Четвёртая ночь принесла перемены. Они провели её в Марлборо, куда приехали раньше, чем в предыдущие дни. До Лондона им предстояло добраться на следующий день поздно вечером.
В последние часы Кьюби снова стала тихой и задумчивой, смотрела на высокие деревья без листвы, мимо которых они тряслись, иногда обменивалась парой слов с Джереми, но не поощряла разговоров ни с ним, ни с другими пассажирами, иногда дремала, а порой как будто мысленно переносилась в родное и уже далёкое графство. Она поглощала пищу и пила вино, как полагается, и редко встречалась взглядом с Джереми, но даже когда это происходило, быстро отворачивалась. Он гадал, о чём она думает, и по-прежнему не понимал, как ему удалось уговорить её сбежать, а спросить боялся. Думает ли она о пропущенной охоте? Или о каком-нибудь деле в церкви? Или о проблемах поместья? Размышляет ли она о том, что скажет и как поступит брат? Сожалеет ли, что покинула семью? Тоскует ли по тёплой дружбе Клеменс? Джереми не знал.
Потому что большую часть пути они вели себя не как сбежавшие влюбленные, мечтающие пожениться, а как кузены или брат с сестрой, молча путешествующие по какой-то не совсем им самим понятной причине.
Но всё же они чувствовали, что это побег. Джереми находился на взводе, почти как при ограблении дилижанса. Хотя он вёз с собой банкноты и монеты, доставшиеся ему благодаря тому делу, он бежал не от закона, а от того, что Кьюби называла благоразумием. И этого он опасался куда больше. Здравый смысл, семейные узы, семейные обязательства, оставшиеся в Корнуолле, затягивали как в колодец. Чем дальше и быстрее он её увезет, тем безопаснее.
А вдруг в Лондоне она скажет: «Прости, Джереми, я передумала»?
Погода до сих пор держалась хорошая, ветер принёс лишь несколько снежинок, когда они выехали из Бата. Хозяин постоялого двора в Марлборо спросил, разжечь ли в их комнатах огонь, и Кьюби кивнула. С ними в карете ехали ещё двое, хотя мест было шесть, и эта пожилая пара ужинала за другим столом в дальнем конце обеденного зала. Месяц для путешествий был не самый благоприятный, и потому постоялый двор наполовину пустовал.
Они заказали рыбу и седло барашка с соусом из каперсов. Рейнское вино, но несладкое. А под конец — пудинг с изюмом, от которого Кьюби отказалась.
— Ты не голодна? — спросил Джереми.
— Я наелась. Дома я никогда так много не ем. Вот и хорошо, а не то растолстею!
— Я знал, что ты малоежка.
— О, мне нравится еда. Просто не так много. Для тебя всё по-другому, ты же мужчина, и такой высокий.
— По крайней мере, здесь кормят лучше, чем вчера вечером.
— В котором часу мы завтра прибудем в Лондон?
— Думаю, поздно. Даже если доберёмся благополучно.
— А может пойти что-то не так?
— Всегда может сломаться колесо или лошадь охромеет...
Он не стал говорить о своих личных страхах.
Она откинула волосы со лба.
— Какие у тебя планы, Джереми? Ты мне так и не сказал.
— Карета остановится в «Короне и якоре». Это на Флит-стрит вроде бы. Я слышал, это приличное место, и думал остановиться там на ночь или две, чтобы не тратить время на поиски другой гостиницы.
— А потом?
— Я наведу справки, как побыстрее получить специальное разрешение на брак. Вроде бы офицеру его могут предоставить за сутки.
— Ты не подготовил всё заранее, предполагая, что я с тобой не поеду?
— Я вообще ничего не предполагал! Боже! Да я еле смел надеяться!
— А так вовсе не казалось, когда в четверг ты ввалился в мою спальню. Ты выглядел таким... убедительным.
Он слегка улыбнулся.
— Я мечтал тебя увезти, если не силой, то хотя бы силой моральных аргументов.
— Уверяю тебя, моральные аргументы не возымели на меня никакого действия!
— Тогда что же возымело?
Кьюби подобрала хлебную крошку с тарелки и покатала её между пальцами.
— Ты.
— Любимая. Моя Кьюби. Моя дорогая Кьюби.
Её черные брови сошлись узлом над сверкающими карими глазами.
— Джереми, я много размышляла.
— Я этого опасался. И заметил.
— Не смейся.
— Бог свидетель, мне уж точно не до смеха, я боюсь того, о чем ты думаешь!
— С какой стати тебе этого бояться?
— А как же иначе, ведь твои мысли — враги моих надежд, о них вечно спотыкаются мои попытки тебя любить!
Её, похоже, тронули эти слова.
— Возможно, ты прав. Возможно, я всегда была слишком... практичной, слишком разумной, себе же во вред. Но вряд ли тебе стоит опасаться моих мыслей. Разве я не приехала с тобой сюда, бросившись в эту... в эту авантюру, безумную авантюру, которую никогда не оправдает любой здравомыслящий человек? Разве я не сошла с ума, сбежав с тобой, как романтичная школьница, ведь если бы я решила обручиться с тобой, как положено, моя семья вряд ли бы меня остановила! Эта авантюра — и в самом деле за гранью всякого благоразумия!
— Я опасался, что ты именно так и подумаешь.
Она на мгновение нахмурилась.
— Во время долгой поездки я размышляла над моей жизнью, в особенности над моей жизнью в последние три года, после встречи с тобой. Возможно, тряска помогла мне сосредоточиться! Я вспоминала наша первую встречу. Мне казалось, что с самого первого мгновения, когда я спасла тебя от внимания таможенников, ты никогда не сомневался.
— Насчёт тебя? Да. Никогда не сомневался.
— Пожалуй, и мне не следовало.
— У тебя было много других забот — верность семье и любовь к ней.
Она хмуро оглядела комнату с коптящими фонарями, свисающими с почерневших балок, огонь в камине озарял медные детали, в клетке сидел попугай.
— Ты же знал, что я собиралась замуж за Валентина Уорлеггана.
— Знал.
— Это ведь наверняка должно было повлиять на твои чувства!
— Это сильно меня ранило, но не изменило чувства.
— И ты знал, что ещё до встречи с Валентином я хотела выйти замуж за богатого и потому не могла выйти за тебя.
— Да.
— Ты помнишь, однажды я сказала тебе, что не смогу выйти замуж по собственному выбору и уехать куда-то в другой уголок страны, а потом наблюдать издалека, как дом и землю распродадут, а Тревэнионы покинут ту местность, где были известны многие столетия?
— Ты так говорила, да.
— Разве не именно так я сейчас и поступаю?
— Думаю, да. Я надеюсь, с твоим домом и землями такого не произойдет, но молюсь, чтобы ты не передумала.
— Не молись, в этом нет необходимости. Я не могу объяснить этого собственному рассудку, разве что совершенно безрассудным путем. Всё дело в том, Джереми, что мне кажется, я люблю тебя. Хотя и считала, что не люблю!
Он медленно отодвинул тарелку.
— Доедай пудинг, — сказала Кьюби.
— Не могу! Как думаешь, кто-нибудь будет возражать, если я закричу?
— Я буду. — Она дотронулась до его руки. — Но Джереми, а как же может быть по-другому? Как иначе ты сумел бы утащить меня с собой, в эту эскападу, против всякой логики и разума? А если я тебя люблю так же, как ты меня, значит, я очень дурно с тобой поступала, разве нет? Всё это время притворялась перед самой собой и перед тобой, что ты всего лишь незначительное увлечение, и оно пройдет, если я выброшу тебя из головы...
— Разве сейчас это имеет значение, моя дорогая Кьюби, ведь мы наконец-то вместе? Разве что-либо имеет значение?
— Для меня имеет. — Складки вокруг её губ сложились в слабую улыбку. — Прости, если я кажусь... слишком рассудительной. Поверь, всё совсем не так плохо. Но во время поездки я всё думала... — Джереми редко видел её такой нерешительной. — Думала о том, что должна дать тебе какое-то доказательство моей любви. Пожалуй, даже доказательство, если тебе оно нужно, что я не передумаю. Видишь ли, я никогда не сделала ничего, не дала ни одного намёка на то, что ты можешь мне доверять.
Подошёл разносчик и поинтересовался, будут ли они пить чай. Кьюби покачала головой. Джереми тоже.
Когда он ушёл, забрав несколько тарелок, Джереми сказал:
— Мне не нужны никакие доказательства кроме того, что ты здесь, и твоего обещания остаться. Что ещё ты можешь предложить?
Свечи моргнули от её дыхания, когда она ответила:
— Теперь я даже не уверена, могу ли это предложить.
— Прошу тебя, говори.
Кьюби подняла голову и посмотрела на него, её лицо пылало.
— Я бы хотела, чтобы ты сделал меня своей женой сегодня же ночью.
Джереми уставился на неё, в горле у него пересохло.
— Прошу, не смотри так, — сказала она.
— Но ведь мы ещё не женаты?
— До свадьбы, да. Ты ведь понимаешь, о чем я?
Из соседнего зала донесся шум и смех, там суетились разносчики. Но в этом зале долгое время стояла тишина.
— У меня нет слов, — сказал Джереми.
— Скажи «нет», если тебе так хочется.
— У меня нет иных слов, кроме «да». Нет слов передать мои чувства.
— Милый Джереми, только помни, я из того же теста, что и ты, я обычная смертная из плоти и крови и к тому же совершенно неопытная.
— Любимая...
— Другие женщины, с которыми ты был...
— Ни одна женщина не сравнится с тобой. И другой такой никогда не будет.
Подошёл трактирщик, вытирая руки о зелёный фартук. Леди и джентльмен довольны ужином? Желают ли они ещё чего-нибудь? Завтра ранний подъем, и горячую воду принесут в половине седьмого. Это приемлемо?
Всё прекрасно, ответил Джереми, он никогда ещё не был так доволен. Трактирщик удалился со слегка озадаченным видом.
— Не могу объяснить, почему мне кажется это правильным, — сказала Кьюби.
— А я могу объяснить, почему это кажется правильным мне. Но нужно ли? Любимая Кьюби. И ты весь день думала именно об этом? Вот почему ты попросила разжечь камин у себя в комнате?
— Я не просила разжечь камин! Я не отказалась, когда мне предложили!
— По этой причине?
Она прикусила губу.
— Прошу тебя, не задавай больше вопросов.
— Это ужасно сложно, когда ответы так прекрасны, — ответил Джереми.
Посреди ночи Кьюби дотронулась до него, и Джереми тут же проснулся.