Сквозь поземку они видели, как вдалеке тащилась в лагерь серая масса военнопленных. В ней был и Саша Фисатов, осужденный на десять лет. Так Саша и Ядвига с Женей прошли друг мимо друга в северном русском городе Воркуте в день победы. Никому из них эта победа не принесла освобождения.
На другой день, 9 мая 1945 года, газеты вышли с приказом Верховного Главнокомандующего генералиссимуса Сталина о праздновании Дня Победы, с его портретом в погонах и с орденами. В Москве на улицах тоже висели его портреты и плакаты с лозунгами «Слава великому Сталину, вдохновителю и организатору наших побед!».
День был на редкость теплый, будто сама природа ликовала вместе с народом. Центр Москвы заполнился людьми, вокруг — радостные, счастливые улыбающиеся лица. Из больших раструбов громкоговорителей на углах улиц лилась бравурная музыка. Мария с Лилей с трудом пробирались через толпу, у Марии на лице цвела такая же счастливая улыбка, как у всех. Лиля почти не узнавала маму, всегда такую грустную и озабоченную. Окончание войны не давало им обеим освобождения от гнета неизвестности: жив ли муж и отец, где он, что с ним? Но радость была общая, и Мария надеялась, что в честь такой большой победы могут объявить какую-нибудь амнистию, и тогда, если Павел Берг еще жив, то… это была хоть капля надежды. Оглядываясь в толпе, она весело переговаривалась с людьми — ликование было общее, ликование было и в ней.
Лиля смотрела на портреты Сталина и транспаранты с его именем, вспоминала стихи, которые она читала раненым бойцам в алатырском госпитале в 1942 году, а потом спросила:
— Мама, это о Сталине написано стихотворение «О доблестях, о подвигах, о славе»?
Мария задумчиво улыбнулась и предпочла ничего не ответить. Она хорошо помнила, что рассказывал ей муж, она усвоила его мысли о неверной и даже преступной военной политике Сталина в 1930-е годы. Мария понимала, что победа досталась народу не благодаря Сталину, а вопреки ему. Это была победа самого народа, сумевшего вынести невероятные муки, нашедшего в себе силы и победившего. Победа досталась народу, но теперь людям навязывали идею, что она была достигнута стратегическим гением Сталина. И с этим приходилось мириться и ликовать вместе со всеми: все равно — это наша победа.
Под гул канонады «Салюта Победы», когда 224 пушки давали тридцать победных залпов, Мария наклонилась к дочери:
— Постарайся запомнить этот день. Такого людского ликования больше не будет. Станешь потом рассказывать детям и внукам.
Тринадцатилетней Лиле было смешно представить себя мамой, а тем более бабушкой.
27. После войны
Вскоре после войны на экраны кинотеатров был выпущен двухсерийный фильм-эпопея «Падение Берлина» — торжественный гимн Сталину как гениальному полководцу, вождю и мудрому другу народа. Фильм сделали с небывалым для того времени размахом — впервые на цветной пленке, с натурными съемками. Роль Сталина играл грузинский актер Геловани, деликатно имитировавший его характерный грузинский акцент. Сюжетная линия кружевом вилась вокруг образа вождя — он гениален и погружен в важнейшие государственные и военные дела, но в то же время по-человечески совершенно прост и обаятелен: отечески опекает молодую влюбленную пару — рабочего и крестьянку, которых разлучает война. В последней сцене фильма Сталин прилетает на берлинский аэродром сразу после окончания войны. Как только он спускается с трапа самолета, к нему со всех сторон сбегаются советские бойцы, окружают его, кричат «Ура!» и благодарят за победу над Германией. Интересно, что в фильме Сталин не благодарит людей за выносливость и героизм, а только призывает их к новому мирному труду. Там же, в толпе, находится та пара влюбленных, и Сталин заботливо и мудро их воссоединяет.
Все это была, конечно, пропаганда: на самом деле Сталин в Берлин не прилетал и летать вообще боялся. Когда в 1945 году он поехал на встречу с американскими и английскими лидерами в Потсдам, под Берлином, специально для его поезда проложили новые рельсы и вдоль железной дороги стояла 17-тысячная армия — по одному солдату на каждые 250 метров. Но люди смотрели фильм, и многие верили: наверное, так оно все и было. Лишь немногие сомневались, и уж совсем мало кто считал этот фильм и этот образ сплошной ложью.
С самого Дня Победы 9 мая 1945 года люди переживали подъем: их охватило радостное ожидание перемен к лучшему, жизнь непременно должна была наладиться. Теперь они своим трудом залечивали раны войны, восстанавливая разрушенную страну. Им хотелось пожить спокойнее и благополучнее. Наконец-то вместо сводок о боях по радио стали передавать веселые песни, появились веселые кинофильмы, в том числе и западные. Человеческая природа всегда обладала свойством оставлять горе позади.
Но нельзя понять тяжелых переживаний и подавленного настроения советских людей после войны, если не представить себе реальный фон событий послевоенного времени. Советский Союз вынес на себе наибольшую тяжесть, потеряв более двадцати миллионов своих жителей. Многие города европейской части России, Украины, Белоруссии стали сплошными руинами.
Все ожидали, как было обещано, что побежденная богатая Германия начнет платить Советскому Союзу громадные контрибуции и это облегчит жизнь. Германия действительно платила, но… вопреки самым простым гуманитарным нормам, семьям погибших героев не досталось из контрибуции ни одного рубля, а миллионы искалеченных инвалидов войны получали мизерную пенсию, на которую не могли прожить. Продукты продолжали выдаваться по талонам-карточкам так скудно, что вся страна недоедала. Труд оплачивался так низко, что большинство людей едва сводили концы с концами и жили, занимая деньги друг у друга.
Беднее и тяжелее всего была жизнь в деревнях. Пострадавшие от войны колхозы, в которых погибло большинство мужчин, не могли прокормить страну — скота не хватало, техники не было. На полях работали почти исключительно женщины — огрубевшие от работы деревенские бабы. Зачастую, чтобы пахать землю, они впрягались в плуги и бороны вместо лошадей и быков. Тогда и сочинили в деревнях горькую частушку:
Ой, спасибо Сталину —
Жить счастливо стали мы:
Я и лошадь, я и бык,
Я и баба, и мужик.
И в добавление ко всем бедам с новой силой покатилась волна арестов. Арестовывали тысячи людей, вернувшихся живыми из немецкого плена, обвиняя их в том, что они были шпионами. Арестовывали тех, кто хоть ненадолго оставался на оккупированной территории, — вероятно, они хотели жить под немцами? Арестовывали тех москвичей, кто не эвакуировался, когда немцы подошли близко к столице: а вдруг они хотели сдаться немцам? Арестовывали даже некоторых партизан — с чего это они были в тылу у врага? Госбезопасность все более ожесточалась против собственных граждан.
Еврейское население страны, большинство которого до войны концентрировалось в городах европейской части, сильно пострадало от войны. В захваченных районах России, на Украине и в Белоруссии немцы уничтожили 750 тысяч евреев, в Латвии — 60 тысяч, в Литве — 104 тысячи. Еврейские семьи, которым удалось эвакуироваться на восток, возвращались теперь в разоренные места, и многим из них там было негде жить и тяжело устраиваться.
Демобилизованный старший лейтенант разведки Михаил Цалюк, который первым вошел в концентрационный лагерь Освенцим и спас Зику Глика, вернулся в июле 1945 года в свой родной Киев после полных четырех с половиной лет войны. Сколько мечтал он об этом моменте, как надеялся выжить! И вот, с небольшим чемоданом в руке и с мешком за плечами, он вышел из поезда на привокзальную площадь. Цалюк остановился, радостно вдохнув воздух родины. Площадь кишела людьми, а за ней были видны остовы разрушенных зданий. Многие оглядывались на высокого боевого офицера с тремя орденами и четырьмя медалями на груди и с тремя полосками на гимнастерке — знаками ранений. Никто его не встречал, и он даже не знал точно, куда ему ехать: к радости возвращения присоединялось горе одиночества — он уже знал, что все его родственники погибли при расстреле евреев в Бабьем Яру еще в 1941 году. Цалюк остановил пустой грузовик-полуторку, спросил водителя:
— Подвезти можешь?
Молодой парень приветливо улыбнулся:
— Могу, лейтенант. Садись. Тебе куда?
— Проедемся по Крещатику.
— Так его уже нет — весь разрушен, до основания.
— Все равно, я хочу видеть.
Цалюк забросил вещи в кузов, сел в кабину, машина тронулась. Он смотрел по сторонам дороги: что осталось от красавца проспекта? Стало грустно, и захотелось услышать что-нибудь приятное о родном городе. Он спросил:
— Ну, что нового в Киеве?
Шофер, крутя баранку, ответил недовольно:
— Что нового-то? Опять жидов понаехало.
Цалюк повернулся в его сторону:
— Что ты сказал?
— Жидов, говорю, опять понаехало.
В Цалюке закипела ярость, он схватился за пояс, где всю войну была кобура с пистолетом, хотя теперь его там не было, и заорал:
— Останови машину!
Увидев движение его руки к пистолету, шофер испуганно вскрикнул:
— Ты чего?
— Останови, говорю, не то я тебя пристрелю.
Шофер резко затормозил и выскочил:
— Ты что, лейтенант, ты один из них, что ли?
— Я один их них, из тех, кого ты убивал в Бабьем Яру. Я тебя пристрелю, ты пожалеешь о том, что сделал с моими родными.
— Да ты что, лейтенант, — ничего я не делал, меня тут и не было.
Цалюку очень хотелось избить его, он едва сдержался, взял вещи из кузова и остался на дороге. Идти ему все равно было некуда[34].
Всех евреев, узников Бухенвальда, лечили от истощения в американских госпиталях. Потом представители западных еврейских организаций спрашивали каждого: куда они хотят ехать: возвращаться в Советский Союз, переселяться в западные страны или переезжать в Палестину, где скапливалось все больше евреев. У Лены был только один выбор: вернуться в Ригу, чтобы встретиться с Зикой Гликом. Еще в госпитале она пыталась наводить о нем справки, но сведений не было. После того как лейтенант Михаил Цалюк привез его в госпиталь в январе 1945 года, Зика, едва выживший, долго лежал в советском госпитале без сознания. Там его лечил майор Ефим Лившиц из Ленинграда. Во