Вечером на город начала наползать тьма.
Когда закрылись избирательные участки и телевидение огласило неутешительные для оппозиции итоги экзит-полов, на центральных улицах Минска стали скапливаться агрессивно настроенные радикалы.
С каждой минутой их становилось всё больше. Они собирались в группы, перекрывали движение, старались закрепиться на перекрестках и площадях, в узловых точках дорожной сети.
В основном это были молодые мужчины. Многие демонстративно носили бело-красно-белую символику. Поднимали вверх руки, делая пальцами знак «V». Держали зажженные фонарики смартфонов. Хлопали в ладоши. Орали «Жыве Беларусь». Кое-где уже начали сооружать нечто вроде баррикад — подтаскивать и устанавливать мобильные секции ограждения, урны, другие подобные предметы. Водители автомобилей оживленно подбадривали их гудками.
Максиму и его сослуживцам по ОМОНу, равно как и бойцам внутренних войск, поставили задачу — эти сборища разгонять, а их участников задерживать...
Накануне их на всякий случай предупредили о том, чего можно ожидать. Вспомнили и обсудили события более чем шестилетней давности — Киев, роковая зима тринадцатого-четырнадцатого годов.
— Нас, «беркутовцев», выставили против майдаунов, — рассказывал, комментируя видео, один из тех украинцев, кто обрел в Белоруссии вторую родину, капитан МВД Василий Дорошенко. — Но по-настоящему противостоять нам запретили, категорически... Вот наши ребята из внутренних войск, стоят плечом к плечу, без щитов, без всего. А их бьют тяжелыми цепями наотмашь. А им запрещено отвечать, понимаете, запрещено... А вот коктейли Молотова кидают в нас... В последующие недели они совсем озверели от безнаказанности, было даже и такое, что захваченных в плен наших бойцов калечили и убивали, проявляя патологическую жестокость — вырезали глаза, например. Устроили в одном из захваченных зданий тюрьму с камерами пыток... А вот 18 февраля — мы к вечеру очистили от них правительственный квартал, начали уже зачищать Майдан. Но в конечном итоге на полномасштабное наступление нам пойти не позволили, всё заглохло, бойцов остановили приказом сверху. Результат вы знаете. Помните — не майдауны победили нас — мы легко разогнали бы эту шушеру, если бы нам хотя бы не мешали.
— Да, — сказал майор Богдан Черняк. — Это была никакая не победа майданутых, а мутация самой власти. Уходили одни, приходили другие. Как Запад решил и украинская верхушка. А всё, что на улицах, было декорацией, фоном. Обоснованием на публику того, что прежняя власть обязана уйти. Но то были живые декорации. С кровью и жертвами. С этой «небесной сотней»... Нужно понимать — если сверху нам не будут мешать делать свою работу, то всех этих можно разогнать легко и быстро. Даже вот такую массу, уже закрепившуюся в течение многих дней на площади. И даже речи нет о том, что они могут нас опрокинуть и захватить власть. Это не они победили тогда Васиных сослуживцев. Это власть слилась по сценарию. Игра в поддавки. У нас такого не будет! Если это повылазит у нас на улицы, а это непременно повылазит, то надо восстановить порядок в кратчайшие сроки. У нас и близко нет такого гнилья, как было у них в четырнадцатом. Наш президент — не Янукович и никогда им не будет! Так что ни шагу назад!
...Микроавтобус с омоновцами прибыл в район метро «Немига». Там стопились сторонники оппозиции, выкрикивающие хором «Уходи!» Им поддакивали некоторые водители. Один из них даже снял туфлю и, выпучив глаза, в раже молотил подошвой по своей же машине.
Максим и несколько его сослуживцев, открыв дверь, выбежали и направились к одной из групп молодежи. Те пустились наутек. Один споткнулся и упал. Его аккуратно взяли за руки и ноги, подняли и отнесли в автозак.
Сюда же подъехали еще машины с бойцами. Когда радикалы увидели это, то в основной массе своей сочли за благо ретироваться.
Но это был не конец. Скрывшись с одного места, сторонники оппозиции быстро появлялись в другом. А значит, бойцам предстояло тоже оперативно перемещаться по улицам и наводить порядок.
В этой карусели прошло уже больше часа. Максим с сослуживцами колесил в автобусе по центру столицы. Увидев скопления оппозиционеров, омоновцы останавливались, выходили на улицу, после чего разгоняли и задерживали нарушителей...
На парапете над тротуаром проспекта стояли около тридцати агрессивных молодых мужчин и орали «Уходи».
Автобус остановился, омоновцы вышли из него и направились к радикалам, держа наготове резиновые дубинки.
Отряд выстроился у парапета, в нескольких метрах от орущей толпы. Бойцов было явно меньше, чем экстремистов.
С парапета спрыгнули двое мужчин. Дашкевич и еще пара его сослуживцев выступили им навстречу.
И тут вслед за этими двумя с возвышения спрыгнула большая часть столпившихся там радикалов. И бросилась в первую очередь на Максима и находившихся рядом с ним бойцов. А потом — и на остальных омоновцев.
Дашкевич, оказавшись в самом центре озверелой толпы, пытался бороться, отмахиваться. Но силы были неравны. Его повалили и стали остервенело избивать ногами.
В это время один из оппозиционеров достал из-за пазухи небольшой туристский топорик, размахнулся и ударил Максима по ноге.
Первый удар пришелся на бедро. Второй удар раскромсал колено.
Преступник подобрался ближе к голове Дашкевича, с которого уже сорвали шлем, размахнулся для третьего удара — но тут, как оказалось, к омоновцам прибыло подкрепление, и толпа практически мгновенно схлынула.
Несколько бойцов, которых пыталась растерзать обезумевшие оппозиционеры, остались лежать на тротуаре. Без сознания и в крови.
Наступила полночь. Спали не все осужденные. Как обычно бывало в первой половине ночи, кто-то вполголоса, чтобы не разбудить других, разговаривал с соотрядниками. А кто-то говорил по телефону — с друзьями на воле, с семьей...
Телефонная связь, формально запрещенная в колонии, обеспечивалась за счет «общака». В него зеки вносили деньги — и можно было звонить по мобильному. Конечно, не в открытую, но каких-либо жестких шмонов не было, а если и были, то об этом становилось известно заранее. Деньги шли и инспекторам, и их начальству, поэтому они все не были заинтересованы в лишении «контингента» незаконного канала общения. Так что можно было пользоваться, пусть и с ограничениями по времени, даже интернетом.
Никто из троих друзей особой нужды не испытывал. Деньги регулярно переводили с воли либо на официальный счет, с которого можно было что-то купить прямо в колонии, либо неофициально — на «общак».
У Смирнова снова наладилась сдача в аренду его двух московских квартир — об этом позаботились товарищи, на которых он оформил доверенность. Штраф в сто тысяч списали со счета автоматически, но оставалось еще семьдесят. Правда, это еще не всё — благодаря тому, что удалось в нужный момент закупить оптом, а потом сбыть защитные маски, Иван с напарницей заработали каждый по два с лишним миллиона рублей. Формально эти деньги хранились у нее, но и у него был доступ к отдельному счету через интернет-банк. Тогда же, по совету Смирнова, шестьсот тысяч «чистыми» заработал и Галкин. Помогал иногда и он.
Денису деньги присылала Вика — из пока имеющихся запасов, а также от сдачи одной из минских квартир. Сдавал квартиру, оформив доверенность на двоюродного брата, и Геннадий.
— ...Привет, ласточка, — сказал Денис.
— Привет, привет, — ответила Вика.
Ласковое обращение было своего рода паролем. Оно означало, что, во-первых, это звонит действительно Денис, а не кто-то с похожим голосом, кто выдает себя за него, а, во-вторых, то, что разговор проходит свободно, и все просьбы высказываются не под контролем, не под давлением других людей. На это были другие условные слова. Еще в Минске в последний вечер они составили список из десяти возможных обращений, а также формулу, компонентами которой были дата звонка, месяц, день недели и порядковый номер сеанса связи за текущие сутки. В конце несложного алгоритма получалась цифра от 0 до 9 — ей и соответствовало кодовое слово.
— Как ты? — спросил Денис.
— Нормально. Живу потихоньку. Скучаю.
— И я...
— Собрались мы все тут ненадолго, кроме Максима, он из-за выборов в усилении, в ОМОНе теперь служит... помянули Настюшу. Год пролетел...
— Мы тоже помянули... Что у вас вообще творится? Тут телевизор вечером смотрели, видим, какой-то кипиш начинается. Сейчас интернет глянул, продолжается.
— Угу. Поднялись змагары, пытаются улицы захватить. Протестуют против итогов выборов, утверждают, что сфальсифицированы.
— А что, нет?
— По моим наблюдениям, в Белоруссии, грубо говоря, три четверти за Лукашенко, четверть против. В Минске соотношение, конечно, другое, но всё равно и тут за него большинство. Просто эти змагары считают, что именно они носители легитимности, а все остальные, кто с ними не согласен, — это навоз колхозный, и права голоса не имеют...
— Ты прямо начинаешь говорить, как тамошние ватники...
— Не надо так. Я раньше была аполитичной, и тем более не интересовалась ситуацией в Белоруссии. Но я тут живу, и я вижу, что и как. И минские родственники мне всё объясняют. Они люди честные, я им верю.
— Ну, ладно, ладно, это я в шутку. Я тоже пытаюсь разобраться. И тут есть друзья, которые стараются объяснить. Мои соседи люди хорошие, мы сдружились.
— Ну, отлично... Здоровье как? Ковидом никто не болеет?
— Вроде нет пока. Весной, говорят, прошла небольшая волна, зеки болели, но тяжелых случаев не было. Сейчас нет. В городе, да, есть заболевшие. У одного из наших вертухаев жена медсестрой в больнице работает.
— Ну, хорошо... Деньги нужны?
— Да. Пополни этот номер, с которого звоню, на пятьсот.
— Ладно... Ой, погоди... Господи...
— Что такое? — встревожился Денис.
— Да посмотрела смартфон. В нашем чате Наташа, ну, жена Максима...