— Однажды с нашим катером у Керкичей так же было, — старался старик подбодрить себя и товарищей. — Ничего, выбрались. И сейчас выберемся. — Сапар силился улыбнуться, но улыбка не выходила, губы с дрожью кривились, а глаза под нависшими бровями были строгие и даже злые. — Не унывай, Никола, учись понимать нашу реку. Пригодится.
— Да, это мне наука, — отвечал Николай. — На якорь теперь придется нажимать.
Долго молчал старик, обдумывая слова Николая, наконец ответил:
— На лебедку, значит, нажимать? Я тоже так думаю.
Около них собралась вся команда. Пошумели. Поспорили. Багермейстер Кумин, человек пожилой, бывалый, предложил сейчас же погрузить якорь на лодку и забросить его впереди землесоса. Так и сделали. Когда сброшенный с лодки якорь цепко ухватился лапами за землю, включили лебедку. Землесос, впаянный в грунт, сначала не хотел двигаться, но вот жалобно заскрипел, дрогнул и медленно пополз кормой вперед по узкому заливчику. Люди обрадовались, суетились возле землесоса. Только бы не стоять на месте, пусть помалу, но двигаться. В пылу первой радости никто не думал о том, каких трудов стоит каждый метр пути: ведь огромную машину приходилось тащить с помощью лебедки. Труднее всего было вручную поднимать на лодку якорь, весивший около тонны, потом сбрасывать его на грунт. Целый день пестовали железную разлапистую махину с тонкой журавлиной шеей, а к вечеру невыносимо жаркого дня едва продвинулись на двадцать метров.
— Ну и мчимся… в час по метру — только столбики мелькают!
— Черепаха рядом с нами показалась бы резвее ахалтекинского скакуна.
— Эх, доконает нас, дед, твоя милая…
— Ничего, до зимы далеко! — Невесело шутили в минуты короткого отдыха.
Допоздна никто не ложился. Собравшись на палубе возле командира, надсадно курили, через силу бросали слова, а больше молчали, прислушиваясь к отдаленному ворчанию реки. Что еще затевала она? Тихо подошел к собравшимся Сапар Худайшукур, постоял в раздумье и сел рядом с Николаем на горячую витую тумбу из стального троса. Очень был собою недоволен старик: зачем полез к Николаю со своими советами, заверениями, пусть бы тот делал как знает. Ведь ремонтники в затоне настаивали дождаться большой воды. Месяца через полтора и паводок начнется, морем тогда разольется Амударья, плавай вдоль и поперек. Конечно, всем хотелось как можно быстрее запрячь землесос в работу, но ведь вон что из этого вышло.
Кто-то захрапел, сидя на палубе, другой едко выругался и вздохнул; за борт, протянув огненную ленточку, полетел окурок.
— Это что, бывало и похуже, — нарушил тягостное молчание старик. Голос его, вначале вялый, скоро окреп и увлек слушателей. — Поймал я однажды в реке большую деревянную чашку. В разлив это было. Плыл на катере и поймал около островка. Смотрю, уж очень знакомая чашка. Разглядел получше — моя, в доме была под замком. Кто же ее украл, думаю? Взял вещь, везу домой. Тогда в Мукрах я жил, как раз против того места, где Головное строится. Подплываю к берегу и ничего не понимаю. Пристань была — нет больше пристани. Рельсы были проложены на берегу — нет их. Склады, бочки и багры пожарные — все пропало. От моей кибитки и следа не осталось. Ночью в гости ко мне красавица приходила, не застала дома и все украла: и кошму, и казан. Сказать легко, за ночь Дарья почти на триста метров в берег вгрызлась. Так я расстроился и разозлился, взял свою чашку и бросил в речку: жри остатки… Ничего, построил потом себе кибитку, кошму новую купил.
— А с чашкой как же? — спросил кто-то не то в шутку, не то всерьез.
— Из одной чашки с Дарьей мы едим: моя соль, ее вода. Соль я ей иногда подбрасываю, — с веселой готовностью ответил старик. — Примирились мы, только, видите, ненадолго. Опять она взбесилась.
На палубе послышался еще более смачный, раскатистый храп.
— Вот рвет подметки! — засмеялся багер Петров, вставая и с хрустом заламывая за спину руки.
— Толкните его, как бы не заподпружился, — деловито проговорил Кумин. — А лунища-то, как днем светло! Растревожил нас Сапар своим рассказом, и спать не хочется.
— Такое время, до утра не зайдет луна. Я слежу за ней, — поняв, к чему клонит Кумин, ответил Сапар Худайшукур.
Николай тихонько толкнул его плечом и указал головой на лебедку. Сапар подтвердил его догадку ответным толчком плеча и сказал:
— До залива нам путь прямой. Обязательно доберемся, верьте мне!
— Если народ согласен, можно поработать часок-другой, — громко проговорил Николай, поднимаясь и оглядывая застывших в сонных позах, как будто окаменевших от усталости людей.
Стало тихо, храп постепенно пошел на убыль, лихо рванул в последний раз и смолк.
— Вполне можно поработать, — ответил за всех Кумин. — Надеяться нам не на кого!
Ворчали, кряхтели и тяжело вставали один за другим, а когда втянулись в работу, не заметили, как наступил рассвет.
…Безостановочно крутилась лебедка, остров, появившийся около землесоса, вылез, как огромный гриб, — по мере продвижения снаряда вперед все более отставал. Установился свой ритм в работе. Разделились на две смены. Не довольствуясь днем, прихватывали для работы часть ночи. Луна стала помощницей. На седьмые сутки утром, после короткого отдыха, поднимая якорь в лодку, Николай и Сапар неожиданно увидели страшную картину. Остров, от которого они с таким трудом уходили и который вчера был метрах в ста, оказался рядом, словно землесос и не двигался все эти дни и ночи.
— Неужели нас отнесло назад? — испуганным шепотом проговорил Николай.
Приложив к груди сжатые в кулак руки, Сапар прицеливающимся взглядом смотрел в сторону реки.
— Остров гонится за нами, теперь — кто кого! Если нажмем, вода в протоке не успеет уйти. Верь мне, Никола.
— Верю, — не глядя на старика, с досадой в голосе отозвался Николай. — От самого затона тебе верю…
Происходило невероятное, о чем и слышать не доводилось новичкам из команды, недавно приехавшим на строительство. Песчаный остров двигался, неотвратимо наползал, словно хищное чудовище, выгибая панцирную спину. И одно было спасение от этого чудовища, — ни минуты не останавливаясь, крутить лебедку, забрасывать вперед тяжелый якорь и повторять это без отдыха сотни, тысячи раз…
На десятые сутки удалось уйти от песчаной погони; между островом и землесосом, понемногу увеличиваясь, протянулась полынья, воды стояло немного, дно видно, но это была всё же преграда на пути подвижного острова. Прошли еще сутки в хлопотах, землесос совсем близко подошел к заливу, но и остров наверстал упущенное, угрожающе показался в трех метрах от машины. Двигались шаг в шаг, остров не отставал. Кто кого?..
Близость воды не уменьшала зноя. Удушливые пары жгли даже сквозь одежду, пот не просыхал, густой невидимой паутиной обтягивало лицо, колко горели подошвы ног. После стольких дней неимоверного труда и постоянных тревог люди с ног валились, якорь всей командой еле втаскивали в лодку. Смолкли шутки. Наступило молчание без мысли и неподвижность без желаний — признаки, по которым путник в пустыне узнает о своем близком конце. Поодиночке никто не мог есть — засыпал или цепенел в свинцовой неподвижности с ложкой у рта. Николай решил устроить общий обед.
Собрались на воздухе, в тени высоко подвешенного брезента, который то и дело поливали. Делали вид, что ели, но никого не соблазнял вкусный запах дымящейся в огромном блюде рисовой каши с бараньим салом. Последним пришел к столу Сапар Худайшукур; он был босиком, в засученных до колен брезентовых брюках, в красной рубахе и с грязной марлевой повязкой на голове. Он не очень выделялся: многие землесосники за эти тревожные дни отпустили бороды и усы. Старик принес от костра большой медный чайник, нанизанные на веревочку кружки и треснутую пиалу с жестяным ободком.
— Кто же в таком пекле чай пьет? — мученически улыбнувшись, проговорил багер Петров и тайком положил ложку.
— Ложки класть только по моей команде, всем вместе, — строго сказал Николай. — А то, я вижу, блюдо с кашей оказалось тяжелее якоря, не можем ватагой поднять.
— Сапар подсобит — дожмем!
— А вы мне чай помогите выпить, — старик подмигнул Николаю и поставил перед ним единственную пиалу. — Чай-то зеленый, в жару лучшего ничего не надо. Говорят же: чайку попьем — легко пойдем!
С приходом Сапара за столом стало оживленнее, быстрее замелькали ложки, по рукам пошли кружки с кок-чаем. Незнакомые с этим забористым напитком, пили кок-чай и морщились, но не хотели отставать от старика. Николай пил с удовольствием, поставив пиалу, как блюдце, на растопыренные пальцы, и с удовольствием замечал, как люди сбрасывали с себя путы кошмарной спячки, оживленными становились лица.
— Это что, — угадывая мысли Николая, начинал очередной рассказ старик, — Дарья и не такие шутки может выкидывать. Плыл я на лодке бакены проверять. Туман был поутру на реке, потом моя милая сбросила с себя пушистый халат, красуется ничем не прикрытая, свежая, косы распустила и греется на солнышке, нежится… Глаз не отведешь. Плыву по течению, бросил весло, размечтался. Рукой поглаживаю свою любимую.
— Вот тебе и старик!
— Того и гляди, у молодого невесту отобьет!
— Силен, дед! Должно быть, с зеленого чаю. Налей-ка мне погуще этого любовного зелья!
Дружно загоготали, ближе пододвинулись к старику. А Сапар Худайшукур, будто и не слышал смеха, продолжал:
— Запел я, сладко на душе. А плыл около высокого берега. Вдруг что-то загудело, ничего я не понял, только чувствую — на дно пошел. Вынырнул и опять ничего не пойму. Где же лодка? Весло плывет, лодки — нет. Обвалом ее засыпало и потопило. Не видел я больше своей лодки, сам еле выбрался.
Старик замолчал и разлил по кружкам остатки чая.
— Не засматривайся на пригоженьких, — заметил кто-то. — Они такие!
— Видно, по в свой час загляделся на нее, вот она и того… — с чувством добавил старик. — Всему свой час есть…
Ему хотелось еще что-то рассказать, а ребятам хотелось послушать. Общее молчание было просьбой.