Разумеется, в других местах Слова Божия определяется то, чему должна быть посвящена эта энергия при умножении талантов, но в этой притче сказано только одно: не зарывай в землю тебе данного, как раб ленивый и лукавый. Талант, который дан человеку, не может быть понят как недвижно и неизменно лежащий клад, но как непрестанно изменяющиеся благодатные дары жизни, которые должны творчески восприниматься в человеческой активности.
Противоположение здесь делается между данностью и заданностью, пассивностью и творчеством, которое, таким образом, является единственным путём проявления софийности в мире. Но этот путь предполагает не только активно-творческое напряжение, но и борьбу, притом всякого рода, с силами духовными, противоборством человеческим, с собственной инертностью.
Всякий человек призван быть творцом, поэтом и художником на поприще своей жизни, которому говорится Христом: Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся (Лк. 12:49). И не только это, но и ещё: кийждо да возьмет свой крест и по Мне грядет (Мф. 16:24). Это есть творческая задача ософиения жизни мира и своей собственной каждым по своей силе. Конечно, христианское творчество находится под контролем христианского сознания, оно должно служить строению Царствия Божия и этим определяться. Однако никогда не надо забывать всей относительности такого служения, которое отнюдь не является доступно в качестве непосредственной задачи, но есть лишь руководящая общая цель.
Божественная София в мире тварном светит лучами софийности, которые и стремится уловить человек своим сознанием – в своём «оправдании добра» – в ософиении мира. Нельзя поэтому абсолютизировать того, что является не целью, а средством. Однако приходится творчески избирать свой путь и утверждаться на нём. Его приходится искать, как положительно, утверждением известного образа жизни, так и отрицательно, чрез противоборство.
[Софийность войны]
Исходя из этих общих начал, теперь предстоит обратиться уже прямо к нашей парадоксальной теме: война и софийность, или софиологическое оправдание войны. Может ли быть установлена такая связь или найдено такое оправдание? Не является ли кощунством в отношении к Премудрости Божией или же изменой самим началам софиологии уже само такое вопрошание?
Действительно, во мраке войны, застилающей свет солнечный, в её тоске и муке, погружающих мир в состояние оцепенения, в океане крови, слёз и всяческом мучительстве, не приходится ли оставить, как слепую иллюзию, и самую мысль о софийности мира, о неистребимости и непобедимости в нём софийного его начала? Не признать ли скорее мир царством князя мира сего, которое может быть понято скорее не в свете софиологии, но сатанологии?
Вот вопросы, которые ныне жгут сознание и требуют ответа со всей силой искренности и правдивости, как от Иова, лежащего на гноище и говорящего своим рассудительным и оптимистическим друзьям: Так и вы теперь ничто; увидели страшное и испугались (Иов. 6:21), жалкие утешители все вы (Иов. 16:2).
Нам, исповедникам софийности мира, как имеющего Божественную свою основу в Софии, Премудрости Божией, надлежит ныне, небоязненно смотря в лицо трагической действительности, не уклоняться от исповедания и проповедания своей веры, как бы ни был слаб и глух голос наш. И чрез эту человеческую немощь глаголет она сама, Премудрость Божия. Не с друзьями Иова, жалкими утешителями, но с самим страдающим праведником надлежит нам исповедовать: мы знаем, что живо утешение мира, и оно себя явит миру.
Софийно творение, софийна история и – приходится признать – в своём собственном, особом смысле софийна и война, т. е. проявляющиеся и в ней или, вернее, вопреки ей, но чрез неё софийные начала жизни. И потому спрашивается: есть ли проявление творчества в войне – не только как сохранение, но и умножение талантов? Вплетаются ли кровавые нитки войны в ткань истории в качестве в ней необходимых или, по крайней мере, неизбежных, подобно государству и праву, художеству мысли и знанию, вообще всякому человеческому деланию в истории, возможна ли софиодицея войны?
На все эти вопросы можно и должно отвечать утвердительно, хотя и во всей той относительности, которая присуща истории. Война не есть абсолютное зло, сатанинский провал мироздания, лишённый всякого онтологического содержания и в жестокостях своих не находящий никакого оправдания. Но в таком случае, что же она есть?
Конечно, война есть самая трагическая страница истории со всею её жестокостью, как объективной, в смысле неизбежности жертв и страданий, так и субъективной, в смысле пробуждения в человеке зверских инстинктов, низменных чувств, слепого ужаса. Здесь именно можно повторить слова Иова: увидели страшное и испугались. И в этом смысле война, особенно современная, так страшна, что страшно и говорить о ней. Пред ней объемлется ужасом всякий, к ней даже только мысленно приближающийся. И этот ужас смыкает уста и парализует мысль.
Однако позволительно ли оставаться в духовном молчании и некоем безмыслии о том, что требует и ждёт ответа, и не от нашей страшливости, но от духовного мужества? Можно и не утверждаться в способности устоять в истине, когда приходит испытание (и всякий дерзающий тем самым обрекает себя на этот суд), и однако истина повелевает небоязненно о себе свидетельствовать. И нельзя допустить неприятия войны только из страха, потому что возможно – и в действительности существует – не менее, но более духовно страшное, чем война, и однако так не пугающее своею угрозой. Позволительно даже высказать такой парадокс, что война может быть духовно менее страшна, нежели мир, не знающий её сожигающего, но и очищающего огня. Вообще надо преодолеть понимание войны как абсолютного зла, нужно увидеть и признать в ней добро, конечно лишь относительное, понять его возможность.
[Священная война в Ветхом Завете]
Если исходить из Слова Божия, то здесь мы становимся пред фактом, что Ветхий Завет исполнен, можно даже сказать переполнен, признанием и свидетельством о священной войне, в которой воинствует Сам Бог чрез ангелов и святых Своих. Вся «священная история», протекающая под Божиим водительством избранного народа, есть, по Библии, ряд непрерывных войн. Она представляет собой, можно сказать, апофеоз с противниками избранного богоносного народа, в недрах своих несущего семя боговоплощения, и уже одно это содержит некое не только фактическое, но и идеологическое оправдание войны.
Нельзя отговориться здесь ссылкой на исторический возраст и вообще свести всё это к первобытному варварству, хотя бы даже и невозможно было его отрицать. Нужно просто сказать, что в таком случае придётся отвергнуть большую часть Ветхого Завета, ибо история священной войны составляет не менее интегральную его часть, чем закон и пророки.
Является потрясающим фактом это ветхозаветное признание, а следовательно, и оправдание войны, от которого мы предпочитаем отмахиваться, допуская его лишь «исторически», для Ветхого Завета. Но эти войны, как теократические, имеют для себя во всяком случае некую софийную основу. Поэтому возникает вопрос, так сказать, о ветхозаветной софиологии войны, если она явно связана с историческими судьбами теократии во Израиле, эти же последние – с Боговоплощением. Как ни парадоксально может показаться, но священные войны в Ветхом Завете вместе со всей ветхозаветной историей подготовляют появление в мире Пресвятой Девы Марии как личного явления Софии в человеческом естестве. Таким образом, приходится прийти к заключению, что нельзя устранить войны из Божественного плана Боговоплощения.
[Война ангелов]
Для того, чтобы полнее и глубже понять смысл теократической войны, нужно остановиться ещё на одном факте уже из жизни духовного мира, именно: воинствования святых ангелов на земле и на небе. Меч есть неизменная эмблема, свойственная архистратигу Михаилу, который является Иисусу Навину в образе человека с обнажённым мечом, со словами: я вождь воинства Господня (Нав. 5:13–14).
Согласно свидетельству Ветхого Завета, ангелы воинствуют вместе с человеками (Дан. 10:13, 20). В этом теократическом воинствовании ангелов с человеками печатлеется его софийный характер с полной очевидностью. В Слове Божием не дано указаний относительно проявления этого воинствования; конечно, оно принадлежит преимущественно области духовного воздействия, хотя образно не исключены случаи даже и прямого участия в человеческой битве, как бы его ни понимать: сюда относится, например, избиение ангелами первенцев египетских. Правда, здесь говорится: Господь поразил всех первенцев в земле Египетской (Исх. 12:29), но, по библейскому словоупотреблению, здесь, очевидно, разумеется ангел Божий. Сюда же относится избиение ангелом 185 тысяч полчища Сеннахирима (4 Цар. 19:35): И послал Господь Ангела, и он истребил всех храбрых, и главноначальствующе-го и начальствующих в войске царя Ассирийского (2 Пар. 32:21).
[Война ангелов и демонов]
Теократический характер войны выражен здесь совершенно явно. Но для понимания софиологии войны, быть может, ещё важнее этого ангело-человеческого воинства уразумение небесного противоборства войны архангела Михаила и ангелов его с сатаною и воинством его (Откр. 12:7–12). Здесь указано и основание этой войны. Речь идёт о власти Христовой: ныне настало спасение и сила и царство Бога нашего и власть Христа Его; потому что низвержен клеветник братий наших, клеветавший на них пред Богом нашим день и ночь (Откр. 12:10). Что бы ни значила эта «клевета» в небе, но ясно, что здесь речь идёт о столкновении двух начал, между собою непримиримых и несовместимых.
Но что же может значить здесь самая война ангелов? О ней говорится, что ангелы не возлюбили души своей даже до смерти (Откр. 12:11). Конечно, здесь не может быть речи о смерти в буквальном смысле духов бесплотных и потому бессмертных, но о таком состоянии, которое соответствует готовности к смерти, о предельной жертвенности и неустрашимости, о высшем подвиге и напряжении любви к Богу и Агнцу. Здесь также не может быть речи о жестокости, которая неизбежна в войне человеческой, но о том духовном напряжении, которое имеет результатом окончательное разделение добра и зла, что и выражается в низвержении с неба сатаны и ангелов его.