На разделочном столе стоял последний кувшин. Дрожащими руками Певун налил из кувшина в кружку. Затем пошарил в кармане и вытащил глиняную бутылочку с изъеденной пробкой. Он провозился немного с пробкой — штуковина не поддавалась — все тем временем болтали и ничего не заметили. Пробка выскочила и прокатилась по столу. Певун вылил жидкость, её оказалось всего-то пара рюмок; пиво чуть помутнело. Проявив изрядную находчивость, он взял ложку и перемешал бурду. Вот так-то лучше.
Он принёс кружку обратно.
— Держи, Кэти.
Певун поставил кружку на стол рядом с её тарелкой.
Кэти благодарно улыбнулась.
— А нам что? — потребовал Уоллес Бартл. — Нам ты ничего не принёс?
— Держи, Кэти, — опять повторил Певун, опускаясь на стул. Важно, куда она посмотрит, когда выпьет кружку.
— Чёрт подери, что у тебя за манеры, а? — спросил Бартл. — Обслужить только себя, да?
— Держи, Кэти, — всё повторял Певун, неотрывно глядя на неё и осмелившись даже приблизить лицо.
— Я же тебя поблагодарила, чего тебе ещё?
Недовольный Бартл встал, скрипнув стулом о каменный пол, и направился к кувшину, Кэти жадно глотнула бурды. Певун с нетерпением ждал. Он бы растерялся, спроси его напрямую, чего он ждет, но результат оказался для него полной неожиданностью. Её длинное, бледное лицо порозовело, будто стало распухать, глаза заслезились, она поперхнулась и резко кашлянула, забрызгав пивом стол и лицо Певуна, который в тот момент смотрел прямо на неё.
Она вскочила, стала отхаркиваться и плеваться. Все тоже вскочили, стали хлопать её по спине, смахнув с облитого стола остатки еды, и приговаривать: «Ну же, вот так, дорогуша, что стряслось — не в то горло попало?» «Поблюй в грязную посуду. Тащи ведро, Эна» и «Боже ты мой, тебя отравили?»
И тут вдруг Кэл Тревейл всё понял. Он взвизгнул от смеха и указал на пиво, которое пенилось так, будто забродило.
— Хо-хо, Певун, да ты превзошел самого себя! Ты всегда любил пошутить! Вот ведь мать честная, экая потеха, ну и ну!
Певун, вытирая пиво с лица, силился возражать, но, разумеется, никто ему не поверил. Пиво служило свидетельством. Молодежь хохотала, шутка им показалась презабавной, те же, кто постарше, в основном глядели неодобрительно, потому что подобным шуткам не место в чужом доме. Мышь в супе, лягушка в пироге, собачье дерьмо в мясных пирожках: такие шутки были им привычны и понятны.
— Кэти! — крикнул Певун. — Богом клянусь, я...
Он не успел закончить. Со всей силой и злостью, на какую способна, Кэти отвесила ему звонкую оплеуху. Удар снёс его с ног, и отшатнувшись, он опрокинул стул, а сам свалился на пол. Все засмеялись ещё громче.
— Тсс, — неодобрительно зашикала Джейн Гимлетт. — Забыли, где находитесь? Замолчите немедленно. Как ты мог, Певун! Кэти...
Но Кэти уже исчезла в буфетной, чтобы вызвать рвоту, а то вдруг этот тупица случайно её отравил.
Хотя бутылочки едва отличались, но Певун никогда бы не признал, что, к несчастью, допустил ошибку. Только через три месяца, ближе к Рождеству, после того, как вдове Пермеван пришлось воспользоваться лекарством от нарывов, он понял свой промах.
Тогда он и посчитал совершенно очевидным, отчего через пару недель после использования снадобья для ног Эди Пермеван наконец уступила уговорам Мастака Томаса и согласилась выйти за него замуж.
Глава четырнадцатая
В одиннадцать танцы закончились и настало время песни Изабеллы-Роуз. Специально для неё из Нампары привезли старый спинет Демельзы. Теперь его внесли в комнату, и миссис Кемп заиграла аккомпанемент. Казалось, Изабеллу-Роуз ничуть не волнует, что её пение слушает множество взрослых и довольно искушённых людей.
Сначала она спела «Травушка созрела». Её голос, довольно сильный для столь юного возраста, не казался таким уж резким или неблагозвучным в большом зале, хотя в самой песне было что-то от криков лондонских лоточниц. Демельза вспомнила, что когда она впервые попробовала петь, то не попадала в ноты. Может, дочь это унаследовала. Росс пел в детстве, но в последнее время делал это редко, правда, его голос точно не дрожал, как у Беллы.
Когда она закончила, раздались вежливые аплодисменты. Вторая песня называлась «Лягушка и мышь», ноты к ней купил Джереми. Песня, состоявшая из полной тарабарщины с вкраплениями на старо-корнуольском, казалась настолько поразительной чушью, что никто не подозревал, что Белла успеет её выучить. Но она это сделала.
Мышь на мельнице жила,
Тирли вирли тру-ла-ла.
В колодце плавала лягушка,
Тирли вирли ква-квакушка.
Ква-лягушка, ква-лягушка,
Ква-квакушка.
Ай, да мышка, ай, да мышка,
Да норушка.
А лягушка та не прочь скакать верхом,
Ква-лягушка, ква-лягушка, эй-хо-хо.
На улитку взгромоздилась и бегом,
Тирли вирли, тирли вирли, эй-хо-хо.
Ква-лягушка, ква-квакушка, эй-хо-хо.
А лягушка, а лягушка на «коне»,
Сапоги её сияют, как в огне...
И ещё четыре подобных куплета. Сама мелодия выдавала грубость голоса Беллы, но публика этого не заметила. Она видели лишь маленькую черноволосую и черноглазую девочку, поющую с почти мужской силой и делящуюся с миром своим энтузиазмом и любовью к жизни.
Раздались бурные аплодисменты.
Планировалось, что Белла исполнит две песни, а затем, если её вызовут на бис, споёт ещё и «Спелую вишню» (Белле ужасно хотелось спеть «Разбойника», но её отговорили, потому что подобная песня могла исполняться только баритоном). А сейчас, без сомнения, её вызывали на бис — об этом просил каждый. Глаза Беллы засверкали, и, прокашлявшись, она в нетерпении потеребила локоны. Миссис Кемп уже заиграла вступление, но тут чей-то громкий голос с сильным корнуольским акцентом выкрикнул:
— Белла, спой «Сборщика ячменя»!
Изабелла-Роуз снискала огромную популярность, исполняя «Сборщика ячменя» перед фермерами и шахтёрами в прошлом августе и сентябре. До неё никому из Нампары не удавалось так хорошо спеть эту воодушевляющую и привязчивую песню.
Этим вечером в Тренвите не было никого, исключая слуг, кто бы говорил с таким сильным корнуольским акцентом. Но Демельза, хорошо изучившая своего сына, подозревала, что это выходка Джереми. Кто бы это ни был, он выкрикнул название уже трижды, а гости, знавшие мотив и желавшие повеселиться, последовали его примеру.
Мисс Изабелла-Роуз Полдарк бросила взгляд на свою мать, а затем перевела его на миссис Кемп, которая так переволновалась, что не смогла хоть что-то возразить.
— «Сборщик ячменя», — объявила Белла.
Наконец, миссис Кемп трясущимися руками заиграла мелодию. Она что-то шепнула Белле, и та поправила бант на платье и запела под аккомпанемент спинета, а зрители начали подпевать:
— Пожалуй, парни, выпью с вами кружку...
— Твоё здоровье, сборщик ячменя! — подхватили зрители.
— Потом из тёмной отхлебну бутыли, — горланила Белла.
— Твоё здоровье, сборщик ячменя! — подпевали из зала.
— Сейчас я, парни, выпью ещё кварту.
— Твоё здоровье, сборщик ячменя!
— Эх, пинты, кружки, тёмные бутыли!
— Твоё здоровье, сборщик ячменя!
— Сейчас я, парни, выпью ещё кварту.
— Твоё здоровье, сборщик ячменя!
— Эх, кварты, пинты, кружки и бутыли!
— Твоё здоровье, сборщик ячменя!
Суть песни заключалась в том, что певец всегда добавлял что-нибудь новое к списку того, что он собрался выпить. Ответы, хоть и одинаковые по смыслу, всегда пелись немного по-разному, и понадобилось четыре куплета, чтобы зрители поняли суть. После этого песня зазвучала как надо.
Белла дошла до последнего, четырнадцатого куплета:
— Готов до опупенья пить я, парни.
— Твоё здоровье, сборщик ячменя!
— Эх, облака мои и океаны,
— Моря и реки, скважины, лохани.
— Эх, ванны, бочки, кадки и галлоны.
— Эх, кварты, пинты, кружки и бутыли.
— Твоё здоровье, сборщик ячменя!!!
Когда песня закончилась, зал не сдержал восторга. Гости наперебой подходили к девочке, чтобы поцеловать и поздравить её. Боже мой, думала Демельза, теперь она станет по-настоящему несносна. И всё же Демельза не могла не почувствовать прилив радости от успеха дочери.
Джордж Уорлегган наблюдал за происходящим с отвращением, которое не покидало его до конца вечера. В особенности его раздражало отсутствие Данстанвиллей, а тут ещё пришлось смотреть, как не по годам развитая девчонка Полдарков делает из себя посмешище. Хотя вечер в любом случае казался невыносимым, Джордж надеялся хотя бы урвать минутку, чтобы договориться о нескольких сделках с Фрэнсисом Бассетом, бароном Данстанвиллем. Прошло уже пять лет со времён их совместного банковского предприятия, и Джордж считал, что едва ли Фрэнсис теперь винит его в том, что он стал секундантом сэра Кристофера на их дуэли. Сэр Фрэнсис как никогда богат и деятелен во всём, что касается публичной жизни Корнуолла, а потому раздор с ним не мог принести никакой пользы. Но он не пришёл, и Джорджу пришлось ограничиться беседой с другими людьми, заслуживающими разговора.
Они с Харриет разделились, когда та ушла танцевать. Ушла танцевать с доктором Энисом, несмотря на возражения Джорджа. Её тёмные волосы спадали на плечи и сияли от мерцания свечей, как лакированная кожа. Новые жемчужные серьги с бриллиантами сверкали даже сквозь тяжёлые пряди волос.
Разумеется, он её допросил. Тактично, но тщательно. Она любезно призналась, что не имеет привычки класть деньги на банковский счет, который для неё, замужней дамы, в качестве особого одолжения открыл банк Уорлеггана и Уильямса. Зато снимать оттуда деньги — вполне в её духе. Получается, что единственным источником краденых денег, подозрительной банкноты, мог стать выигрыш в карточной игре.
Конечно, любой игрок мог расплатиться этой банкнотой, да и попасть к нему он тоже мог абсолютно законным образом. С января она могла перейти из рук в руки полдюжины раз. Но не исключалась и другая возможность, поэтому Джордж составил список людей, игравших в карты у него дома за два дня до того, как обнаружилась банкнота. В него попали Энтони Трефузис, Бен Сэмпсон, Стивен Каррингтон, Эндрю Блейми, Перси Хилл, Джордж Треветан и Майкл Смит. По словам Харриет, сильнее всех проигрались Энтони Трефузис, Стивен Каррингтон и Эндрю Блейми — этих стоило подозревать в первую очередь. У Джорджа имелись свои источники информации и люди, которые по его приказу могли узнать больше. Перед тем как отправиться на праздник, он навёл кое-какие справки. Где находился Блейми, когда произошло ограбление — в море или в Англии? А где были Каррингтон и Трефузис? Даже если ответы окажутся неоднозначными, сведения не лишние. Нашлась первая зацепка за столь долгое время.