла на живот, покорно вытянула голову. Тело собаки мелко-мелко дрожало, Ораз посмотрел ей в глаза, и у него защемило сердце. На больших карих глазах собаки навернулись слезы. Он поднял двустволку… В этот момент Акбай тронул его лапой за ногу.
— Пошел вон! — прикрикнул чабан.
И тут пес по-волчьи вздернул морду, завыл протяжно и жалобно.
— Прочь! — не своим голосом закричал Ораз и, резко повернувшись к суке, выстрелил…
Когда яма была зарыта, чабан, тяжело ступая, пошел к палатке.
— Акбай! — окликнул он пса. — Акбай!
Собаки поблизости не было. Не появилась она и к ночи, не пришла и на другой день…
Коротка весенняя ночь на юге. Любят ее пограничники. Нарушитель границы, прикрываясь темнотой, далеко не уйдет, а в светлое время его всегда задержать проще.
Ефрейтор Колышкин и рядовой Димченко в эту ночь лежали в густых зарослях гребенчука. Напряженно вглядываясь в темноту, солдаты прислушивались к ночной, удивительно чуткой пограничной тишине. На границе в любую минуту может произойти то, ради чего воины укрылись с оружием в руках.
— Курнуть бы разок! — мечтательно произнес Димченко.
Колышкин повернул к напарнику голову. И хотя Димченко не видел выражения лица старшего наряда, по блеску глаз понял, что допустил оплошность. "После смены устроит разгон, — решил Димченко. — У самого, наверно, уши пухнут, а марку старшего выдерживает. Рисуется! Как же, второй год служит!.."
Мысли Димченко резко оборвались. Он почувствовал прикосновение ефрейтора.
— Смотри прямо на скалу, — прошептал тот.
До слуха доносился едва уловимый шорох.
— Вижу… в белой рубашке. Кто это?!
— Нарушитель!
Метрах в ста от пограничников на фоне темной скалы бледно выделялось белесое пятно. Оно двигалось в сторону границы.
— Приказываю бесшумно перекрыть вход в ущелье, — шепотом распорядился ефрейтор. — Я иду на сближение. Во всех случаях действуйте по инструкции. — И неофициально — Хладнокровнее, Володя, не горячись…
Димченко был уже у входа в ущелье, когда услышал громкое пограничное: "Стой! Руки вверх!" И две минуты спустя: "Стой! Стрелять буду!"
Раздался выстрел, за ним две короткие очереди. Димченко побежал к месту схватки.
— Сюда! — услышал он негромкий голос ефрейтора.
— Убил?!
— Убил, — глухо ответил Колышкин.
Димченко робко подошел к белому, странно распластавшемуся предмету.
— Кто это?! Барс!!!
— Нет, собака. А это, — ефрейтор потрогал что-то черное, — ягненок. Тепленький еще…
— Ничего не понимаю! — нараспев произнес молодой солдат и развел руками.
— На первом году службы и я многое не понимал…
К месту происшествия прибыла тревожная группа. Возглавил ее сам начальник заставы. Офицер долго молча и мрачно смотрел на убитую собаку, потом выпрямился, расправил гимнастерку и, ни к кому не обращаясь, произнес:
— Последний из династии… Три месяца разбойничал. За мать мстил, бедолага. А кому мстил, тот уехал в город, к сыну. Совсем уехал…
Димченко скосил глаза на Колышкина и догадался, что на этот раз ефрейтор тоже ничего не понял, хотя и служит на границе второй год.
Сейитнияз АтаевГЕНЕРАЛ МАМЕД АНАУСКИЙ(перевела Т.Павлова)
Это были последние километры на пути к победе. На рассвете шестого мая взвод пешей разведки Ягмыра Ниязова, усиленный двумя сорокапятками Володи Рубина, вырвался вперед и, прошагав всю ночь по лесу, вышел на широкую бетонную автостраду. Разведчики намеревались выйти на Эльбу севернее города Ротенау, но оказались почему-то восточнее его, на магистрали Ратенау — Бранденбург.
— Черт возьми, опять нас немецкий стандарт подвел, — с горечью проговорил Ягмыр, сличая карту с местностью. — И просеки в лесу одна на одну похожи, и домики, как родные братья, и дороги… Как они сами здесь ориентируются?
— А так же, как ты в своей пустыне, — ответил разведчику Володя. — У вас ведь там тоже бархан от бархана не отличишь.
— Сразу видно, что человек в пустыне не был, — проговорил Ягмыр. — Правда, на первый взгляд ничего в ней приметного нет, а подойди поближе… О, каждый бархан, каждый кустик — целая история.
— Как дальше будем, старшой, — уже серьезно проговорил Рубин. — Люди устали. Предлагаю здесь же занять оборону. Вон та опушка — вполне подходяща. Подойдут наши, двинемся дальше.
Отдав приказ установить пушки так, чтобы прямой наводкой можно было обстрелять как можно большую часть дороги вплоть до пригорода, а пулеметы — под мостом и вдоль речки, Ягмыр задумался. Надо было выяснить обстановку в ближайшем городе. Последнем городе на пути к победе. В разведку должен пойти человек, знающий немецкий язык. У них в группе немецким владел только Володя Рубин. Его — нельзя. Это Ягмыр знал твердо. Где найдешь еще такого меткого стрелка, как Володя-артиллерист. И Ягмыру ярко вспомнился случай под Варшавой, когда Володя, заключив пари, ловко сбил болванкой изоляционный стаканчик, не задев телеграфного столба.
— Нужны добровольцы в разведку. Кто пойдет? — обратился командир взвода к солдатам, уже начавшим рыть окопы.
— Я, — вскочил огромный детина с черными усами.
— Нет, пока не сбреешь усы, никакой разведки тебе не видать, — ответил Ягмыр и по-туркменски добавил, что разведчику придется переодеться в гражданское и пробраться в город.
— А-а, понятно, — блестя добрыми, умными глазами, протянул усач. — Так ведь снять усы — дело недолгое. Я их отрастил на страх врагу. А теперь война к концу идет. Эльба-река совсем близко. Разобьем врагов, и сразу усы сбрею.
— Э-э, Мамед, слаб ты в политике, дружище, — обратился к усачу юркий синеглазый паренек. — Пока на земле будут капиталисты, и враги у нас будут. — И, повернувшись к командиру, вытянулся: — Я пойду в разведку, товарищ старший лейтенант!
— Подумаешь, политик нашелся, — проворчал Мамед. — Главное сейчас — с фашистами покончить…
— Старшой, старшой, наши идут по шоссе! Наши! — закричали вдруг с крайнего наблюдательного пункта.
"Наши? Так скоро? — подумал Ягмыр, настраивая бинокль по глазу. — Может, это соседи слева?"
С востока по шоссе, сквозь сизую пелену утренней дымки, медленно двигалось что-то темное, длинное. Ягмыр огляделся. Солдаты, бросив рыть окопы, с радостными лицами смотрели в сторону приближающейся колонны. Подбежал Володя, взял из рук Ягмыра бинокль, несколько раз поднес его к глазам. Помолчал, как будто раздумывая, но затем твердо произнес: