руемых сегментов противников власти. Хотя доминировать в процессе будет штаб Увалова, и государство будет на это закрывать глаза. Посредством Увалова кукловоды осуществляют увод и блокирование реальной оппозиции — которая и так сама не может ничего контролировать и нашпигована агентами влияния, но речь идет именно о внешней народной ее поддержке. Очевидно же, что его готовят как лицо, обеспечивающее, по крайней мере, в медийном мейнстриме, безусловное единство оппозиции, отвергающей устаревшую надстройку. А тех, кто не в общей струе, сразу же маргинализируют и отбросят. Со многими, как я сказал, расправятся физически.
— Но у значительной части людей Увалов вызывает отторжение, — возразил Гена.
— Неважно, что на самом деле большинство равнодушно к Увалову или даже им раздражено. Важно то, что планируется, в том числе непрямыми методами, маскирующимися под топорные, силами государства, его раскрутить и вообще сформировать нужный для сценария бэкграунд с ним в медиасреде. Чтобы это выступило подходящей декорацией сценария якобы революционного прихода к власти и перезагрузки системы. Повторяю еще раз — именно для этого.
— А ничего, что основная масса силовиков против него? — сказал Денис.
— Украинские силовики тоже были против нациков и майдаунов. Но мало ли какие личные предпочтения. Есть система. Есть аппарат. Характерный пример — прошла пара месяцев после фашистского переворота, как даже в Одессе — в Одессе! — те же силовики прикрывали расправу нацистов над антимайданом, сожжение людей заживо.
— Одного из моих двоюродных братьев, кстати, там, на Куликовом поле, и убили, я упоминал об этом, — сказал Игнатенко. — Он со своей девушкой решил выйти и противостоять захвату власти майданутыми. Те начали наступать. Пришлось укрыться в Доме профсоюзов. В итоге обоих зарубили. Именно зарубили — топором.
— Ужас... И, конечно, безнаказанно. Ведь они теперь власть там, — прокомментировал Смирнов. — Кое-кто из них наверняка сейчас в Белоруссию полезет, но, будем надеяться, там они навсегда и останутся. Что касается России, то я уверен, что и у нас так будет... В любом случае, Увалова продвигает элитная верхушка, в том числе и силовых структур. И, кстати, новое поколение чиновничьего аппарата к нему весьма благосклонно относится. Это те же дети реформ, которые больше всего на свете хотят, на своем уровне, быть интегрированы в западный мир. Они-то и будут, когда всё начнется, обеспечивать массовый саботаж в пользу Увалова.
— Интересная версия... — протянул Дашкевич. — Выходит, верить никому нельзя?
— Адекватных и влиятельных альтернативных сил нет, в этом трагедия момента, — сказал Иван. — Есть множество честных, самоотверженных политиков, тех же коммунистов, пусть и не в верхушке «официальных», а в иных, более мелких компартиях. Но они неизвестны. А те, кто известен и раскручен, никогда не пойдут на то, на что пошел Ленин с соратниками. Поэтому, исходя из тех факторов, которые действуют сейчас, можно сказать одно: Увалов — последний гвоздь в крышку гроба российского коммунистического движения а, значит, надежды простых людей на улучшение жизни.
— Так что же, будет дальнейшее гниение? Невеселая перспектива, — произнес Гена.
— Да — пока не грянет гром уваловской псевдореволюции с последующей кровавой декоммунизацией. Наше общество принципиально не желает исцеления, не желает осознавать, что происходит. Оно будет яростно отвергать тех, кто готов его спасти, тех же коммунистов, — и слепо, исступлённо верить Увалову. Его будет корежить, мутить от трупного яда — а Увалов станет тем острием шприца, с помощью которого синклит владельцев России будет эту отраву впрыскивать.
— Да, всё правильно, так и делайте, — сказал начальник спецлаборатории КОКСа Глеб Турчин, по специальности биохимик и врач-токсиколог.
В руке у того, к кому он обращался, была ручка-шприц для диабетиков, которая до этого была наполнена соответствующей дозой физраствора.
— Ну, что ж, повторим всё еще раз... господин преемник, — усмехнулся Скворцов.
— В аэропорту выпиваю чай. На борту от напитков и еды отказываюсь. Примерно через сорок минут после взлета иду в туалет. Там жду. Колю себя в любом случае ровно через час после взлета. Использованный шприц помещаю в конверт и выкидываю в мусор. Сразу выхожу. Говорю людям «меня отравили, я умираю», ложусь на пол. Через несколько минут сознание начинает плыть. Кричу как можно громче.
— Да. Не бойтесь. Очнетесь уже в спецпалате омской клиники. Там с вами будут работать наши врачи и медсестры. Начальство вплоть до областного министра здравоохранения и губернатора проинструктировано.
— Понял... — с готовностью кивнул «преемник», хотя на лице был небольшой испуг.
— Еще раз: не волнуйтесь. Президентское кресло требует жертв... Ладно, ладно, жертв не будет... — добродушно оскалился Скворцов.
— Главное — чтобы руки у вас не тряслись, — наставительно произнес Турчин. — Чтобы укол был точным. Чтобы нужная доза вошла в организм. Коктейль, в целом, повторяю, безвреден. Хотя, конечно, условно безвреден — ибо всё же вводит в кому на несколько часов и провоцирует определенные обратимые нарушения. Но, в любом случае, тест на аллергию вы прошли нормально, почки и печень работают без проблем, все показатели в норме. Дозы тщательно рассчитаны. Это, собственно, усыпляющее, а также препараты, которые на несколько дней вызовут дозированный сбой метаболизма и дадут присутствие в организме ряда косвенных признаков отравления ядом, доступных для выявления и формального документирования. Так что когда при разборках за бугром примутся вопить об отравлении «Новичком», а наше государство будет напрочь это отрицать и указывать на нарушение обмена веществ, то правы будут обе стороны.
— Да-да, я понял. Всё сделаю, как надо.
— Отлично. Ваш рейс через... — Скворцов посмотрел на часы, — три с половиной часа. А мы с Глебом Михайловичем с вами пока прощаемся. Полетим до Омска заранее на джете, там в больнице вас встретим. Все эти дни будем держать ситуацию под контролем. В Берлине также разместим, как полагается, и в первые дни будем отслеживать. Удачи! Это самолет вашей судьбы — он вознесет вас на новую высоту!
Они обменялись рукопожатиями, и Скворцов с Турчиным вышли из гостиничного номера в холл, где дежурили прикрепленные к «преемнику» сотрудники ФСО в штатском. Не удостоив вытянувшихся по стойке «смирно» бойцов даже взгляда, высшие офицеры КОКСа направились к выходу.
Поминки по Маше проходили на летней веранде одного из городских кафе на берегу.
— Серег, и что, ничего нельзя сделать? Ведь есть же статья о доведении до самоубийства! — сказал Рокотов сидевшему рядом с ним двоюродному брату — «куму» колонии, где они оба служили.
— Даже если речь идет об обычных людях, эта статья работает очень редко, да и наказания по ней, если дело доходит до обвинительного приговора, символические, — возразил Сергей. — А тут... Ну, кого ты обвинишь?
— Главврач ее травила, старшая сестра постоянно при пациентах и коллегах унижала и стыдила... Это мне уже потом рассказали, ее сослуживицы по работе. А всё это дерьмо пошло сверху, с подачи министра здравоохранения области. И этот, депутат Вакарчук, черт бы его побрал, через СМИ постоянно учил жить.
— Ты серьезно? Это никак не доказать, поверь моему опыту. Скажут — перенервничала. Изменение сознания из-за беременности. Ее, кстати, перевели от ковидников, когда положительный тест получила?
— Она сообщила мне об этом за два дня до смерти, в пятницу вечером, больше никому. Самостоятельный тест, и подтвердилось при вскрытии. В субботу и воскресенье не работала. Конечно, перевели бы, но на работу она должна была выйти в начале недели. Настолько не хотела выходить, что решила уйти из этого мира... — «вертухай» выругался многоэтажным матом.
— Ох, сволочи... Сволочи... — «кум» налил себе еще водки и отхлебнул. — Козлы. Я что, думаешь, их уважаю? Гниды они и есть гниды. Жаль Машку твою, хорошая жена тебе была. И зачем она так?
— Видно, довели... Я и не думал, что так серьезно всё. Или это она так близко к сердцу приняла?.. Многим толстокожим бабам по барабану было бы тявканье начальства, если, конечно, это не влечет каких-нибудь реальных последствий для работы и зарплаты. А она очень тихая и незлобивая была, ранимая очень...
— Отпевание было?
— Нет, ее духовник отказался. Пообещал только просить о милости божьей к ней. Ну, ясно же. Самоубийца. А убийцы, пусть и косвенные, ходят в церковь, молятся, крестятся. Говорят, Вакарчук вот этот очень набожный... А ... толку?
— Ты прав, брательник, — сказал Сергей. — Чтоб им всем в аду гореть!
— За это выпью!
Они помолчали. Уже не совсем ясным взором Кирилл охватил расположившихся за сдвинутыми столами гостей. Рядом сидели родители. Его и ее... Народу было не так много. В основном близкие родственники. А из больницы никто не пришел — мол, коронавирус, нельзя заражать друг друга.
Прапорщик долго смотрел на свинцовые воды Волги, в которых отражалось серое хмурое небо. Погода под стать моменту... И жена, и будущий ребенок пали жертвой бездушной машины господского гнета.
— Слушай... Серег... — заплетающимся уже языком пробормотал Кирилл. — Так мы, получается, никто перед ними? Даже мы? Люди в погонах?
— Угу. Мы просто их верные цепные псы. Кто им неугоден — того к нам. А мы тут неугодных этих... контролируем. И ты, и я. Но решают всё они — не мы. Мы только исполняем. Да, они все гниды конченые, я это открыто говорю, там иных и водится. Но это — система, и мы — ее винтики. Другого мира нет. Приспосабливайся, выгрызай свое место под солнцем — и будет тебе счастье... — «кум» осекся... — Ну, я имею в виду общее правило нашей жизни. Понятно, что от бед и трагедий никто не застрахован, я еще раз тебе искренне соболезную. Но держись, жизнь продолжается. Ты молод, здоров, есть