— Простудишься и умрёшь, — сказал ему Перикл. — Впрочем, говорят, что при Потидее ты всю ночь простоял в карауле босым на снегу[38]. Неужели у тебя нет обуви и шерстяного гиматия?
— Всё это у меня есть, — ответил Сократ, взглянул на Перикла из-под бровей. — Но я берегу одежду и обувь на тот случай, когда меня призовут к себе боги или наши грозные судьи. К тому же закалка избавляет нас от случайных болезней.
— Ладно, речь не об этом, Сократ, — прервал его Перикл. — Коль ты пришёл ко мне, значит, я тебе зачем-то понадобился. Говори зачем. К тому же и ты мне нужен. Не будем терять времени. Итак?
— Итак, убит Фидий. Отравлен. Говорят, что это сделал ты, посетив его в тюрьме минувшей ночью. Отравил из боязни, что он выдаст на суде твои преступные тайны.
Этот холод между лопатками Перикл ощущал всякий раз, когда его настигала непредвиденная опасность, — как предчувствие предательского удара в спину. Он поёжился, закрыл глаза, тряхнул головой, словно избавляясь от дурного видения. Спросил, помолчав:
— Кто сказал?
— Встретил на Агоре жреца храма Гефеста, — ответил Сократ. — Жена послала меня за маслом.
— Разве на Агоре торгуют в такую рань маслом?
— Есть один торговец...
— Жрец так и сказал? Ты повторил его слова?
— Да, — опустил голову Сократ. — Фидий мёртв. Я был у Пникса, спрашивал у тюремной охраны. Тюремщики подтвердили: Фидий мёртв. Уже послали за Паненом, братом Фидия, чтобы тот взял его тело.
— Они тоже говорят, что Фидия отравил я?
— Да, они говорят. Они узнали тебя прошлой ночью.
— Аспазия! — позвал Перикл, обратясь в сторону двери, ведшей в гинекей, женскую половину дома. — Ты слышишь, Аспазия?
Вошла служанка Аспазии. Перикл велел ей позвать жену. Пока ждали Аспазию, Перикл молча ходил но комнате, плотно сжав губы и шумно вдыхая через нос.
— Что случилось? — кивнув головой Сократу, спросила вошедшая Аспазия.
Перикл повторил то, что рассказал Сократ.
Аспазия побледнела и прижала руки к груди.
— Что скажешь? — спросил жену Перикл.
— А то и скажу, — ответила Аспазия, — что тебе не следовало навещать Фидия в тюрьме. Софокл, Сократ и Эвангел должны признаться, что навещали прошлой ночью Фидия, но при этом твёрдо заявить, что тебя с ними не было.
— Это не изменит сути дела. Враги скажут, что Софокл, Сократ и Эвангел отравили Фидия по моему приказу. Разве не так?
— Так, — сказала Сократ. — Никакие увёртки нам не помогут, Аспазия. Нужно лишь утверждать, что не мы отравили Фидия. И стоять на этом до конца. Ноты была права: не следовало нам навещать Фидия. Не мы убили его. Но нашим посещением тюрьмы воспользовались враги. Если бы мы не навестили Фидия, он был бы жив. Но это не наша вина, а вина недомыслия. Ты была права, Аспазия.
— Бедный Фидий, — заплакала Аспазия. — Он поднял нас так высоко своим умом и совершенными творениями, а теперь мы падаем. И с этого дня всё созданное им станет разрушаться... Какое преступление, какая подлость!.. Надо найти убийцу и сбросить его в смрадную бездну.
— Убийца не один, — молвил Перикл. — Нам придётся доверху забросать бездну телами убийц. Их имена: Зависть, Своекорыстие, Невежество, Жестокость, Предательство, Коварство, Тупость, Лживость, Ничтожество... И каждое из названных имён принадлежит тысячам.
— Конечно, — согласилась Аспазия. — И всё же надо найти убийц Фидия: того, кто решил убить; того, кто приказал убить; того, кто участвовал в убийстве и того, кто подал Фидию чашу с ядом.
— Я должен всё хорошо обдумать, — ответил Перикл. — Я не знаю, следует ли торопиться. Но правду мы узнаем. Ты пойдёшь со мной, — обратился он к Сократу, надевая плащ. — Проводишь меня до Пританеи[39].
IV
Они перебегали от навеса к навесу, от портика к портику, пользуясь малейшей заминкой дождя. Перепрыгивали через лужи, по которым порывистый ветер гонял водяные пузыри и рябь. Охрана Перикла, состоявшая из шести эфебов, весело кидалась под дождь, хохотала и дурачилась — ведь каждому из эфебов было не более двадцати. Сократ, кажется, только и был занят тем, что наблюдал за играми эфебов, коротко остриженных мальчиков, сопровождая их прыжки и беготню восклицаниями — так он восхищался ими и завидовал их молодости и дурачествам. Он был вдвое старше любого из них, а это что-нибудь да значило, хотя ни на силу, ни на ловкость свою Сократ пожаловаться ещё не мог. Но вот что несомненно отличало его от весёлых эфебов — у него уже не было их беззаботности, чтобы так прыгать, обдавая друг друга брызгами из дождевых луж, и звонко смеяться.
— С твоей охраной не соскучишься, — сказал Сократ Периклу, когда они оказались под очередным навесом.
— Вон тот — Алкивиад[40], — указал на одного из эфебов Перикл. — Ты не узнал его. Он добровольно присоединился к охране. От скуки, должно быть.
— Славный мальчик, — произнёс Сократ. — Жаль, что Клиний так рано погиб, не увидев сына в расцвете лет. Я помню, как храбро дрался Алкивиад в бою при Потидее.
— Ты спас тогда ему жизнь, Сократ[41], — напомнил Перикл. — Не отказывай ему в защите и помощи и впредь. Кстати, Алкивиад, как и я, из рода Алкмеонидов. И если Афины исполнят требование Спарты об очищении нашего города от осквернения, причинённого по решению Алкмеонида Мегакла, то изгнанию подвергнется и Алкивиад.
— Есть такое требование? — встревоженно спросил Сократ.
— Да. Его выдвинуло новое посольство из Спарты.
— Афиняне откажут им в этом требовании, Перикл.
— Так ли? Афиняне убили Фидия, Сократ.
— Да. Но, изгнав тебя, Перикл, афиняне подпишут свой смертный приговор. Нет в Афинах человека, который смог бы заменить тебя.
— Не знаю, — ответил Перикл. — Следовало бы выдвинуть требование Спарте в ответ на требование посольства Архидама. Мол, выполним ваше, если вы выполните наше. Требование, как ты понимаешь, должно быть таким, чтобы спартанцы не смогли его выполнить.
— Это просто сделать, — сказал Сократ. — У Спарты грехов не меньше, чем у Афин. Например, можно потребовать, чтобы спартанцы изгнали виновников преступления на Тенаре: там они убили илотов в храме Посейдона. Они также совершили страшное святотатство против Афины Меднодомной, в храме которой замуровали Павсания, своего военачальника, предавшего их варварам[42]. К этому святотатству причастен, кажется, царь Архидам.
— Прекрасно! — обрадовался Перикл. — Ты изложишь это письменно, Сократ. Как только мы придём в Булевтерий.
— Согласен, — ответил Сократ. — Правда, я давно не брал в руки книдскую камышинку и, возможно, совсем разучился писать.
— Не отлынивай! Ведь речь идёт о спасении Алкмеонидов, а их вместе со мной и Алкивиадом в Афинах наберётся не один десяток.
Они перебежали через площадь к портику храма Гефеста. Во время этой перебежки Сократ поравнялся с Алкивиадом и хлопнул его по плечу.
— Я рад видеть тебя, — произнёс Алкивиад смеясь. — Скорее бы война и чтоб нам снова оказаться вместе! Самое приятное для мужчины — это красивые женщины и война! Не правда ли, Сократ?
— Это следует обсудить, — ответил Сократ. — Пригласи меня на пир.
Портик защитил их от дождя и ветра. Перикл отряхнул свой плащ, Сократ вытер мокрое лицо подолом хитона.
— Что за погода, — посетовал Перикл, — в такую погоду лучше сидеть дома.
В двух стадиях от них возвышался холм Акрополя, но ни Пропилен, ни Парфенона не было видно — их затянуло сеткой дождя. Площадь перед ними была пуста, если не считать двух телег, прогромыхавших по её мокрым камням. Эфебы стояли поодаль справа и слева, разделившись на две группы. Алкивиад оставил своих товарищей и подошёл к Периклу.
— Уже и до них дошёл слух о смерти Фидия, — сказал он. — Неужели богам было угодно допустить такое?
— Скорбна участь всех людей, — ответил Перикл. — Боги скрыли от них источник существования и обрекли на тяжкий труд и муки. Человеку лучше вовсе не родиться. А кто родился, тому лучше умереть, чем жить. В смерти нет ни беды, ни печали. Своих любимцев боги награждают ранней смертью, а кого обошли наградой в молодости, тому посылают смерть в старости, по завершении всех дел.
— Говорят, будто ты отравил Фидия, — дослушав Перикла, молвил Алкивиад. — Я этому не верю, но так говорят и так будут судить...
— Всё ложь! — нахмурился Перикл. — Болтать об ужасных преступлениях — древняя забава афинян. И это странно, — повернулся он к Сократу. — Ведь дурных дел совершается намного больше, чем хороших. И, стало быть, по-настоящему редкая новость — это хорошее дело. Но болтают о дурных делах, которые, в сущности, ни для кого не новость. Прав был Биант, чьи слова высечены на камнях Дельфийского храма: худших — большинство[43]. И добрые дела им не в радость, а порочить лучших людей — наслаждение. Скажи это эфебам, — велел он Алкивиаду.
— Ты говорил мудро и длинно, — сказал Алкивиад. — Я всего не запомнил. Достаточно ли, если я скажу, что слухи лживы?
— Да, достаточно. Но Фидий мёртв, мой мальчик. И я найду убийцу.
— Поручи это мне, — попросил Алкивиад.
— Нет, — ответил Перикл сурово. — Тебе ещё долго жить. Окунаться в грязь не дело для цветущих юношей. Расти, мой мальчик, в радости.
Алкивиад ушёл к эфебам. Перикл приблизился к Сократу и произнёс вполголоса:
— Расследовать убийство Фидия будем вместе. Ты и я. Обсудим вечером, что делать. А теперь поспешим в Булевтерий. Какой чёрный день...
V
На рассвете Афины ещё были окутаны туманом, но с восходом солнца он быстро рассеялся, рыжеватыми рваными облаками устремился ввысь, ветер подхватил облака, унёс к западу, небо очистилось, стало ослепительно синим и гулким. Подсвеченные солнцем чайки казались на синем фоне розовыми и золотыми огнями, а их крики соперничали с петушиными и криками ослов.