Не знаю, как поведет себя генерал Довбор-Мусницкий в ситуации, когда немцы передумали воевать на востоке (потому что их кайзеру очень хочется жить), но ни он сам, ни его офицеры и солдаты в этом мире мне живыми не нужны. Они присягали России, предали ее, и теперь достойны только смерти или изгнания в пустыню. Однако брать их за жабры в Минске мне крайне неудобно. Пусть Мясников и Вацетис вытеснят их из города хоть на дорогу к Бобруйску, хоть на запад в сторону Бара-новичей - вот тогда мы с паном Юзефом и побеседуем предметно в чистом поле при помощи «Шершней» и головорезов милейшего стратега Велизария. Основная часть моей первой армии уже прошла переформирование и курс первичной подготовки, а теперь ей срочно требуется обкатка в бою с не самым сильным противником. Впрочем, не исключено, что поляки сами двинутся на запад, без побуждающих пинков со стороны советских властей, ибо так им диктует изменившаяся обстановка.
Все самое интересное сейчас творится южнее. В Киеве красным наместником сидит Михаил Васильевич Фрунзе, при силовой поддержке дивизии генерала Неверовского, чей штаб разместился на железнодорожном вокзале. По крайней мере, внешне там все выглядит чинно и благопристойно. Вербовочный пункт, развернутый там же, в здании вокзала, принес мне уже до десяти тысяч офицерского состава, а также чуть меньшее количество штатских, и лоток не иссякает. Революционный хаос, бушующий на просторах некогда великой страны, заставляет разные живые осколки старого мира спасаться по способности, и всех, пожелавших укрыться под крылышком Артанского князя, сразу же переправляют в полевые лагеря в Тридесятом царстве. И среди тех, что попали туда одними из первых, уже были случаи самопроизвольного срабатывания Призыва. В Основном Потоке все эти люди бессмысленно сгорели в круговерти Гражданской войны, но на этот раз они мне еще пригодятся - пусть даже не в сорок первом году, где их применение будет неуместным, а на уровнях Мироздания конца двадцатого - начала двадцать первого века.
Совсем рядом с Киевом, в Виннице, вместе с подавшим в отставку генералом Скоропадским, пока тихо, как мышь под веником, сидят забытые и деморализованные остатки первого украинского корпуса. Гетманом Украинской Директории (то есть самозваным украинским монархом), пану Скоропадскому уже не быть никогда, ибо для этого необходима вооруженная поддержка германских оккупационных войск, а возглавить самостийщину он не может, потому что относится к ней так же брезгливо, как мусульманин к свинине. Единственное, что объединяло его с этими господами, это ненависть к большевикам, но для того, чтобы сделаться их лидером, этого совершенно недостаточно. В свою очередь, с такой же брезгливостью к этому деятелю отношусь уже я, ибо тот, кто попытался сесть на самодельный трон при помощи иностранных оккупантов, для меня не русский генерал, а позорная тля. Собственно, пан генерал уже знает, что случилось с господами из Центральной Рады, и по этому поводу наверняка находится в самых мрачных предчувствиях. Когда у меня дойдут руки, я приду и возьму его за жабры, а пока недосуг.
Что касается первой чехословацкой гуситской дивизии, окопавшейся в Житомире, то те пока «в домике», то есть объявили нейтралитет. Деваться им некуда. В отличие от корпуса Довбор-Мус-ницкого, союз с германцами для них исключен, Антанта далеко, а набирающие силу большевики совсем близко. До этих тоже руки пока не доходят: чтобы они могли нагадить по-крупному, нужны особые условия, а их им никто создавать не собирается. К тому же их командованию уже хорошо известно, как умеет свирепствовать Артанский князь, если его разозлить: от Киева до Житомира не более полутора сотен километров, и о том, что бывает, когда воздух над городом стригут ужасающие «Шершни», чехословаки уже знают. В отличие от других случаев, ярости в отношении этих людей у меня нет, хотя никаких перспектив, с точки зрения Призыва, они для меня не представляют.
Южнее Киева, в Кременчуге, сейчас сидит бывший полковник и левый эсер Муравьев вместе со своим полубандитским формированием, нацелившись вместо Киева на Одессу. Энергоооболочка
охарактеризовала его таким образом:
«На Украине Муравьев и его армия прославились неслыханными грабежами мирного населения, террором и зверствами, выигрывая только такие сражения, в которых его силы превосходили силы противника минимум в три раза. Этот человек отличается бешеным честолюбием, замечательной личной храбростью и умением наэлектризовывать солдатские массы... Мысль «сделаться Наполеоном» преследует его, и это определенно сквозило во всех его манерах, разговорах и поступках. Оценивать обстановку он не умеет, управлять войсками не умеет. Вмешивается в мелочи, командует даже ротами. Чтобы снискать к себе любовь своих солдат, он разрешает им безнаказанно грабить, применяя самую бесстыдную демагогию. Чрезвычайно жесток. Это крайне вредный Советской власти командующий. Даже худший враг не мог бы столько принести ей вреда, сколько он принёс своими кошмарными расправами, расстрелами, предоставлением солдатам права грабежа городов и сёл. Грабеж и насилие - это была сознательная военная тактика, которая, давая мимолетный успех Муравьеву, несла в результате поражение и позор красным войска в целом. Одним словом, способности Муравьева во много раз уступают масштабу его притязаний. По своей сути это себялюбивый авантюрист, и ничего больше».
Ничуть не лучше действующий на «калединском» фронте товарищ Антонов-Овсеенко. Закоренелый троцкист, происходящий из «межрайонцев», он был так же бессмысленно жесток, как и Муравьев. Троцкистская политика «расказачивания», а также репрессии против «классовых врагов», офицеров, священников и их семей, распалившие на первоначально индифферентном Дону антисоветские настроения, целиком на совести этого человека и его подчиненных. Этих деятелей два: большевик Сиверс и левый эсер Саблин, и любой из них не вызывает у меня ничего, кроме желания вбить их в прах. Если не сделать этого прямо сейчас, то можно доиграться до большой беды.
Но начинать все же следует с местных красных деятелей на Дону, которые ничуть не лучше. Сегодня в станице Каменской (ныне город Каменск-Шахтинский) собирается Съезд фронтового казачества, который объявит себя властью в Донской области, низложит атамана Каледина, признает власть Совнаркома и изберет казачий Военно-революционный комитет во главе с подхорунжим Федором Подтёлковым и прапорщиком Михаилом Кривошлыковым. В общем, все гут, но есть детали. Подтёлков (Бог шельму метит) - это тупой бычара, завоевавший авторитет буйным темпераментом и звериной силой, а Кривошлыков - интеллигентствующий революционный истерик. Вменяемой политики от них ждать так же бессмысленно, как из-под вороны диетических куриных яиц в фабричной упаковке. Тут, пожалуй, нужен кто-то вроде Буденного...
«Буденный не годится, - ответила мне энергооболочка, - он не казак, а иногородний, то есть мужик. Казаки его в упор не увидят, им спесь глаза застит. Думенко тоже иногородний, только малороссийского происхождения. Пожалуй, тебе подойдет войсковой старшина, сиречь подполковник, Филипп Кузьмич Миронов, будущий командующий красной второй конной армией, в двадцать первом году убитый по приказу Троцкого, а сейчас временный командир большевизированного тридцать второго Донского казачьего полка, эшелоны которого прямо сейчас прибывают на станцию Александровск (Запорожье). Торопись, Серегин, а то упустишь возможность затоптать тлеющий окурок, пока тот не превратился в яростный пожар от края и до края».
Ну что же, Миронов так Миронов. Сейчас надо найти в кулуарах съезда Ильича, взять у него мандат-вездеход и вместе с разведбатом капитана Коломийцева отправляться наводить порядок на местах. Времени, собственно-то, и нет...
23 (10) января 1918 года. Полдень. Александровск (Запорожье), Железнодорожный вокзал.Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
Чтобы зря не пугать народ еще до начала основного представления, портал я открыл в чистом поле у балки Сухая Московка, в створе Александровской улицы, примерно в полутора километрах от окраины города. Три боевых машины разведки, десять БМП-2 с десантом на броне и два эскадрона легкой амазонской кавалерии - для местных краев зрелище более чем внушительное. Рычат моторы, цокают подкованные копыта коней, в своих белых полушубках, подбоченившись, сидят в седлах дочери, внучки, правнучки и праправнучки богини Кибелы, над головной машиной развевается алое батальонное знамя. А впереди - мы с Коброй на рослых вороных дестрие, поглядываем с высоты седел на местную окружающую действительность. Зрелище более чем внушительное для этих архаических времен. Пух и прах, прах и пепел...
Так мы и въехали в Александровск походным порядком, и впервые за все время существования моей армии нас узнали с первого взгляда. В смысле узнали не нас лично (ибо на территории Советской России мы прежде не оперировали), а наше красное знамя. Александровск - город промышленный, можно сказать, рабочий, власть местный военно-революционный комитет взял вроде бы без каких-либо эксцессов и тем более без человеческих жертв, поэтому вступление в город неопознанной воинской части под красными знаменами восприняли не просто спокойно, но даже с некоторым воодушевлением.
Впрочем, не все оказалось так просто. На городском вокзале, куда должен был прибыть эшелон с тридцать вторым казачьим полком, нас ожидал весь местный революционный бомонд. Тут присутствовал командир красногвардейского отряда питерских рабочих с выборгской стороны большевик Яков Богданов, а также триумвират местного ВРК: большевик Михайлович (председатель), левый эсер Миргородский и анархистка Мария Никифорова, она же в будущем атаманша Маруся, она же пресловутая Мурка. Но и это было еще не все. Рядом с ними стоял человек, совершенно четко опознанный энергооболочкой как Нестор Иванович Махно20 - герой, а может быть, и антигерой Гражданской войны.