И вот сейчас, на следующий день после того как Палата Мертвых дала «добро» на «Устранение» Штыка, он должен ехать в какую-то депрессивную российскую дыру и делать там свою работу.
Нельзя сказать, что работа эта ему не нравилась. Он ее любил. Было невыразимо приято и волнующе решать судьбы других людей, причем решать абсолютно произвольно, исходя лишь из интереса тех, кто имеет богатство и власть. При этом о каких-либо законных нормах речь, разумеется, не шла — суды и исполнительные инстанции всё, что нужно, подгонят под уже принятое принципиальное решение.
Впрочем, сейчас это была не только работа как таковая, но и предписанное отцом «упражнение» по воспитанию воли будущего властителя страны. Владу предстояло лично пытать и казнить известного всему праворадикальному «движу» заключенного.
Бизнес-джет генерал-лейтенанта приземлился в одиннадцать утра. Местное силовое начальство уже подало прямо к трапу комфортабельный лимузин с синей мигалкой.
Завывая, машина понеслась к СИЗО. В гостиницу Скворцов решил не заезжать — ему хотелось поскорее закончить все дела и уехать отсюда сегодня же. Этот город определенно был ему не по душе.
В явно раздраженном настроении заместитель начальника КОКСа вошел в здание изолятора и приказал начальству, которое встретило генерал-лейтенанта навытяжку, проводить его. Один из сопровождающих нес за Владом его дорожную сумку.
Здешняя пыточная была оборудована, конечно, кустарно — не как в Лефортово. Естественно, тут были шокеры, резиновые дубинки, целая стопка полиэтиленовых пакетов для удушения. В углу сгрудились пустые бутылки из-под шампанского и стояла швабра с обмотанной изолентой ручкой... Но вместо удобного кресла-трансформера — лишь примитивные стол и стул, куда можно привязывать заключенного, соответственно, лежа или сидя. Вместо особого электроприбора — высокотехнологичного, утонченного, специально разработанного для пытки, не оставляющей следов, здесь стоял примитивный — наносящий лишние повреждения тканям тела — армейский аппарат связи.
Но что есть, то есть. Спасибо и на этом.
Привели осужденного. Того самого Штыка — неонациста, убийцу гастарбайтеров, грозу педофилов.
Влад дал команду раздеть заключенного донага и привязать его к большому столу, так, чтобы он лежал на спине. Приказал всем выйти и не входить, пока он сам не позовет.
Замначальника КОКСа и Штык остались один на один.
— И здесь? — со смесью злобы и страха произнес узник. — В Красноярске пытали, в Новосибирске пытали. Месяцами. И тут, значит, тоже?
— А ты думал, что тебе тут спа-отель будет? Да, позволь представиться — заместитель начальника Комитета охраны конституционного строя генерал-лейтенант Владислав Скворцов.
Влад надел Штыку на голову непрозрачный черный мешок, раскрыл дорожную сумку и переоделся. Достал небольшую золотую статуэтку Высшего Отца и поставил ее за головой лежащего узника. После этого снял мешок.
Распятый на столе осужденный пригляделся, плотно закрыл глаза, словно не веря, после чего вытаращил их.
Перед ним был группенфюрер СС в полном облачении.
— Хайль Гитлер! — отчеканил Беляков-младший, демонстрируя чистейшее немецкое произношение.
Штык молчал, пораженный до глубины души.
— Что ж ты не отвечаешь на приветствие? Ты же себя нацистом считаешь. Хотя ты никакой не нацист. Ты бомж помойный. Нацист, фашист — это я. Я принадлежу власти, значит, я имею право называть себя фашистом. А ты — нет. Ты все эти годы только дискредитировал великую идею своей ничтожной карикатурной персоной. Зачем-то убивал ни в чем не провинившихся перед тобой азиатов. Ловил уважаемых людей на деликатной теме. Это непростительно. И ты за это сидел. Много лет. Но сегодня у тебя последний день отсидки. Сегодня твой срок закончился.
Штык в недоумении молчал. Если эта шишка говорит, что сегодня последний день его в заключении, то почему его держат на пыточном столе? А что, если... Узник похолодел. Умирать он не хотел.
— Что от меня нужно? Они требовали, чтобы я признался в убийствах, которые грозили мне пожизненным. Я не пошёл на это, как бы ни пытали.
— Больше ничего не нужно. Проехали. Я просто потренирую на тебе свою волю к Власти и принесу тебя в Жертву.
— Это как? — в голосе Штыка отчетливо послышался панический страх.
— А вот так, — злорадно произнес Влад, взял резиновую дубинку и принялся наотмашь лупить привязанного узника по всему телу. Тот истошно заорал.
— Это только начало. Сейчас пойдет электротерапия...
Около получаса Скворцов жалил Штыка электрошокерами. Наконец, решил передохнуть. Дал понюхать нашатырь.
— Что тебе надо? — прохрипел заключенный.
— Я же говорю — ничего. Просто так... — сказал заместитель начальника КОКСа.
— Ты что, в натуре, маньяк?
— Не больше, чем ты. Только, повторяю, у тебя власти нет, а у меня есть. Поэтому я настоящий фашист, а ты клоун ряженый. Тебе это в самый первый раз дали понять, предупредили, как полагается, — когда ты заявился на дискуссию и начал зиговать, мы тебя посадили по заявлению Увалова. Который, кстати, скоро новым президентом станет. Но ты до этого не доживешь. Всё, отдохнул? Продолжим.
Влад взял аппарат связи и деловито прикрепил провода там, где больнее всего.
— Кому-то командовать судьбами, кому-то лежать под пыткой, — нараспев произнес он, переиначивая советскую рок-оперу о пиночетовском перевороте.
И начал пускать ток. От диких мучений Штык хрипел, кричал, дергался, отчаянно вращал головой и бил ею об стол, крошил зубы. Время от времени разражался ругательствами. На губах у него выступила кровавая пена, глаза выпучились.
Если к Смирнову, которого при нем пытали в феврале в лефортовском СИЗО, Беляков-младший испытывал какое-то подобие уважения, хотя бы потому, что тот является человеком идеи и готов пожертвовать собой ради нее, то по отношению к Штыку генерал-лейтенант чувствовал лишь презрение, брезгливость. Поэтому Ивана он, если можно так выразиться, в значительной мере щадил, скорее просто наказывая за дерзость, нежели расправляясь... тот апрельский срыв по пьянке не в счет... — а этого неонациста можно было терзать безо всяких ограничений. До самой смерти...
Это продолжалось несколько часов — уже прошло обеденное время, а Влад собственноручно пытал и пытал заключенного, войдя в раж, напрочь забыв о еде. По всему телу узника выступили многочисленные страшные гематомы и кровоподтеки.
С каждым часом Штык слабел, его дыхание становилось прерывистым. Скворцов время от времени бросал аппарат связи, брал в руки дубинку и колотил заключенного по конечностям, по груди и животу, ниже живота... Для разнообразия «поддавал» шокерами. Душил пакетами. Вырвал несколько ногтей на руках и ногах. Вводил палочки в уши и давил — из обоих отверстий выступила кровь. Изрезал ножом шею и руки.
Запев Гимн, Беляков-младший взял статуэтку Экселенца, обмакнул острия рогов и стрелы в ране на шее, нацедил крови из разрезов в чашу. Пальцем, испачканным в крови, помазал глаза и губы Высшего Отца.
Наконец, когда Штык уже окончательно обмяк, Влад задушил его шнурком.
Постоял немного у стола, на котором лежало бездыханное тело — буквально всё, как говорится, в синем и черном.
Потом переоделся, аккуратно сложил эсэсовскую форму и статуэтку в сумку, после чего вызвал охрану и начальство.
— Инсценировать самоубийство. Подготовить предсмертные записки. Подготовить заключение эксперта.
— Есть.
— Всё. Я в Москву. Дальнейшие детали — в рабочем порядке.
— Понятно.
Генерал-лейтенант вышел из здания, сел в лимузин и приказал ехать в аэропорт.
Засверкала мигалка, завыла сирена.
Сегодня к ночи он будет уже у себя в Соснах. Около недели поработает в Москве.
А потом — на Лазурный берег, снова приятно провести время с графиней Сильвией. Поиграть в казино в Монте-Карло. В Ницце у Саммерфилдов своя вилла. И там же сейчас их яхта — не такая, конечно, огромная, как «Затмение», но тоже вполне достойная.
— ...Преследователи настигли президента в лощине и предложили сдаться. Но он отказался и был застрелен. Последние его слова были «Умираю вместе со своей родиной».
Иван закончил повествование, затянувшееся на несколько вечеров. Он рассказал о Парагвае — необычной далекой стране, которой издавна интересовался. О том, как еще до провозглашения независимости иезуиты организовали там общины, куда привлекали местных индейцев. Причем жили они достаточно благополучно, не подвергались зверской эксплуатации и ограблению. Поэтому в конечном итоге и были распущены, а где-то и разгромлены военной силой. О том, как при распаде испанской колониальной империи независимую республику основал человек идейный и бескорыстный, в каком-то смысле идеалист — Хосе Гаспар Родригес де Франсия. Его курс в основном потом продолжили Карлос Лопес и его сын Франсиско Солано Лопес. В государстве том, продержавшемся несколько десятилетий, ни аристократия, ни буржуазия не доминировали, хотя своя национальная элита существовала. Основой экономики был государственный сектор, причем «бонусы» от него доставались примерно в равной степени всем людям. Для своего времени страна, находившаяся в одном из самых отдаленных от Европы уголков планеты, являлась промышленно очень развитой, со всеобщей грамотностью, вообще без нищих. Волей государства Парагвай избежал вовлечения в мировую систему изъятия богатств из неразвитых стран и перекачивания их в развитые. Именно за это Британия натравила на него рабовладельческую империю Бразилию и союзную ей Аргентину, от которой в свое время Парагваю удалось отбиться при провозглашении независимости странами Южной Америки. И какой бы мощной ни была парагвайская армия, как бы героически ни сопротивлялись практически все граждане иностранному завоеванию, непокорный Парагвай буквально «завалили мясом»...
Смирнова слушали не только Игнатенко и Дашкевич, но и еще около десяти человек. Заключенные ценят, если в бараке кто-то умеет что-либо интересное рассказывать.