Когда Джеффри Чарльз получил под командование роту, то поначалу относился к нему с недоверием. Ему нужны были офицеры, которые хорошо ладят и воодушевляют друг друга, а неповиновение или дурацкие выходки совсем ни к чему. Однако он понял, что за напыщенными манерами Хавергала скрываются хладнокровие и сообразительность, и тот не замедлит этим воспользоваться. Он действительно ничего не боялся, ни пуль, ни порицаний. Такое впечатление, будто в глубине души он понимал, что война вот-вот закончится, и смаковал каждое мгновение опасности. А если при этом можно ещё и отличиться, тем лучше.
Веллингтон командовал сражением у Тулузы, когда война уже почти закончилась. Он знал, что Париж окружён, но насчёт императора известий не получал, и опасался, что если Тулуза останется у Сульта, Наполеон может к нему присоединиться вместе с Сюше; такой армии хватит, чтобы пойти в контратаку и, возможно, даже вновь занять столицу. И хотя по Англии вовсю разлетались новости о том, что Наполеона наконец-то заставили отречься от престола, а Сенат издал указ о его низложении и возвращении династии Бурбонов, пиренейской армии предстояло труднейшее задание.
Окруженная с трёх сторон паводковой водой и горами на востоке, откуда Сульт обстреливал британцев, вдвое превосходя их в артиллерии, Тулуза отразила три яростные атаки. Во второй атаке непосредственное участие принимал Монмутширский полк, поскольку две испанские дивизии гордо пожелали внести свой вклад в славное событие и так же гордо, не повинуясь приказам, слишком рано бросились в атаку и встретили сокрушительный отпор, и британскую Лёгкую дивизию бросили в сражение, чтобы заткнуть зияющую дыру, образовавшуюся при отступлении испанцев. Лошадь Джеффри Чарльза убило прямо под ним, а его самого оцарапали две пули, которых он не заметил. Шестеро из его роты погибли, а шестнадцать получили ранения.
Грохот орудий прекратился, и пока они перегруппировывались в ожидании новых приказов, по склону холма, прямо на вражеские пушки мчался диким галопом всадник. Тут даже близорукому было понятно, что это офицер 43-го полка, все видели и длинные белокурые волосы лейтенанта Хавергала. Тот летел во весь дух, но вертелся и корчился в седле так, словно тело ему не подчинялось.
— Бедняга свихнулся от боли! — пробормотал кто-то рядом с Джеффри Чарльзом.
Эта неистовая скачка длилась пару минут. Французы не стреляли, полагая, будто он уже при смерти. Так и правда казалось; внезапно вороной конь так резко остановился, что всадник вылетел из седла и дёрнулся пару раз уже на земле, после чего затих.
Слишком многие уже погибли, чтобы это зрелище стало чем-то исключительным, все перевели взгляды на лошадь, задаваясь вопросом, удастся ли поймать её и благополучно привести. И тут вдруг всадник вскочил на ноги и снова запрыгнул в седло. Повернувшись к врагам спиной и не обращая на них ни малейшего внимания, он спокойно поскакал к своим. Когда Хавергал приблизился, все заметили, что он держит за уши убитого зайца.
— Боже, я все-таки его поймал, — еле вымолвил он. — Думал, он удерёт.
Все промолчали, потому что поступил приказ о возобновлении стрельбы и медленном продвижении вперёд, чтобы войти в соприкосновение и прикрыть левый фланг 4-й дивизии Коула. Уже вечером, после череды кровопролитных стычек, когда британская армия захватила весь хребет, Тулуза лежала беззащитной, а солдаты разбили лагерь, чтобы перевязать раненых и похоронить убитых, от главнокомандующего пришло письмо.
«Майор Полдарк! Вы хорошо провели атаку, но мы всё-таки охотимся на французов. Не пристало вашим офицерам гоняться за двумя зайцами».
Как обычно, ничто не укрылось от его глаз. Джеффри Чарльз послал за лейтенантом Хавергалом.
— Сэр? — тот вошел вразвалку, но выпрямился по стойке смирно для приветствия.
— Хавергал, мне и командованию совсем не понравилось ваше поведение днём.
— Они так сказали, сэр?
— Да, именно так и сказали. Вернее, он сказал.
— Ага... — только и протянул сероглазый и привлекательный белокурый юноша, чем-то напоминавший Валентина. С возрастом выражение его лица может стать хитрым и коварным, но пока очарование юности всё затмевало.
— Сэр?
— Да?
— Можно кое-что предложить?
— Что именно?
— Со всем уважением, сэр.
— Ну, валяйте.
— Мы можем послать ему немного супа?
Лицо Джеффри Чарльза оставалось непроницаемым.
— Я бы не стал этого делать из практических соображений. Суп пришлось бы есть холодным.
Лейтенант Хавергал подавил улыбку.
— Могу ли я тоже кое-что предложить? — в свою очередь спросил Джеффри Чарльз.
— Да сэр. Разумеется.
— Полагаю, наши сегодняшние потери порядка шести сотен человек. И около трёх тысяч раненых. Война почти закончена. Наверное, этой битвы не должно было вообще случиться. Если завтра придётся сражаться, найдите своим подвигам лучшее применение.
Хавергал вспыхнул.
— Да, сэр.
— Смелость, Хавергал, бывает разной, но не следует её путать с бравадой.
— Да, сэр.
— Вам понятно?
— Да, сэр.
— Очень хорошо.
Когда лейтенант уже собрался уходить, Джеффри Чарльз сказал:
— Кстати, лейтенант Хавергал.
— Да, сэр?
— Я бы отведал супа.
Англия ликовала. «Злой гений» Наполеон наконец «оказался повержен». Больше никакой войны — так, какие-то неприятности за три тысячи миль отсюда, которых словно и не существует вовсе. Звонили колокола. Полыхали костры. Двадцать лет угрозы остались в прошлом. Вскоре подпишут официальный мир. Людовик XVIII вернулся на трон, принц Оранский (в изгнании успело смениться два поколения) обосновался в своей новой столице — Брюсселе, а победителей — Россию, Пруссию и остальных — теперь волновало лишь то, как прекратить всякие стычки. Да здравствует братство.
Корнуолл тоже отдыхал и праздновал. Труро, Фалмут, Сент-Остелл и Пензас словно соперничали друг с другом в ликовании. После Пасхи наконец потеплело, и весна пришла с внезапностью, характерной скорее для какой-нибудь субтропической страны, чем для Англии.
Росс организовал праздничный ужин под открытым небом на пустоши, где находилась Уил-Лежер, как раз над садом Демельзы. Шахтёрам, работающим на сменах с двух дня до десяти вечера и с десяти вечера до шести утра, дали выходной. Учитывая, насколько дела на Уил-Лежер пошли в гору, он всё организовал за свой счёт, по крайней мере угощение (и ничего крепче эля, чтобы не возникло никаких проблем).
Вечер выдался прекрасным: дул юго-западный ветер, но холм за Меллином защищал от него. Праздник, собравший около ста двадцати человек, был в самом разгаре, когда в долину въехал молодой человек в сильно поношенном полувоенном морском мундире. Из-под шляпы выбивались густые рыжие волосы. Скрытый кустами боярышника и орешника, на которых только-только распустилась листва, он почти достиг Нампары, когда Эна Дэниэл, возвращавшаяся на праздник с кувшинами, поравнялась с ним и улыбнулась. Добравшись до места, она рассказала об этой встрече хозяйке.
Когда Демельза пришла домой, он уже спешился.
— Эндрю! — воскликнула она, улыбаясь и целуя его в щеку. — Как мило! Я и не знала, что ты вернулся. А мы как раз празднуем окончание войны, почему бы тебе не присоединиться? Все уже здесь! Кроме Джереми, разумеется, но вчера я получила весточку, что, слава Богу, он в безопасности и всё хорошо. Когда ты приехал?
— В прошлую среду, — ответил Эндрю. В его голосе прозвучала какая-то неловкость, Демельза списала её на возможное ожидание холодного приёма в Нампаре, после того как он столь сильно огорчил родителей в октябре.
— У тебя всё хорошо? Прекрасно выглядишь. Похудел, но зато загорел!
— Да, спасибо, тётя, всё хорошо. Я просто пришел повидаться и сказать, что... — он замолчал, глядя на толпу.
— Ты из Флашинга? То есть, я хотела спросить, ты живёшь у матери с отцом?
— Да...
— Надеюсь, между вами всё наладилось.
Эндрю криво улыбнулся.
— Отец со мной пока не разговаривает, но мама встретила с обычной теплотой и любовью. Пока у меня есть причина пожить дома.
Демельза взглянула на его одежду.
— Но всё прошло успешно?
— Поставка сардин? О да, я получил много денег, мы все хорошо заработали. Что касается денег...
Он всё ещё чувствовал себя не в своей тарелке и оттягивал пальцем воротник.
— Тогда присоединяйся. Все будут очень рады тебя увидеть. О, а вот и...
На лужайку прибежала Клоуэнс с закатанными рукавами и в шляпке, болтающейся сзади на шее.
— Эндрю!
Они поцеловались и обменялись приветствиями. Клоуэнс задала точно такие же вопросы, что и её мать, и они прошли полпути до поляны, на которой шёл праздник. Но вдруг Эндрю остановился.
Покраснев, он сказал:
— Я должен рассказать тебе о Стивене.
На мгновение повисла тишина.
— Что такое? — спросила Клоуэнс.
— Я не соврал, — ответил он, — когда сказал, что плавание прошло крайне успешно. Я до сих пор поверить не могу, что это настолько прибыльно. Но на пути туда двое членов экипажа «Шасс-Маре» слегли с сыпным тифом. На обратном пути заразились ещё четверо. Среди них — Стивен. Один моряк, Сайрус Пейджен, умер. Остальные выздоровели. Но после того как мы причалили в Пенрине, ему снова стало плохо. Думаю, он переохладился, когда провёл всю ночь на ногах за день до прибытия. Сейчас он болен и остался в Пенрине. Аптекарь говорит, это гнилостная перипневмония. Думаю, ты должна знать.
«Зачем?» — подумала Демельза, но промолчала.
— Насколько он плох? — спросила Клоуэнс.
— Аптекарь считает, что он не выживет. Говорит, оба лёгких забиты. Это вопрос одного-двух дней.
На поляне над чем-то смеялись. Женщины грубовато и весело повизгивали.
— Поверьте, я не знал, как поступить. Он всё время спрашивает о тебе, Клоуэнс. Я буквально разрываюсь. Знаю, между вами всё кончено, и не моё дело по какой причине. И уж тем более не моё дело снова сводить вас вместе. Но когда небезразличный тебе человек, с которым ты провёл бок о бок пять месяцев, лежит при смерти и постоянно твердит: «Клоуэнс, где ж