— И это тоже... И еще, я уже говорил об этом, у многих представителей низов есть какое-то нездоровое, злокачественное, причем довольно искреннее, не из-под палки, стремление пожертвовать чем-то в пользу господ. Даже в виде отказа голосовать за коммунистов и их выдвиженцев, в виде поддержки откровенного жулья на выборах. Да, если бы массы низов не отключали собственное критическое мышление, не отказывались от собственных интересов, не жертвовали всем ради господ, прикрывающихся интересами веры и нации, то и устойчивых классовых, государственных структур не сложилось бы вовсе. Еще Ленин это подметил, помните? «Раб, сознающий свое рабское положение и борющийся против него, есть революционер. Раб, не сознающий своего рабства и прозябающий в молчаливой, бессознательной и бессловесной рабской жизни, есть просто раб. Раб, у которого слюнки текут, когда он самодовольно описывает прелести рабской жизни и восторгается добрым и хорошим господином, есть холоп, хам».
— Понятное дело, пожертвовать собственным благополучием, своим будущим... даже жизнью, ради всего общества — это оправданно. Но чтобы ради роскошной жизни верхушки, извращение какое-то, тут я согласен с Лениным... Такое действительно часто встречается... — произнес Денис.
— Угу, — сказал Смирнов. — Не все, правда, этот факт замечают с первого раза.
— Но у этих американцев всё же получилось, они ради себя стали жить, а не ради баев... — заметил Рахим.
— Да. Видимо, сошлось много факторов. То, что участникам, по сути, до объединения нечего было терять, они и так были бедны, ничего не имели, ни имущества, ни постоянной работы. То, что в коммуне у них стало всё общее, все стали всем обеспечены для нормальной жизни. То, что у них появилась общая судьба и общие цели. То, что каждый из них сознательно взял обязательство не стремиться к возвышению над другими. То, что их организовал такой уникальный, альтруистичный и в то же время умный человек, как Джонс. И этот уникальный практический опыт показал, что, в принципе, люди вполне способны вот так организовываться — и эта схема может быть очень устойчивой. Возможно, еще и потому, что менталитет у американцев более коллективистский, нежели у русских, которые испокон веков были коллективистами лишь по принуждению, в том числе под влиянием экстремальных климатических факторов, и такая модель всем осточертела. Русские на самом деле крайне индивидуалистичны, вопреки расхожим стереотипам.
— Может быть, может быть... — сказал Рахим. — Мы, таджики, стараемся держаться вместе, когда за границей. И узбеки, и киргизы. У нас, конечно, есть и свои господа. Но есть и организация, которая может хотя бы попытаться помочь в случае чего.
— Вот и я о том же... — сказал Иван. — В общем, удалось им. И власть увидела в этом крайне нежелательный прецедент. И убила всех. Клубные структуры — только для богатых. А бедняки обязаны грызть друг другу глотку за кусок хлеба. И подпирать снизу всю пирамиду угнетения. Чтобы все видели, каково быть там, на самом дне, и оставались послушными. А если всем будет куда смыться от этого инферно, то система рушится.
— А наши колхозы? — поинтересовался Гена.
— Коллективизация происходила в рамках построения социализма и была инициирована Советской властью. Хотя, даже несмотря на всемерную поддержку со стороны государства, вплоть до силового прикрытия, кулаки яростно сопротивлялись. Первоначально никто не планировал их раскулачивать — власть просто предложила всем желающим крестьянам объединиться в схему, выгодную им лично и обществу в целом. Но это означало, что бедняки переставали быть зависимыми от кулаков, которые опутали их кабальной зависимостью и заставляли вкалывать за гроши из года в год. Кулаки — это не те, кто сам лично, силами своей семьи, пахал от зари до зари. Кулаки — это те, кто давал деньги и продукцию в рост под грабительские условия, кто эксплуатировал батраков. И эти кулаки поняли, чем грозит им коллективизация — хотя первоначально их лично она не касалась. Не желая терять зависимых от них крестьян, они организовали кровавое сопротивление. Конечно, заведомо обреченное — раз власть была Советская... Беру примером первую коммуну, созданную питерскими рабочими на Алтае, сразу после революции, еще до того, как там окончательно установилась власть Советов. Про нее даже сняли фильм «Первороссияне», в очень необычном стиле, на полку положили, а, на мой взгляд, напрасно. Так вот, начали они пахать землю, и к ним стали приходить окрестные батраки. И местные землевладельцы, белоказаки, приказали сначала коммунарам закрыть коммуну и разойтись батраками по окрестным деревням, чтобы не больше определенного количества семей на деревню. Но не сломили духа коммунистов — они всё равно продолжали борьбу, агитацию. В условиях колчаковской власти их, конечно, всех вырезали тогда. Но это показательно — если люди сами хотят организоваться на принципах равенства и у них это получается, даже если это не затрагивает непосредственно имущественные интересы других, всё равно им мешают. Всегда. Доходит до убийств. Это, по-видимому, всеобщий социальный закон.
— Значит, этот путь уже бесперспективен? — уточнил Денис.
— По-видимому, да. Разве что такие поселения для желающих жить в равенстве устроить в той же Белоруссии или иной независимой от глобального капитала стране. Причем всем жителям поселений надо предоставить возможность и зарабатывать средства неотчужденным коммунарским трудом, и гарантировать минимально необходимый безусловный пакет благ для более-менее нормальной жизни. Чтобы высвободить значительное количество сил и времени для свободных действий по совершенствованию самих себя и мира вокруг, как индивидуально, так и коллективно, что, конечно, лучше. Дать всем возможность солидарно реализовывать высокое социальное жизненное предназначение, а не проедать и потреблять, соревнуясь, кто в чем преуспел по сравнению с остальными такими же бедолагами, крутящимися в угоду капиталу, словно белка в колесе. Возможно, это как раз и будут те самые зачатки нового коммунистического уклада в недрах старого, которые днем с огнем ищут некоторые левые теоретики.
— Отличная идея... — прокомментировал Рахим. — С удовольствием бы жил и работал там с семьей. Жилье строил бы, отделывал, ремонтировал...
— Еще вариант — с развитием информационных технологий можно было бы делать какие-нибудь удобные приложения, позволяющие гибко в режиме реального времени координировать действия людей, которые, например, открыто провозгласили бы неприятие элитарного принципа построения общества и взяли на себя соответствующие моральные, идеологические и организационные обязательства. Но сейчас я вижу другой вектор — предельное закручивание гаек, фашизация власти во всех капиталистических странах, лишение низов личного имущества, установление того, что сами же буржуазные идеологи, критиковавшие коммунизм, нарекли «тоталитаризмом».
— Видимо, хозяев мира корежит не просто так? — предположил Игнатенко.
— Ага. Всё предельно обострилось. И вопрос, произойдет ли переход общества на более высокую ступень развития, будет решаться не путем формирования альтернативных эгалитарных структур в недрах существующего строя, а весьма жесткими силовыми методами. Сопротивлением открытому рабству и геноциду, пусть поначалу и безнадежным. Столкновением двух систем в пламени мировой войны. Предстоящие кризисные десятилетия будут крайне жестокими. Всё указывает именно на это. Если светлое будущее и родится в итоге, то только лишь из этого пылающего горнила.
Странный и страшный сон снился Жарову.
Видел он землю — черную, мрачную, бесплодную.
И черное, совсем черное, как смоль, небо над ней.
И только вдалеке, на самом горизонте, лучилось, мерцало какое-то слабое, не сразу заметное, но невыразимо красивое сияние.
И видел он мчащегося по той земле коня — крупного, сильного, статного. Огненно-красного, с развевающейся пламенеющей пышной гривой.
И несся этот конь во всю прыть по направлению к тому зареву на горизонте.
И сияние становилось всё ближе и ближе.
А еще по черной земле метались какие-то приземистые существа — то ли волки, то ли мифические упыри — с хищно горящими ядовито-желтыми глазами. Они пытались бросаться наперерез красному коню, норовили атаковать его сбоку. Кое-кому удавалось укусить коня за ноги, за бока. Но это им обходилось дорого — путь позади был устлан изувеченными трупами вурдалаков, растоптанными сильными ударами копыт.
Был ранен и конь — алая кровь окропляла безжизненную черную землю.
Но раны быстро заживали, и конь несся вперед и вперед с новыми силами.
Всё быстрее и быстрее — словно крылья отрастали у него за спиной.
И вдруг что-то произошло. Первоначально не слишком заметно, но огненный ореол вокруг красного коня стал потихоньку меркнуть. Темп тоже стал замедляться — со стремительного галопа конь перешел на рысь.
Но всё же он продвигался и продвигался вперед, дальше. Туда, откуда исходило неземное сияние.
Чувствовалось, что коню что-то мешает. Причем не извне, а изнутри. Что-то его гложет. Что-то отнимает у него силы. Но он, казалось, пока не понимал, в чем же дело.
Почему еще недавно он летел как на крыльях, а сейчас еле плетется? Откуда взялась эта странная, удушающая слабость, нарастающая с каждым мгновением?
Оттого ли иссякли силы, что пришлось отбиваться от различных демонических хищников? Или такова цена страшного сверхнапряжения из-за безостановочного рывка вперед, к тому манящему свету, который лучится на горизонте?
И вот конь остановился. Потускнела и обвисла бессильно его грива. Вздымались бока, но так и не мог он как следует отдышаться. На губах выступила пена.
И всё так же он не мог понять и осознать, что происходит. Почему силы покидают его? Что его гложет, грызет, заражает, травит изнутри? Или кто?
Конь тревожно и болезненно вертел головой, глядел грустными, начавшими уже мутнеть, глазами на переливающееся над горизонтом сияние — оно уже ближе, чем в начале пути, но всё же до него еще очень далеко... Глядел, словно пытаясь воззвать к помощи этого света. Тихо и жалобно ржал.