— Миш, получается, они нас за людей не считают. Ведь не просто так они хотят сделать пенсионный возраст, как в Германии или Японии при продолжительности жизни, как в недоразвитых странах Африки.
— Согласен, Олечка, мы для них не люди, а быдло.
— Ужас. Ну ладно, наши родители пожили, но как же мы, как наши дети-то жить будут?
— Бороться надо. Не опускать рук, даже если ситуация кажется безнадежной. Но бороться организованно и обдуманно, с пониманием идеи и законов общественного развития, без наивной партизанщины. Вот что ты сегодня... — Миша глянул на часы в углу экрана... — точнее, вчера... учудила? Даже не знаю, что это — протест, акция, перфоманс? Или просто ребяческий выпад? Что и кому ты хочешь доказать?
— Слив... Наподобие «Викиликс». Хочу показать людям, как всё это организовано. Меня до глубины души возмутило это вопиющее нарушение принципов журналистики, требований всё освещать объективно и непредвзято. Ведь в наших инструкциях подчеркивается, что всегда нужно представлять противоположные точки зрения, а тут...
— Ну, так СМИ угодничают перед теми, в чьих руках собственность и власть. А не служат истине, — сказал Миша.
— Да, это так! Когда им надо, они сразу все правила забывают. Какая же это подлая, трусливая, бездушная машина подавления, перемалывания богатыми и властными простых людей. Таких, как я, ты... моя мама.
— Умница, всё правильно говоришь. И неравнодушна к тому, что творится вокруг. За это и люблю тебя... — он поцеловал Олю. — Ну, а если маме инвалидность оформить?
— Нет, в лучшем случае третья группа. Да и то не факт. Если только еще хуже не станет, если совсем не свалится...
— Ну, ладно, ладно... Всё будет хорошо, — сказал Миша и погладил подругу по голове.
Он молча некоторое время глядел на экран и думал. Наконец, сказал:
— Эх, будь по-твоему. Но ты точно этого хочешь? Пока это твое озорство не заметил, видимо, никто. Но если тему раскрутить, ты же и под ударом окажешься... Как я понимаю, любое действие по редактированию протоколируется, и можно поднять логи, кто в какой момент что сделал. Так ведь?
— Конечно.
— Ну, тогда предупреждаю, это — увольнение, сразу же, в тот же день. В лучшем случае — по собственному...
— Да мне там не особо-то и нравится, — подумав, сказала Оля. — Знаешь, не лежит душа. Для меня ведь это фактически первое попавшееся место, я и не выбирала, просто туда сунули на практику, вот и осталась после выпуска. С моими дипломами, со свободным английским, немецким и французским я могу найти работу и получше.
— Да и нам такие люди нужны, пусть и на общественных началах... — Миша, тепло улыбнувшись, снова ее поцеловал. — Ладно, Олечка, как знаешь. Давай подумаем, как это лучше оформить. Прямо сейчас хочешь?
— Да, а чего тянуть? Надо отрабатывать повод, пока он горячий. Первое правило оперативной журналистики, — уверенно произнесла девушка. — А главное то, что пока еще Гугл, как видишь, помнит именно то, что с указивкой. Обычно он самую первую выпущенную версию и хранит некоторое время, но не всегда. Так что теперь будет ссылка на кэш, а то бы только фоткой довольствовались, я ее как резервный вариант сделала.
— Ладно... Ты точно этого хочешь? Подумай хорошенько, Оль. Обратного пути уже не будет.
— Точно, точно!
— Ну, тогда в бой, моя амазонка...
— ...А ты плакать умеешь? — вдруг, казалось, не в тему спросил Миша спустя два часа, когда всё было завершено и они просто расслабленно отдыхали перед сном. — Ну, в смысле, произвольно вызывать слезы, когда реально нет повода и не хочется, но всё же надо? Будь ты актрисой, не спрашивал бы, но ты журналистка.
— Хм... Что ты имеешь в виду?
— Когда вызовет начальство... очевидно, это будет уже в понедельник, хотя позвонить могут и в выходные... главное — давить на жалость. Убедить, что это не умысел. С одной стороны, если всё очень тщательно проанализировать, провести расследование, сопоставить — любой умный человек однозначно поймет, что это было нарочно. С другой стороны, если сама не признаешься, то это как раз легко представить как ошибку, но не вредительство. Главное — стоять до конца, упирать на неопытность, нерасторопность, невнимательность и всё такое прочее... — наставлял Миша.
— ...Да, сейчас только пришло в голову, — продолжил он, немного подумав. — То, что мы прикрепили фотку экрана, сделанную со смартфона, а не скрин, косвенно указывает на то, что ее сделала ты и сделала там. Любой другой пользователь компа именно скрин сделал бы и прикрепил — какой смысл экран-то фоткать?
— Если бы я сделала скрин, то при передаче файла с рабочего компа куда-нибудь вовне или при записи на флешку эту операцию, если бы начали всё поднимать, по любому запалили бы, — пояснила Оля.
— Да, разумеется, я и не спорю. Но для нашего-то дела скрин мы могли бы и тут легко сделать. Хоть взяв тот же кэш Гугла, хоть сохранив на диск страницу с новостью и подправив код в текстовом редакторе.
— И ведь верно!.. Что ж мы только задним числом догадались... Досада какая!
— Ладно, в любом случае, юридически, подчеркиваю, юридически это принципиально недоказуемо. Выяснить что-то, теоретически, сможет лишь айти-экспертиза, хотя бы по всему тому, что мы только что сделали вот тут, с этого компа. Но ее могут назначить только в рамках уголовного дела. На уголовку это не тянет, не станут заморачиваться, слишком скандально и резонансно выйдет, чтобы и тут обострять. Хотя те, кому надо, наверняка это отследят в оперативном порядке, раз за мной следят, — и занесут в свою базу нелояльных не только меня, но уже и тебя, вопрос только, в какую степень оценят, будем надеяться, что некритично для карьеры. Я же и сам, хоть и активист, но по-прежнему тружусь, всё так же вожу составы по уральским и сибирским просторам. Но в любом случае начальниками в крупных конторах, связанных с государством, нам с тобой уже точно не стать. Не при этой власти.
— В этой системе — нам и не надо, конечно... Так ты думаешь, всё же официально ничего не предъявят?
— Скорее всего, всё обойдется, и скандал тихо замнут. Мученики за народ по такому поводу им не нужны. В самом крайнем случае подключим наших юристов, коммунисты из Думы могут запросы послать... Но, уверен, до этого не дойдет. Тебе сейчас надо просто без лишнего скандала уйти, забрав чистую и незапятнанную трудовую, и не более того... По собственному, по соглашению сторон, или как там... Так что обязательно выдави там слезу, ну хотя бы представь в этот момент, как маме плохо...
— Ну хорошо, поплачу, раз так надо...
— А я утром попрошу нашего партийного смм-щика, расшарим уже по всяким левым и профсоюзным пабликам, пойдет волна.
— Спасибо, Мишенька... — Оля приподнявшись на локте, вгляделась в лицо лежащего рядом с ней любимого человека, провела пальцами по его левой щеке и задержалась на широком шраме в районе скулы. — Кстати... а это ведь у тебя оттуда, да? С войны?
— Дебальцево. Февраль пятнадцатого, — лаконично ответил Миша.
Лужайка перед виллой Всеволода Захарова, директора ведомственного НИИ финансовой и бюджетной политики, была полна высокими гостями. Владелец поместья, человек весьма благородных кровей, приходился сыном отставному генерал-полковнику, отвечавшему за сферу экономической безопасности. Молодой начальник, пошедший по семейной стезе — правда, всё же в гражданском секторе, — расценивал «совершенствование пенсионного законодательства» как свою личную победу, сулящую самые радужные перспективы для карьеры. Ведь именно он лично и его учреждение досконально разработали и просчитали все детали реформы, принимаемой сейчас парламентом. Соответственно, требовалось отметить успех ярким, броским и запоминающимся, каким-нибудь совсем необычным мероприятием, которое помогло бы и установить в неформальной обстановке нужные связи, и освежить, укрепить уже когда-то ранее завязанные. И вот в изобретательном мозгу Захарова, находящегося в состоянии, близком к полной эйфории, родилась идея устроить так называемую «пенс-вечеринку», или «пенс-пати». Сценарий действа продумал он же, вплоть до мелочей.
На приглашение, посланное явно перспективным, породистым и подающим большие надежды чиновником, охотно откликнулись представители различных слоев российской знати. На виллу Захарова съехались бонзы Старой площади и генералы из силовых структур, депутаты Госдумы и сенаторы, министерские и ведомственные тузы, высокие чины из правительств Москвы и Подмосковья, научный, медийный и культурный бомонд, крупнейшие бизнесмены, руководители госпредприятий и госкорпораций. Гостевые парковочные площадки как на территории поместья, так и за ее пределами были тесно заставлены автомобилями самых элитных моделей, с мигалками и без.
Дворец, лужайка и парк в этот теплый субботний вечер ярко освещались переливающейся иллюминацией. Официанты в белых перчатках разносили дорогие напитки и деликатесы, проворно лавируя между гостями. Оркестр вдохновенно наяривал бравурные мелодии.
Гости были облачены, как и требовал дресс-код, в дорогие смокинги и вечерние платья. Женщины вовсю щеголяли золотом и бриллиантами, а их кавалеры — наручными часами ценой, измеряемой миллионами. Практически все присутствующие демонстрировали превосходное настроение — лучились широкими белозубыми улыбками, остроумно шутили, счастливо и беззаботно гоготали по самым различным поводам и без повода.
Наконец, на искусственном холмике — декоративном ландшафтном элементе, игравшем на сей раз роль импровизированной сцены, появился виновник торжества — пухлогубое кудрявое существо в очках, за стеклами которых виднелись глаза навыкате с нездорово расширенными зрачками, светящиеся каким-то злобно-торжествующим, фанатическим, чуть ли не инфернальным, блеском.
Оркестр проиграл короткую торжественную отбивку и замолк.
— Дамы и господа-а-а! — приветствовал Захаров своих гостей широкой улыбкой и раскинутыми в стороны руками. — Приве-е-ет! И спасибо всем, кто зашел ко мне на огонек! Добро пожаловать!