- А если я соглашусь, ты не станешь расстреливать хлопцев? - спросил предводитель гуляй-польских анархистов.
- Не стану, - ответил я. - Простые селяне вернутся по домам ждать твоего возвращения из странствий, а идейных вдохновителей анархизма я отправлю на свою базу, чтобы проверить, добросовестно заблуждались эти люди или имели какой-нибудь злой умысел.
- В анархизме не может быть никакого злого умысла, - с глуповатым апломбом заявил Махно. -Мы стоим на платформе добровольной самоорганизации трудящихся и свободы для всех и каждого устраивать свою жизнь по собственному усмотрению, презираем власть государства и авторитет различных вождей. Только революционные организации трудящихся, коммуны и их федерации, базирующиеся на принципах взаимопомощи и коллективного самоуправления, должны и могут способствовать построению нового, действительно справедливого общества, вплоть до мирового уровня. Мы отрицаем принуждение, будь то экономическое или внеэкономическое, и стоим за свободное развитие каждой личности во всех её проявлениях.
- Ты сам, товарищ Махно, понял, что сказал? - спросил я. - Вы отрицаете авторитеты, при этом ссылаясь на авторитет основателей своего учения господ Прудона, Бакунина и князя Кропоткина, да и ты сам разве не являешься непререкаемым авторитетом для своих людей? Вы выступаете против любой власти, но сами вооружились и стали властью, чтобы подавлять тех, кого считаете контрреволюцией. Вы отрицаете принуждение, но собираетесь силой оружия заставить миллионы людей жить так, как они не хотят. Закон ведь не только угнетает простых трудящихся, он же их и защищает от тех личностей, которые желают самовыражаться путем применения насилия к своим соседям, дальним и ближним. Если бы сюда пришли германцы, ты сам бы помчался за помощью к так нелюбимому тобой советскому государству, ибо самостоятельно против иностранной интервенции твоему маленькому Гуляй-полю не сдюжить. Чему же, получается, следует верить, товарищ Махно - словам твоим или делам?
- Не слушай его, батько, врет он все! - заорал один из махновцев, выстроившихся у стены вокзала с поднятыми руками.
- Цыц, Семен, не встревай, когда умные люди разговаривают! - рявкнул Махно, после чего повернулся ко мне и сказал: - Германцы не придут, товарищ Серегин, потому что товарищ Ленин заключил с ними мир...
- Товарищ Ленин только подписал мирный договор, - хмыкнула Кобра, - а заключил его товарищ Серегин, до икоты запугавший кайзера Вильгельма внезапным недружественным визитом одной из своих пехотных бригад в его ставку. При встрече Батя вручил этому коронованному обормоту отрезанные головы ярых противников мира генералов Гинденбурга и Людендорфа и объяснил, что если тот не уберет свои жадные лапы от Советской России, то в этой коллекции добавится третья голова, его собственная. После этой операции германцы стали покладисты как дети и быстро подписали с товарищем Лениным вполне почетный мир.
- Да, так и было, - скромно подтвердил я.
- А не врете? - недоверчиво спросил Махно, потом поднял глаза к небу на посвистывающие импеллерами «Шершни», перевел взгляд на БМП-2 и в самую последнюю очередь посмотрел поверх моей головы - туда, где светился нимб, и вздохнул: - Нет, вижу, не врете...
- Батя у нас никогда не врет, - убежденно сказала Кобра. - Он у нас Адепт Порядка, Бог Русской Оборонительной Войны и Младший Архангел, и любая ложь противоречит его сущности. Если он говорит, что это люминий, то, значит, люминий, если чугуний, то, значит, чугуний, если сказал, что идею анархии в России поддержал самый минимум людей, то, значит, так оно и есть. Вопрос правильного государства - только в качестве законов, задающих баланс прав и обязанностей граждан. А для этого власть должна чувствовать единство со своим народом. Кому многое дано, с того и спрашивать тоже следует по верхней планке. И еще, скажу я тебе, ты ему и в самом деле нравишься как человек, поэтому он с тобой сейчас и разговаривает разговоры, а не ставит к стенке. Когда в Киеве мы ликвидировали Центральную Раду, он, не моргнув глазом, приказал отрубить головы всему правительству самостийщиков. Сказал, что приговор окончательный и обжалованию не подлежит, после чего наши амазонки быстро привели панов министров к общему знаменателю.
- И это тоже было, - сказал я. - А головы я приказал отрубить потому, что эти люди совсем не думали о своем народе, а только об абсолютной власти над ним и о своем месте в Истории как отцов-основателей нового государства.
- Так, - сказал Махно, - это уже интересно... По телеграфу нам сообщили, что большевики взяли Киев, но без таких подробностей. Получается, гайдаматчине теперь хана!
- Хана, но не совсем, - сказал я, - мелкие банды еще какое-то время будут метаться по Малороссии, ведь у них тоже есть народная поддержка и самоорганизация снизу. Есть тут люди, которые хотят считать себя лучше москалей, ляхов и евреев, при этом не ударив палец о палец, только потому что мамо родила их хохлами. Но без вождей у них ничего не получится. Каждый атаман будет тянуть одеяло на себя, считая, что он тут самый главный, а потому их передавят по одному. Кроме того, идея идее рознь, и, в отличие от большевизма и даже анархизма, национализм не обещает людям никакой справедливости. Право на бессудные убийства и грабежи чужеродцев, для каждого, кто смог собрать вокруг себя мало-мальски крупный вооруженный отряд, не имеет никакого отношения к коренным интересам малороссийских селян, и народная поддержка быстро сменится своей противоположностью. Тут кто стремится господствовать, обычно сам легко подчиняется чужому господству, когда видит, что силы оказались неравны, лишь бы его не трогали и оставили в покое.
- Да, есть такое дело, - простодушно сказал Махно, - уж сколько мы тут допросили разных офицеров и генералов, бежавших на Дон, и большинство из-них, признанных активными врагами революции, держали себя при допросе как жалкие и подлые трусы, хватаясь перед гибелью за самые недостойные средства спасения. Среди генералов были такие, что плакали; среди полковников, наоборот, были такие, что заявляли, что жалеют, что попались: если бы, дескать, они не попали в руки революционеров, то создали бы в помощь генералу Каледину большие кадры добровольчества, и дом Романовых был бы восстановлен. И когда они выходили из вагонного зала, в котором заседала Комиссия, произносили: „Да здравствует дом Романовых! Да здравствует „хозяин" России - государь император Николай Александрович! Погибни под его стопами, революция!". Правда, таких полковников было только двое, которые остались верны своим дворянско-монархическим заветам.
- Все кадры добровольчества, что удалось собрать генералу Корнилову на Дону, - сказал я, -составляют всего-то две-три тысячи офицерских штыков из примерно двухсот тысяч фронтовых офицеров. Царская Россия пала не потому, что исчерпала все возможности для ведения войны, а оттого, что народ утратил веру в ее цели, и миллионы людей с винтовками оказались каждый сам по себе. И офицеры тут не исключение. Мало кто из них верит в генеральскую затею и разделяет ее цели. Сейчас эти люди хотят всего лишь разойтись по домам, обнять жен и заняться мирным трудом. И казаки также стремятся на Дон и Кубань не для того, чтобы встать под знамена Каледина, а потому что там их родина, там живут их жены и дети. Но если тех, кого вы считаете контрреволюционерами, разозлить ненужными репрессиями, показать, что в новой России жизни им не будет ни при каких обстоятельствах, вот тогда почти игрушечная сейчас добровольческая затея нескольких генералов превратится в страшную угрозу для революции. А все потому, что биться эти люди будут не за царя, в которого никто из них уже не верит, и не за Временное правительство, которое они презирали, а за свое собственное будущее и будущее своих детей. И твоих селян из Гуляй-Поля не минует чаша сия, потому что их земля превратится в поле сражения. И пощады на этой войне не будет ни для кого - ни для стариков, ни для баб, ни для ребятишек. А еще будет голод, тиф и всеобщее разорение, а все потому, что кое-кто даже в революции не смог остаться человеком.
Махно посмотрел на Богданова, Михайловича и Миргородского, зло сплюнул и сказал:
- Я вам верю, товарищ Серегин, говорите, что надо делать.
- При ликвидации Калединщины, - сказал я, - наша задача будет бороться не столько против самого Каледина, сейчас почти не имеющего поддержки у казаков, сколько против разных ультрареволюционных деятелей, потому что они своими неумными действиями, поливая тлеющие угли керосином, вот-вот превратят их в полноценный пожар, гасить который придется уже большой человеческой кровью. Сначала одиночки в соответствии со своими политическими предпочтениями начнут сбиваться в отряды, потом вожди начнут формировать из этих отрядов полки, бригады, дивизии, корпуса и армии, но только теперь не для того, чтобы воевать с внешним врагом, а для яростной схватки насмерть между собой. Будто мало русской крови пролилось на германской войне. Запомни, товарищ Махно: винтовки в руках людей, готовых сражаться за свои интересы, сами по себе рождают власть, и за кем пошло больше вооруженных людей, у того эта власть будет самая сильная. Это будет не просто власть, а власть, густо замешанная на крови таких же русских людей, а потому, кто бы ни победил в Гражданской войне, он будет так жесток, что царским сатрапам даже не снилось. Предотвратить подобный исход и есть моя главная цель и задача.
- Я протестую, товарищ Серегин! - выкрикнул Яков Богданов. - То, что вы говорите, это махровая контрреволюция!
- Как члену Центрального Комитета партии большевиков, - сказал я ледяным тоном, - это мне тут решать, что есть революция, а что контрреволюция. Есть такое хорошее правило: поступать с другими так, как ты хочешь, чтобы они поступали с тобой. И, наоборот, поступать с ними так, как они поступали с другими. Так что, товарищ Богданов, не жалуйтесь на свою печальную судьбу. От имени Совета Народных Комиссаров Российской Советской Социалистической Республики, за ненужную жестокость, бессудные убийства и разжигание гражданской войны на просторах бывшей Российской империи приговариваю товарищей Богданова, Михайловича и Миргородского к смертной казни через отделение их голов от бренных тел. Dixi! Приговор окончательный, обжалованию не подлежит и при