— А где сын ваш, мой дружок Алешка?
— Алешка? Он и слышать не хочет о еврейской Пасхе. Ему новая свобода ударила в голову, все пишет стихи о новой свободе.
— Так он все-таки стал поэтом? Авочка, это ты его направила?
— Я рада, что так произошло, но не уверена, что это исходило от меня. Ведь это ты повел его на встречу с детским поэтом Квитко, помнишь? С этого все и началось.
— Да, да, я вспоминаю — Лев Квитко. Как он теперь?
Августа и Мария опустили головы:
— Квитко расстреляли.
— Расстреляли такого замечательного детского поэта? За что?
— Павлик, мы тебе потом все расскажем. Он был членом Еврейского антифашистского комитета…
— Ну и что, что он был членом комитета? — Павел стоял растерянный. — А Соломон Михоэлс придет?
— Ох, Павлик, не придет он, не придет. Его убили.
— Убили Соломона Михоэлса, великого еврейского артиста? За что?
— Это была политическая казнь, он был председателем того комитета. Мы тебе потом расскажем…
Они не хотели омрачать праздник грустными подробностями. Семен кинулся целовать Марию:
— Вот она, моя спасительница!
— Какая же я тебе спасительница?
— А кто мне давление измерял? Вот именно.
— Так это был твой очередной фокус, чтобы незаметно класть мне в карман деньги. Сема, а это наша дочка Лиля, — она подвела к нему дочь.
Министр нерешительно обнял племянницу:
— Так вот вы какая, Лиля!
— Сема, говори ей «ты», — улыбнулась Мария.
— Только если и она станет называть меня на «ты». Будешь называть меня «дядя Сема» и на «ты»?
— Мне как-то неудобно… я постараюсь.
— Чего же тут неудобного? Мы все здесь родственники, — он обвел вокруг руками. — Вот именно, мы все одна мешпуха. Знаешь это слово?
— Нет, никогда не слышала.
— Ну, это такое жаргонное еврейское словечко, значит — «свои люди, родственники». Вот именно.
А Павел с живостью расспрашивал Августу:
— Какие стихи пишет Алеша — лирические, патриотические?
— У него есть лирические, но они далеко не патриотические. В основном — политические, и все с сатирическим уклоном.
— Вот как? Интересно будет почитать.
Августа подозвала к себе Лилю:
— Поди сюда, я тоже хочу поцеловать тебя. Я ведь не видела тебя с тех пор, как ты была маленькой девочкой. Ты красивая девушка.
Она обняла ее и тихо спросила:
— Ты в кого-нибудь влюблена? Или, может быть, кто-то влюблен в тебя?
Лиля, тоже тихо:
— Пока ни в кого и пока никто.
— Ну, это скоро случится. У тебя есть сумочка? Положи в нее деньги — это только для тебя, купи себе что хочешь.
— Спасибо, что вы…
— Не «вы», а «ты». Просто — Авочка. А деньги пригодятся.
Мария смотрела на них и все заметила, она сказала Августе:
— Спасибо тебе, конечно, но ты ее балуешь.
— Ничего не балую. Знаешь, чем старше я становлюсь, тем больше мне жаль молодых — ведь им предстоит еще столько разных страданий.
Семен отвел Лилю в сторону и тихо спросил:
— Скажи, ты хорошо отдохнула в «Красной Пахре»?
— Изумительно! А откуда вы… ты… знаете… знаешь, что я там была?
— Откуда? — он звонко рассмеялся. — Твоя мама упомянула, когда я был у нее в поликлинике, что ты едешь туда с подругой. Тогда я попросил директора Алмазова создать вам наилучшие условия, но только чтобы он не проговорился, что это я просил. Вот именно!
Лиля залилась краской, вспомнив дом отдыха, и подумала: «А вдруг он знает от директора и многое другое?» Но — надо было поблагодарить:
— Тогда спасибо вам. Мы с подругой никогда не жили в таких шикарных условиях…
— Не «вам», а «тебе». Ты забыла?
— Спасибо… тебе, дядя Сема.
— Ну, вот это другое дело, — и министр тут же поменял тему: — Мы, конечно, мешпуха, но фамилии у нас у всех разные. Ты думаешь, откуда у тебя фамилия Берг?
— От папы.
— А откуда у папы эта фамилия?
— Наверное, от его папы.
— А вот и нет, его отец был Борух Гинзбург, а мой отец — Зохар Гинзбург, по-еврейски. Вот именно. Они были родные братья, и мы с Павликом росли вместе и ходили в один класс еврейской школы хедер — два Гинзбурга. После революции, чтобы нас не путали, твой отец решил поменять свою фамилию. Мы с ним ломали голову — как? Хотелось хоть что-то оставить от настоящей фамилии. Сначала мы решили отбросить «гинз». Но получалось «Бург», и звучало нехорошо, тогда он переделал «Бург» в «Берг». И мы оба решили, что это отличный вариант. Вот именно!
Павел тихо спросил брата:
— Сеня, что делается с еврейским вопросом? Почему люди стали бояться называть себя евреями? За что убили Соломона Михоэлса и Льва Квитко? Я помню, как много лет назад, за этим вот столом у Бондаревских, ты говорил мне, что все советские евреи — искатели счастья, что Соломон Михоэлс нашел свое счастье.
— Павлик, мне хотелось верить, но я ошибался. Вот именно.
В это время в дверь робко постучали. Семен открыл: на пороге стоял незнакомый смущенный молодой человек, робко улыбался:
— Извините за беспокойство, Бондаревские здесь живут? Я их дальний родственник Саша.
Мария схватила его за рукав и втащила в комнату:
— Дело в том, что это я сказала Саше, чтобы он пришел сюда. Все познакомьтесь — ваш родственник, Герой Советского Союза.
Саша, стесняясь, запротестовал:
— Тетя Мария, тетя Мария, ну зачем вы так?
— Саша, снимай пальто, — она сама стянула с него пальто, и тогда все увидели на его груди советские и иностранные ордена.
Все онемели от удивления, а пораженный Семен воскликнул:
— Вот это родственник! Вот именно!
Саша застеснялся еще больше, спросил Марию:
— А мой дядя Павел здесь?
— Вот твой дядя Павел, — она подвела к нему мужа.
Саша кинулся к нему:
— Дядя Павел, дядя Павел, мне мама так много рассказывала про вас. Моя мама — Софья Абрамовна, троюродная сестра вашей мамы. Она говорила, какой вы герой и какой ученый. Я ведь приезжал до войны, чтобы повидать вас. Но тетя Мария мне все рассказала. Как я счастлив, что наконец встретил вас!
Павел обнял нового племянника:
— Ну вот, и я очень рад нашей встрече. Но герой — это ты, а не я. Потом нам всем расскажешь о своих подвигах.
— Да что же рассказывать? Главный подвиг — живым остаться.
Он сказал это так просто и так скромно, что все поразились глубокой верности этой мысли. Павел подумал: «„Главный подвиг — живым остаться“, это ж так ясно и значительно, как шекспировская фраза „Быть или не быть — вот в чем вопрос“».
За столом возникла пауза — все задумались над тем, что сказал Саша. И Павел, помолчав, подтвердил:
— Вот и я так про себя думаю: живым остаться — это самый главный подвиг.
Дядя Арон уже встал во главе стола и позвал тетю Олю — пора было читать первую молитву Сейдера. Все мужчины взяли с тумбочки лежавшие там кипой ермолки и прикрыли ими головы, как полагалось для молитвы, а женщины прикрыли головы кружевными накидками. Все встали вокруг стола, воцарилась тишина. Дядя Арон начал читать молитву.
64. Привыкание
Иногда, просыпаясь рано утром, Павел видел над собой высокий и гладкий белый потолок и не мог понять, где он. После шестнадцати лет в серых бараках с низкими нарами ему трудно было привыкнуть к городской комнате. И эта молодая женщина, его дочь, которая стесняется его в тесноте одной комнаты, и он тоже стесняется ее — привыкнуть друг к другу им еще трудно…
Привыкание к новой жизни требовало от Павла внимания и энергии: так много надо было переваривать… Слишком многое прошло мимо него, он столько лет был лишен контактов с миром. Он сам горько шутил, говоря Марии:
— Знаешь, Машуня, я чувствую себя как граф Монте-Кристо, которого после шестнадцати лет заточения освободили из подземелья замка на острове и выпустили в совершенно новый для него мир.
К сожалению, Мария это понимала, потому что Павел внутренне сильно изменился: он стал раздражительным, каждый день пил водку и часто, привязываясь к какой-нибудь ерунде, ворчал:
— Никто не хочет мне помочь, наверное, я не очень здесь нужен.
Ей и Лиле приходилось терпеть и сдерживать себя, чтобы прямо не сказать ему, как ужасно отстал он от хода новой жизни.
Все-таки постепенно к нему возвращался давно забытый привычный ритм размышлений, он опять начал анализировать события, изучал окружающее, приглядывался к изменениям жизни после Сталина. Правительство перегруппировалось: председателем Совета Министров стал самый молодой из сталинского окружения пятидесятилетний Георгий Маленков; секретарем ЦК Коммунистической партии стал Никита Хрущев; всесильного главу Комитета госбезопасности Лаврентия Берию арестовали и расстреляли. А старейшие соратники Сталина — Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян — заняли вторые-третьи позиции. Новое правительство повело себя человечнее: для всех установили строгий 8-часовой рабочий день, впервые приняли закон о пенсиях для трудящихся. В кинотеатрах шло больше иностранных фильмов, в Москву и Ленинград приезжали западные артисты, советских музыкантов и артистов балета стали выпускать на гастроли за рубеж. Но некоторые предпочитали оставаться там, становились «невозвращенцами» и рассказывали в печати правду о своей стране. Тогда выезжающих стали строго контролировать.
Людям так давно хотелось вдохнуть хотя бы струйку свежего воздуха свободы. Все-таки они почувствовали некоторое послабление, общее настроение немного поднялось, люди меньше стали бояться друг друга, даже смелее рассказывали политические анекдоты. В литературе тоже появились слабые новые веяния: повести «Не хлебом единым» Владимира Дудинцева и «Оттепель» Ильи Эренбурга.
И все больше и больше выдвигался на первый план Хрущев, у которого были все задатки диктатора.
Привыкая к новой жизни, Павел все яснее понимал, что идеалы сталинизма быстро не улетучатся.
Девятого мая, в традиционный День Победы, Мария и Лиля решили сводить Павла на Красную площадь — смотреть на праздничное убранство и любоваться на красивый салют. Незадолго до этого он получил обратно свой боевой орден Красного Знамени и медаль «XX лет Рабоче-крестьянской Красной армии». Они вместе с Лилей прикрутили их к лацкану его довоенного пиджака. Пиджак свободно