Тимократ и его сыновья обедали, сидя на подстилке под телегой, когда Сократ подошёл к ним.
— Хайре! — поприветствовал их Сократ. — Удачной вам торговли!
Тимократ сразу же узнал его, пригласил в свою компанию, на что Сократ, признаться, очень рассчитывал. Тимократ был человек воспитанный и не сразу принялся донимать Сократа вопросами: дал ему поесть и попить, а уж потом спросил о войне — теперь все спрашивали о войне:
— Когда, по-твоему, она начнётся и не остановим ли мы спартанцев на Истме?
— Зимой не начнётся, — ответил Сократ, — а весной — в самый раз. Что же до того, где мы остановим спартанцев, то об этом знают только боги. Вот отправимся скоро в Дельфы, спросим Пифию. И хотя теперь не время для оракулов — боги пьют уже молодое вино, — всё же мы потревожим их: повод очень весом — война.
— Ты тоже отправишься в Дельфы?
— Тоже.
— Когда будешь возвращаться, загляни ко мне во Фрию, — попросил Тимократ. — Расскажешь об оракуле.
Сократ пообещал, что так и сделает.
— Если война начнётся весной, то не стоит сеять, — принялся рассуждать Тимократ. — Посеешь для себя, а пожнут враги. И вот ещё о чём надо подумать: заранее подыскать жильё в Афинах, если придётся убегать от спартанцев за крепостные стены. Хорошо бы, например, повидать твоего друга Критона и потолковать с ним об этом. Так, наверное, и сделаю. Дома ли Критон?
— Дома, — ответил Сократ и подумал о том, что ему также следовало бы навестить Критона: ведь говорила же Ксантиппа, что Критону нездоровится. Стыдно, что до сих пор не навестил: Критон — друг, а время дружбы — время жизни...
Потом коснулись тем, которые в Афинах никто не мог обойти: о том, как народное собрание отказало Спарте в требовании очистить Афины от осквернения и изгнать из города Перикла и других Алкмеонидов; о доносе Менона, в котором Фидий, а косвенно и Перикл обвинялись в хищении золота; об убийстве Фидия, которое молва приписала Периклу; о знамении в Парфеноне, которое эксегеты и верховный жрец-архонт истолковали против Перикла; о страшном поклёпе, который возвёл на Перикла его сын Ксантипп, обвинив отца в том, что тот якобы спит с его женой; о молодёжи, об аристократах и демагогах, которые требуют немедленно начать войну со Спартой... Люди честные и независтливые начинали злиться на Перикла только за то, что о нём постоянно и повсюду велись разговоры и распространялись сплетни: тот, кому уделяется чрезмерно много внимания, враг покоя и равновесия.
О том, что на рынке появился Диний, Сократ узнал по причитаниям торговок из Ахарны, которые были самыми голосистыми в Аттике — и, кажется, самыми несговорчивыми, когда дело касалось налога. Диний же, обходя торговые ряды, занимался, как известно, тем, что взимал с торговцев налоги, а случалось — и штрафы за мусор, за слишком высокие цены и за то, что некоторые торговцы утаивали от него товар, за который полагалось платить налог.
Ахарнянки кричали, и Сократ поспешил на их голос. Он не ошибся: причиной шумного возмущения ахарнянок был Диний.
Сократ подозвал к себе трёх оборванцев мальчишек, промышлявших на рыночной площади мелким воровством, дал каждому по оболу и попросил оказать ему услугу — прокричать несколько раз то, что он скажет. Мальчишки с радостью согласились.
Дальше, ко всеобщему удовольствию торговцев, произошло вот что.
Мальчишки, прыгая вокруг Диния, вдруг закричали:
— Диний — спартанский шпион! Он заплатил двенадцать спартанских мин Менону за донос на Фидия и Перикла! Диний — спартанский шпион! Бейте Диния, спартанского шпиона!
Взбешённый Диний бросился за мальчишками, но они исчезли в толпе, которая не только не расступилась перед Динием, но стала ещё плотнее. Многие из толпы подхватили слова мальчишек. Для торговцев, которых Диний изо дня в день донимал своими вымогательствами, такой оборот дела явился неожиданным подарком. В Диния полетели яйца, орехи и куски сырой рыбы. На пятачке, окружённом со всех сторон людьми, Диний вертелся, как юла. Толпа смеялась и кричала. Несколько мужских голосов, доносившихся с разных сторон, требовали немедленной расправы над Динием. И кто-то уже пробивался к нему, размахивая над головой толстой дубиной.
Сократ, растолкав впереди стоящих, прорвался в круг к Динию и, подняв руки, закричал:
— Люди! Остановитесь! Успокойтесь! Диний не виноват в том, в чём вы его обвиняете!
— Да! — залился слезами насмерть перепуганный Диний и обеими руками вцепился в гиматий Сократа, боясь, как бы Сократ не оставил его одного. — Я не виноват!
— Деньги для подкупа Менона он взял не у спартанцев! — продолжал Сократ. — Когда б Диний взял деньги у спартанцев, его следовало бы убить на месте! Диний, скажи, что ты взял деньги не у спартанцев! — потребовал Сократ. — Скажи, Диний! Скорее!
— Не у спартанцев! — подтвердил Диний. — Нет, нет! Не у спартанцев!
— А у кого? — с новой силой зашумела толпа. — У кого?
— Он взял деньги у соотечественников, — подсказал Динию Сократ. — У афинян! Ответь же, Диний!
— Да, у афинян! — подтвердил Диний.
— Вот! — снова воздел руки Сократ, оттолкнув от себя Диния. — Деньги для подкупа Менона он взял у афинян! Диний не спартанский шпион! Пощадите его! Он просто передал деньги одного мерзавца другому мерзавцу — в этом вся его вина. Но знал ли Диний, что они мерзавцы? Ты знал об этом, Диний? — Сократ позволил Динию снова вцепиться в своё плечо.
— Не знал, — ответил Диний.
— Не ты уговаривал Менона сделать ложный донос на Фидия, верно?
— Не я!
— Уговаривал Менона другой мерзавец?
— Другой!
— А ты лишь передал деньги этого мерзавца Менону?
— Да.
— Он сам вручил тебе те двенадцать мин?
— Нет. Мне принёс их его слуга.
— Как зовут слугу? — спросил Сократ.
— Я не запомнил.
— А как зовут его хозяина? Ты помнишь?
— Помню.
— И как же его зовут?
Диний, наверное, только теперь понял, только в этот миг осознал, что он наговорил, в чём признался, сам того не желая. Он вдруг вытаращил глаза, обвёл толпу диким взглядом и страшно закричат, валясь на землю, на разбитые яйца, на растоптанные куски сырой рыбы. Смотреть на это было неприятно и жутко. Толпа стала расходиться. И вскоре возле притихшего Диния остался только один человек — Сократ.
Он помог Динию подняться на ноги и сказал:
— Я доведу тебя до твоего дома.
— Я сам, — возразил Диний и впервые посмотрел Сократу в глаза. — Это ты выставил меня на всеобщее посмешище, — сказал он, наливаясь злобой.
— На посмешище — я, — согласился Сократ. — Но смертный приговор ты подписал себе сам.
— Брось! — криво усмехнулся Диний. — Никто ничего не докажет.
— А ничего и не надо доказывать, — сказал Сократ. — Тебя казнят не по приговору суда. Я даже думаю, что до суда вообще дело не дойдёт. Тебя убьёт тот, кто передал тебе деньги для подкупа Менона. Тот, от чьего имени ты уговаривал Менона сделать ложный донос на Фидия. Тот, кто виноват в смерти Фидия. Он убьёт тебя, чтобы ты не назвал его имя.
— Но я же не назвал? — Голос Диния дрогнул, гримаса превосходства исчезла с его лица. — Не назвал?
— Не назвал. Но ты был близок к тому, чтобы назвать. Вот за это тебя и убьют. Чтоб не назвал никогда. Но лучше б ты назвал. — Сократ взял Диния под руку, и они пошли.
— Почему — лучше?
— Потому что тогда у тебя появился бы шанс остаться живым.
— Объясни, — попросил Диний.
— Всё очень просто: ты называешь имя, этого человека арестовывают и ты оказываешься вне опасности. Ничто другое тебя уже не спасёт: ни клятва о вечном молчании, ни бегство, ни подкупы, ни ложь. Спасёт только правда, Диний. Так установили боги.
— Кажется, ты прав, — не сразу согласился Диний. — И как мне всё это сделать?
— Сейчас придёшь домой, напишешь признание и отнесёшь его в суд. После этого советую тебе на время покинуть Афины. Вернёшься, когда узнаешь об аресте... Кстати, мне ты уже теперь можешь назвать имя этого человека. Я не злоупотреблю твоим признанием, но воспользуюсь им, если тебя вдруг покинет решимость.
— Это Клеофонт, — сказал Диний, — торговец музыкальными инструментами, чья мастерская и лавка у Одеона. Он уговорил меня, а я уговорил Менона. За деньги.
— Ладно, — вздохнул Сократ: ответ Диния разочаровал его. Он надеялся услышать более известное имя. — Теперь ты пойдёшь один, — сказал он Динию. — У меня ещё есть дела на площади. Торопись, но будь осмотрителен.
— Как случилось, что Менон сознался? — задержал Сократа Диний.
— Ты выдал его за винной кружкой, которую поднёс тебе кто-то из богачей. И себя, Диний. И себя. Сосчитай, если помнишь, какая это была кружка. Думаю, что та самая, которую пьют для тюрьмы.
Сократ вернулся домой, вычистил птичник, наколол дров, натаскал из колодца целый пифос[87] воды — для стирки и для мытья, искупал старшего сына, Лампрокла, который стал стыдиться своей наготы перед матерью, искупался сам, надел чистый хитон, выпил килик вина, поцеловал подобревшую к нему Ксантиппу и отправился навестить своего старого друга Критона.
Критону нездоровилось. Он лежат на ложе, устланном овечьими и козьими шкурами, укрытый двумя или тремя шерстяными плащами; на полу у ног дымилась жаровня с красными углями, на столике стояло питье — горячее молоко с мёдом. На вопрос о том, что с ним случилось, Критон ответил:
— Простудился. Ездил во фриасийское имение и простудился. Попал под холодный дождь.
— Каждый год с тобой это приключается. Ведь научен уже, мог бы и поберечься, — упрекнул друга Сократ.
— Мало ли чему мы научены. Вот мы знаем, что все люди умирают, а всё равно рожаем людей, — возразил Критон.
Так то женщины рожают, — засмеялся Сократ, — их чему ни учи — всё зря.
— И мужчины не лучше, — сказал Критон.