Что еще? Вьетнам, пусть и успешно, строит общество по тому же китайскому шаблону, будучи, правда, во много раз слабее. КНДР вроде бы и сохраняет у себя фундаментальные ценности социализма, но только лишь ради себя самой, так сказать, окуклилась, ее к тому же давят убийственные санкции «мирового сообщества». Куба, хоть и пытается что-то делать в Латинской Америке, и вроде даже не совсем уж безуспешно — но у нее тоже сил мало, и та же блокада сильно сдерживает развитие экономики.
В общем, пламя той великой альтернативы, того невероятного прорыва в будущее, которое то ярче, то слабее пылало на протяжении семи советских десятилетий, которое сумело зажечь еще многие страны мира, — погасло. Видимо, уже навсегда. Очевидно, с точки зрения бесстрастной истории, это была просто флюктуация на многотысячелетнем цивилизационном «мейнстриме».
По крайней мере, такое суждение сам Жаров выработал лично для себя применительно к тому, за что буквально с пеной у рта выступал на публике. Может показаться парадоксальным, но, несмотря на то, что за многие годы он слепил себе имидж толкового и авторитетного, напористого и страстного коммуниста, сам он в глубине души политических убеждений как таковых не имел вообще. То есть лично ничему привержен не был — не был ни тем же коммунистом, ни либералом, ни консерватором, ни националистом. Ни сторонником тех идей, что излагал ему Беляков... как это, кстати, лучше назвать? Социал-дарвинизм? Элито-фашизм? Да и можно ли такое отнести к идеологии как таковой — ведь это в устах начальника, «хозяина жизни», просто-напросто констатация свершившегося факта, объективной реальности как она есть?
В общем, лично для Жарова главной целью было просто подняться над «серой массой», продвинуться и стать значимым, влиятельным — безотносительно каких-то там социальных идей. При каком строе это будет достигнуто — совершенно неважно. Все эти годы Алексей был убежден в том, что для этого достаточно проявлять активность, развивать ум и талант — и успех к нему придет сам собой. Но вот что-то не приходил... Связан ли этот прискорбный факт с социальным строем — пока подполковник над этим вопросом всерьез не задумывался. По крайней мере, до этого лета не задумывался точно.
Жаров сел в кресло и долго думал. Включил компьютер, полазил по интернету. Потом вдруг встал и прошел в смежную комнатку, плотно закрыв за собой и наружную, и внутреннюю двери.
Помещение было полностью экранировано от электромагнитных излучений. Там стояла еще пара компьютеров, подключенных к электросети через особые защитные переходники и лишенные модулей беспроводной передачи данных. Там же хранились несколько смартфонов различных моделей. Там было еще много различных диковинных электронных устройств. Хотя это не стало основным предметом страсти Жарова, он прекрасно понимал, что такая техника тоже пригодится в хозяйстве и в ней нужно уметь хорошо разбираться.
В Китае он по проверенным эксклюзивным каналам, не скупясь на вознаграждение, время от времени покупал различные недоступные «простым смертным» устройства, в том числе экспериментальные, даже не принятые еще на вооружение военными и спецслужбами.
Среди прочего в комнате хранилось несколько так называемых «вечных жучков» — миниатюрных микрофонов-радиопередатчиков. Они питались от изотопных элементов и были способны непрерывно работать несколько лет. Это чудо китайской техники Жарову удалось купить во время последней, июльской поездки. Вскоре после откровенного разговора с Беляковым на его вилле.
С виду подобные приборы, согласно стандартной методике применения, ничем не должны были отличаться от обычных мелких настольных канцтоваров и безделушек. У Белякова в кабинете была белая доска для фломастеров, чтобы во время докладов и обсуждений, если на то есть необходимость, наглядно отображать на ней всё то, что можно представить в виде простых графических образов и схем. На столе в отдельной подставке хранился запас фломастеров. Во время одного из докладов в начале августа, когда надо было что-то показывать наглядно, Жаров «забыл» положить его обратно — и начальник этого даже не заметил. Все эти фломастеры были разных цветов, но одной и той же марки, кстати, производства Китая. Уже там, в Шэньчжэне, заказывая технику, подполковник дал этот фломастер в качестве образца и попросил сделать сразу пять точно таких же — с уже встроенным туда мини-аппаратом. Обошлось это ему в десять тысяч долларов — по две тысячи за штуку. Бесплатно, в виде бонуса, прилагалась пара приемников. Таковыми служили аппараты, внешне неотличимые от глюкометра одной из известных марок. Даже когда приборчик, казалось, не работал и не включался, «прикидываясь» разряженным или сломанным, он в случае поступления сигнала от передатчика записывал разговоры на сменную карту памяти, замаскированную под тест-полоску — достаточно было просто оставить ее в разъеме после анализа крови, и сразу же начиналась запись. Считывать содержимое этой нестандартной «флешки» можно было с помощью того же «глюкометра» — у него был обычный разъем под зарядку и USB-кабель, через который в компьютер экспортировались не только результаты анализа крови, но и то, что записалось на «полоску». Мощности передатчика, по предварительным прикидкам, должно было хватить, чтобы сигнал из начальственного кабинета доходил до комнаты, где Жарову, наряду с двумя другими коллегами, Степаном Могильным и Харитоном Лыбой, был отведен персональный стол. Именно в этом столе можно постоянно хранить «под запись» один из двух «глюкометров». А второй такой же — для считывания «карты памяти» — на «базе», то есть в загородном доме.
Никаких подозрений наличие в столе Жарова этого прибора не должно было вызвать. Сослуживцы прекрасно знали, что он тщательно следит за здоровьем, занимается спортом, ест только здоровую пищу, пьет качественный дорогой алкоголь, да и то редко и понемногу, а также регулярно, гораздо чаще, чем требуется по служебному регламенту, проходит расширенные медицинские обследования за свой счет. К ограниченным к применению устройствам, в отличие от радиопередающих гаджетов, этот прибор не относился — по инструкции при важных обсуждениях все телефоны тех, кто находится в помещении, должны быть убраны в другое помещение. В кабинет Белякова, например, если не оговаривалось особо, нельзя было брать телефон с собой. Однако схеме с «фломастером» и «глюкометром» все эти запреты были нипочем.
Подполковник активировал приемник и один из передатчиков-«фломастеров», тщательно проверил их работу. Он вставлял карты памяти в «глюкометр», отходил в угол комнаты и наговаривал что-то вроде «один-два-три», вытаскивал флешки, проверял наличие автоматически созданных файлов, прослушивал их содержимое на компьютере — и убеждался, что всё работает безотказно, как и уверял его давний знакомый — коррумпированный менеджер одного из секретных китайских институтов, специализирующихся на подобной технике.
Завтра у Жарова очередной доклад-инструктаж, к которому Беляков приказал подготовить соответствующие материалы. Надо будет незаметно взять фломастер и поменять его на свой, неотличимый ни по внешнему виду, ни по письменным свойствам, ни по весу от таких же, обычных. По расчетам Жарова, одного фломастера, раз всего их там, на столе, около десятка, должно было хватить на несколько месяцев, потом его выбросят в мусор. Тогда придется подкладывать новый.
Подполковник толком не мог объяснить даже самому себе, зачем он всё это делает, по сути, рискуя жизнью. Наверное, потому, что если не удается «подняться», стать влиятельным, то можно хотя бы приобщиться к каким-нибудь великим интригующим тайнам. Тайнам нынешней власти. Тайнам недавней истории. А то, что эти тайны будут и, скорее всего, окажутся неожиданными и сногсшибательными, он прекрасно понял из недавнего визита к Белякову и его шокирующих откровений.
— А теперь самое главное. В общих чертах я изложу выверенный нами план, — сказал Бутчер. — Только это вполне серьезно, не смотри на то, какое сегодня число.
— Весь внимание, — лаконично ответил Беляков.
Они сидели на веранде виллы в стиле «шале», которая принадлежала начальнику КОКСа. Никто из сторонних наблюдателей не мог и помыслить о том, что здесь, в элитном пригороде, в этом ухоженном месте с видом на Женевское озеро, двое влиятельнейших людей — один в глобальном масштабе, другой в российском — беседовали о предстоящих запланированных переменах в судьбах миллиардов людей.
— Как я не раз говорил, наступает эпоха качественной консолидации, усиления власти владетельных семей над миром, над всей остальной массой. Эта эпоха растянется на десятилетия. Но сначала — о целях, о миссии подпрограммы на предстоящие несколько лет, — провозгласил Бутчер. — Она в конечном итоге сводится к следующему. Во-первых, простимулировать дальнейшую концентрацию капитала как в глобальном масштабе, так и на национальных уровнях. Во-вторых, перезапустить буксующую мировую экономику, причем, разумеется, сохраняя незыблемость монетаристских подходов, без необходимости скатывания в чертово кейнсианство. В-третьих, обескровить, обезжирить средний класс как независимую экономическую и политическую силу, незаслуженно раскормленную нами ради пропаганды и задабривания низов в период противостояния с СССР, — сейчас же принято стратегическое решение о его полном упразднении. В-четвертых, отработать экономические, правовые, технические и биомедицинские инструменты тонкого регулирования текущего состояния каждой поднадзорной особи.
— Да, два года назад мы получили от вас рамочные типовые проекты по персонифицированному контролю, — вставил Беляков. — Они уже в работе.
— Именно так, — подтвердил Бутчер. — Замечательно... Главная задача этого направления — перейти от простого наблюдения за низами к выработке у каждой из персон так называемого рефлекса активного послушания. То есть человек не только обязан знать и мириться с тем, что его «пасут», но и сам избегать запрещенных действий, передвижений и даже мгновенно реагировать по команде, делать то, что от него требуют, отчитываться по вопросам, которые ему зададут.