а пятисот активных штыков, а у Корнилова в Ростове - около тысячи. И в этот момент «Шершни», закончившие воевать с эшелонами, переключились на Ростов. Ударам подверглись железнодорожная станция, где в ожидании погрузки скопилось значительное количество корниловцев и потенциальных беженцев, вербовочный офис Добровольческой армии (одноэтажное здание по адресу улица Никольская (ныне Советская) дом сто двадцать), и неофициальный штаб Корнилова в особняке Парамонова, (по адресу улица Пушкинская дом сто сорок восемь). Два последних объекта долбили не только магнитоимпульсными пушками, но и пакетами НАРов с триалинитовыми боевыми частями - а это такие гостинцы, что больше и не надо.
Особняк Парамонова после удара с воздуха превратился в пылающие руины, погребая под собой трупы генералов Корнилова и Маркова, генерал Деникин был тяжело ранен на вокзале, куда после штурмового удара «Шершней» со «Святогоров» десантировались четыре боеготовые когорты из интернациональной армии Велизария (что, собственно, спасло этому человеку жизнь). Еще одна когорта высадилась на территории городской тюрьмы, что было сделано для предотвращения массового расстрела политических заключенных при отходе белых из города. И еще одна когорта взяла под контроль железнодорожный мост, что превратило Ростов в ловушку для остатков Добрармии, ибо пешеходно-гужевой Донской мост являлся наплавным и функционировал только в теплое время года.
Впрочем, после гибели своего командного состава и захвата моими частями вокзала Добровольческая армия прекратила свое существование как организованная сила, рассыпавшись на отдельные подразделения (численность взвод-рота), лишенные управления и связи между собой. И сразу после высадки десантов в Ростове, полтора месяца находившемся под властью корниловцев, вспыхнуло стихийное просоветское восстание рабочих. Не всех красногвардейцев повесили и расстреляли, не все погибли в декабрьских боях, осталось и припрятанное оружие, а самое главное, в наличии имелось изрядное количество лютой злобы против вековых угнетателей. Поэтому, заняв назначенные им объекты, мои части активности больше не проявляли - со всеми остальными делами местные должны были управиться сами.
И одновременно восстание вспыхнуло в Таганроге, на который возобновила наступление группа Сиверса. Воздушная поддержка сделала красногвардейцев смелыми. Кутеповский заслон из сводного офицерского батальона на станции Неклиновка после бомбоштурмового удара «Шершней» был смят натиском 3-го Латышского Курземского полка, после чего уцелевшие белогвардейцы, которых осталось не более четырехсот активных штыков, оставили город и под ударами с воздуха вместе с ранеными и обозом стали отступать по дороге в сторону Ростова. Впрочем, Сиверс их не преследовал: решив свою ближайшую задачу, его войска остановились на отдых. Неподалеку от станции Мержаново отступающие белогвардейцы обнаружили разбитый в щепки эшелон с трупами тех, кто, как они считали, уже находится в безопасности.
И тогда же им стало известно, что в Ростове большевистское восстание, уличные бои, и к настоящему моменту город почти наполовину захвачен Советами. Это была катастрофа, на этот раз уже окончательная, но полковник Кутепов даже не пытался капитулировать (я бы еще подумал, принимать его капитуляцию или нет), а продолжал вести своих людей к Ростову форсированным маршем, теряя по пути бойцов и телеги обоза. До Ростова, насколько мне известно, дошло не более сотни человек (уже без Кутепова, погибшего при одной из атак «Шершней»), а на левый берег Дона не переправился вообще никто.
В самом Ростове уличные бои продолжились еще два дня, завершившись только к вечеру пятнадцатого (двадцать восьмого) января. И тогда же я отозвал обратно свои части, взамен доставив в Ростов Сиверса и Миронова, которым, согласно Декрету Совнаркома о налаживании мирной жизни, предстояло наводить в городе настоящий революционный порядок. Говорят, что телеграмма Съезду об окончательной ликвидации корниловщины вызвала среди товарищей депутатов бурное ликование и вал аплодисментов.
Тем временем в Ростове красногвардейцы прочесывали город, останавливая всех подозрительных, чтобы проверить на наличие пятен оружейной смазки на одежде, въевшийся запах сгоревшего пороха и присутствие специфических синяков, которые оставляет приклад винтовки при выстреле. Тех, у кого такие приметы обнаруживались, отправляли в городскую тюрьму для дальнейшей передачи в мое распоряжение, остальных же отпускали с извинениями. Самое главное, чтобы не было никаких расстрелов, ни массовых, ни одиночных, а уж мои люди разберутся, кого и куда направить дальше. Главное, что у этих людей хватило ума добровольно бросить оружие и прикинуться ветошью.
И тогда же, пятнадцатого числа, пока я еще возился с «добровольцами», произошло еще два, можно сказать, исторических события. Во-первых, из Минска вместе со своим корпусом сбежал Дов-бор-Мусницкий. Именно сбежал, потому что я просил товарищей из центра, пока я занимаюсь Калединым и Корниловым, не чесать хотя бы эту болячку. Никто поляков требованиями о разоружении не беспокоил, просто вечером пятнадцатого (двадцать восьмого) января их корпус снялся с места и форсированными маршами направился в сторону временной демаркационной линии. Никто их останавливать не стал, так что переход на сопредельную сторону прошел без потерь и в полном порядке. А там орднунг: оружие сдать, в вагоны погрузиться и шагом марш воевать за новую родину на Западный фронт. Именно так. Марионеточное польское королевство, которое решили учинить немцы, сразу после ратификации Брестского мирного договора Рейхстагом, войдет в состав Второго Рейха на правах вассального полуавтономного образования. И тогда же в новых землях проведут самую широкую мобилизацию, для пополнения изрядно поношенной кайзеровской армии. Просто прежде эти планы кайзер Вилли держал в секрете, а тут по случаю они вылезли наружу. Вот так, Панове: за что боролись, на то и напоролись.
Вторым событием был демарш ЦК левых эсеров: после утверждения на Съезде Советов большевистского варианта Закона о Земле они решили хлопнуть дверью и покинуть органы советской власти, что непременно должно было закончиться объявлением войны большевикам. И товарищи Прошьян и Натансон, несмотря на весь свой авторитет, ничего не могли поделать со своими однопартийцами. Большие дети, они и есть большие дети: если им что-то не нравится, падают на пол и закатывают истерику. Впрочем, что-то такое я подозревал с самого начала, и наладить двухпартийный консенсус старался только потому, что так советовала поваренная книга Старших Братьев. Теперь надо собираться и отправлять в Таврический дворец, решать с товарищами, что мне теперь делать в первую очередь. Пожалуй, пора заняться Финляндией...
29 (16) января 1918 года. Полдень. Петроград, Таврический дворец.Капитан Серегин Сергей Сергеевич, великий князь Артанский
С походом в Таврический дворец я несколько подзадержался. Да и не было особой причины мчаться туда сломя голову, ибо на данный момент ни один из вопросов не стоял на ребре, грозя рухнуть и наделать неприятностей. Обстановка в мире восемнадцатого года была, конечно еще далека от идеальной, но уже разительно отличалась от той, какая была в это же время в Основном Потоке. Из числа активных игроков на российских просторах выпала Германская империя, украинский национализм после ликвидации Центральной Рады превратился в сугубо местное явление, которое рассосется за несколько лет, а ликвидация калединско-корниловского движения уничтожила точку притяжения для потенциальных контрреволюционеров. Некуда, точнее, не к кому, им теперь стремиться, чтобы встать под знамена Белого движения.
К тому же при смягчении советской власти отношения к «бывшим» и желание такое у них изрядно поуменьшится. Теперь этим людям остается только искать возможность эмигрировать, как раньше говорили, «в страны Запада» или уходить со мной в верхние миры. Собственно, конкордат между советской властью и РПЦ еще не подписан, но обе стороны ведут себя так, будто этот документ уже действует. Речь Ильича на Съезде Советов о курсе на мирное построение социализма сильно ударила по позициям разных углубителей революции, а потому ситуация в Советской России движется не в сторону обострения, а наоборот. Так тоже бывает. После того, как на теле вскрыты и вычищены нарывы и удалены все инородные тела, организм сам находит силы для восстановления.
Так что я счел возможным потратить два часа на то, чтобы посидеть с местным Михаилом Романовым в моем кабинете и обсудить, кого из известных офицеров-монархистов мы можем забрать с собой, а кого следует предоставить своей судьбе. Потом, когда он ушел, со мной на связь вышел Дима Колдун и неожиданно сообщил, что канал в сорок первый год уже наполнился энергией, и открытию портала в этот мир мешает какая-то важная причина, какое-то условие, которое мы должны выполнить прежде, чем сделаем еще один шаг в направлении дома. Я прислушался к окружающему миру - и ощутил, что это и в самом деле так. Запрет на открытие первого портала в тот мир, действительно, не физический, а всего лишь логический. Вот выполним это условие - и окажемся на пороге войны, которую я с трепетом ощущаю как священную. И это при том, что здесь наши дела еще далеко не закончены: нетронутыми остались финский вопрос, Крым, молдавско-румынский вопрос, атаман Семенов в Забайкалье, Колчак и много что еще, ибо за три недели нельзя объять необъятное.
В таком настроении, не подозревая ничего дурного, прихватив с собой Нестора Махно, я отправился на встречу с Ильичем... и попал. Причем во всех смыслах. Буквально за несколько секунд до моего появления в коридоре Таврического дворца прозвучал револьверный выстрел. Неизвестный молодой человек стрелял в товарища Ленина, возвращавшегося в императорскую ложу после перерыва в заседании. Убийца ожидал свою жертву в коридоре и выхватил из кармана револьвер только тогда, когда вождь мировой революции, в сопровождении своего секретаря Дмитрия Бонч-Бруевича, прошел мимо него. С короткого расстояния, почти в упор, выстрелив Ильичу в затылок, он бросился бежать (как будто возможно убежать из переполненного людьми Таврического дворца). Убийцу тут же схватили и принялись бить с тем ожесточением, с каким обычно бьют бешеное животное. Когда мы с Нестором Махно, выскочив на крики из ложи, оказались на месте происшествия, сразу стало понятно, что дело безнадежно. Товарищ Ульянов-Ленин с пулей в голове был мертв как бревно, и даже искусство Лилии ничем не могло тут помочь, ибо мертвых не умеет оживлять даже она.