Так они дошли до перекрестка улицы Лурмель и проспекта Эмиля Золя, где длинные языки воды уже лизали мостовые. Под моросящим дождем ждали катера. Надстроенные деревянные тротуары, протянувшиеся по обеим сторонам улицы Лурмель, выступали из воды всего на несколько сантиметров. Поднявшись на борт катера, Линден поздоровался с Моникой и Франком, они тоже были служащими мэрии, членами антикризисного комитета. Из скромного холщового чехла он вытащил «лейку» и на какое-то мгновение пожалел о своем навороченном «кэноне» с набором объективов; без них он чувствовал себя безоружным и уязвимым, но, в конце концов, это же непредвиденная ситуация, а «лейка» никогда его не подводила. То, что ему предстояло делать сейчас, не походило на его обычную работу, здесь все будет по-другому. Ему предстоит вновь оказаться в шкуре молодого безвестного фотографа, каким он был когда-то давно, того, кто старался передать настроение и не слишком беспокоился о плохой освещенности или неудачном ракурсе. Картина, которую он наблюдал при посадке в катер, так отличалась от изображений наводнения 1910 года: парижане в сюртуках и цилиндрах, длинных юбках и капорах. Те черно-белые фотографии воспроизводили некую эстетику катастрофы, но в том, что он видел сейчас, никакой красоты не было. В мутной воде болтался мусор и обломки, а растерянные пешеходы, бредущие по мосткам с чемоданами, сумками и даже предметами мебели, выглядели отнюдь не элегантно. Сена доходила до середины дверей зданий, и военные в непромокаемых комбинезонах барахтались по пояс в воде. Потрясение оказалось еще сильнее оттого, что это был Париж его юности, который он знал как свои пять пальцев. Все магазины закрыты, металлические ставни уходили в воду. К фасадам были прислонены лестницы, и Линден увидел, как через окна жильцам передают бутылки с водой, а с верхних этажей выглядывают перепуганные лица. Сколько же людей оказались вот так заблокированы в своих жилищах? Волонтеры Красного Креста бесстрашно балансировали на импровизированных подмостках, держа корзины с едой, окликая жильцов, запертых в квартирах. Мусорщики в зеленых комбинезонах, проплывая на длинных лодках, вылавливали из воды и громоздили на борт горы отбросов. И еще одна необычная деталь, которую не могли передать старые фотографии: тошнотворный запах гниения. Маслянистая и вязкая желтоватая жидкость, вырвавшаяся из лопнувших канализационных труб, испускала зловонные миазмы. Чтобы защититься от вони, Линден обмотал низ лица шарфом. Он тщательно отбирал каждый кадр: девушка карабкается по приставной лестнице с рюкзаком, набитым продуктами, а из окна за ее продвижением наблюдают родители, протянув руки; пожилая дама стоит на деревянном настиле, держа в одной руке дырявый зонтик, а другой прижимая к себе маленькую перепуганную собачонку. Хорошо знакомое ему симпатичное кафе на углу улиц Лурмель и Жавель решило держаться до последнего: хозяева из досок и бочек соорудили что-то вроде плавучего дока, поставили столы и стулья под большими зонтами. Линден сфотографировал тепло укутанную пару: они с видимым удовольствием пили вино из бокалов и при виде катера помахали рукой.
Больше всего Линдена поразила тишина: ни гула автомобильных моторов, ни рычанья автобусов, ни вскриков клаксонов, лишь шум дождя и плеск воды. Время от времени катер останавливался, чтобы члены спасательной команды могли переговорить с коллегами или жителями окрестных домов, которые ждали помощи или просто хотели услышать новости. Сбоку раздался плеск весел: их перегнала лодка с журналистами и фотографами. Линден встретился взглядом с одной женщиной на борту, и, узнав его, она раскрыла рот от изумления. Она быстро его сфотографировала висевшим у нее на шее фотоаппаратом и улыбнулась, подняв вверх большой палец. С третьего этажа здания их окликнула дама, и Моника завязала с ней разговор. Женщина не спала уже с воскресенья, с тех пор, как поднялась вода; у мужа острый приступ ревматизма, но покидать квартиру он отказывается, хотя с появлением крыс все стало еще хуже. Да-да, здание заполонили крысы, они поднялись из затопленных подвалов. Это ад, сущий ад, – ворчала она. Моника и Франк пытались ее убедить отправиться вместе с мужем во временное убежище, где нет никаких крыс, где им будет тепло и сухо, но женщина даже слышать об этом не хотела. Она боялась, что ее обворуют, оба предпочитали терпеть дискомфорт, но не покидать квартиру. Когда спасатели отплыли, передав женщине хлеб, батарейки и другие вещи, Франк объяснил, что с таким поведением они встречаются постоянно: люди отказываются переезжать, они не хотят понимать, что это еще отнюдь не конец, что вода будет прибывать и дальше. У них нет больше ни телевидения, ни интернета, только радио, но предупреждения и призывы, которые без конца передают по всем станциям, безрезультатны. Единственное, что могут сделать муниципалы для этих упрямцев, – ежедневно снабжать их провизией.
Когда катер свернул с улицы Жавель на улицу Сен-Шарль, перед Линденом выросло большое здание из красного кирпича, то самое, в котором он жил три года. После смерти Кэндис он сюда не возвращался. У него защемило сердце, когда он увидел все эти запертые, с заколоченными окнами магазины, супермаркет, химчистку, аптеку, японский ресторанчик. А цветочная лавка и греческий магазинчик были опустошены паводком или разграблены. Линден помнил, какой оживленной и многолюдной была эта улица в рыночные дни, когда приходилось буквально проталкиваться по тротуару сквозь плотную толпу. Сейчас не было ни толпы, ни тротуаров, только грязь, тишина и плеск воды. Казалось, картины прошлого и настоящего несовместимы. Это был его бывший квартал, такой неузнаваемый и в то же время такой родной. Линден поднял голову и увидел балкон седьмого этажа, сердце забилось так, что стало трудно дышать. Ему хотелось отвести взгляд, но он заставил себя смотреть. Именно отсюда упала его тетка 6 июня 2012 года, в полдень. Тилья рассказала ему, что продавщица из магазина женской одежды, что на противоположной стороне улицы, видела, как Кэндис довольно долго стояла там, а потом перешагнула через перила и упала головой вниз, раскинув руки. Как ангел, – сказала та женщина. Трагический гордый ангел. Еще она сказала, что никогда не забудет звук, с каким тело разбилось о мостовую, упав прямо перед булочной, где Линден обычно покупал им к завтраку круассаны. «Скорая» приехала быстро, но было уже слишком поздно. Кэндис умерла сразу. Катер чуть задержался у того самого места, куда она упала. Моника и Франк заговорили с владельцем булочной, которого Линден не узнал, должно быть, собственник поменялся. Тот хотел знать, когда будет выплачена страховка. Они все проявили достаточно терпения, но дождь все не кончается, а если Сена так и будет подниматься, что с ними станет?
– Все в порядке, Линден? – внезапно забеспокоилась Ориэль, положив ему руку на плечо.
Струи дождя на его щеках смешались со слезами. В другой раз, в другие времена, он бы просто сбросил ее руку с плеча, он бы ответил, что да, все в порядке, все просто прекрасно, и продолжал бы фотографировать. Но сейчас нервы были на пределе, он не мог сдерживать волнение. Он вновь поднял глаза вверх, и ему показалось, что он видит Кэндис. Он пытался найти нужные слова. Здесь моя тетя выбросилась с балкона. Какая страшная фраза, произнести ее было просто физически невозможно, он лишь молча плакал, прижав к груди свою «лейку». Он даже не мог представить себе, как трудно будет сюда вернуться, он ведь никогда не рассказывал о смерти Кэнди, никогда и никому, даже Саше. Потрясение, вызванное этой смертью, так и не прошло, с годами не становилось легче. Теперь он смог пробормотать что-то вроде: я здесь когда-то жил со своей американской тетей. Ориэль сжала его руку холодными пальцами, и Линден не сомневался, что она все понимает, она догадалась, почему ему так горько. Катер доплыл до квартала Богренель, полностью затопленного водой. Огромный торговый центр казался пустынным и мрачным, его охраняли водные патрули. Пики обезлюдевших небоскребов квартала Фрон-де-Сен торчали среди тяжелых серых туч.
Ориэль негромко сказала, что ее друг погиб при теракте в ноябре 2015-го, это было на улице Алибер, в Десятом округе. Он ужинал с друзьями в кафе, которое выбрали своей целью террористы, тогда погибло четырнадцать человек. Она встречалась с ним полгода, они были влюблены и счастливы. В тот вечер, погрузивший всю Францию в глубокий траур, Ориэль осталась с матерью, у той была грыжа межпозвоночного диска, она не могла пошевелиться. Ориэль хотела поужинать с нею, а потом встретиться с другом. Когда в половине одиннадцатого она собиралась выходить из дома, телепередачу, которую смотрела мать, прервали срочные новости, и диктор сообщил о серии взрывов по всему Парижу. Тогда, в той неразберихе и всеобщей панике, было совершенно невозможно добраться до другого конца города: везде пробки, вой сирен в ночи, а жителям приказали оставаться дома. Она пыталась дозвониться до самого утра, но мобильный друга не отвечал. И только через два дня, наполненных неведением и тревогой, ей позвонили его родители, которых до этого она видела раза два, и сообщили, что опознали тело сына. Как ни странно, но рассказ подруги и этот жалкий вид его бывшего квартала немного облегчили боль Линдена. Ему удалось немного прийти в себя, он сказал Ориэль, что потрясен этой историей и ему очень жаль. Она добавила, что так и не ходила на улицу Алибер и никогда туда не пойдет. Не положила на место трагедии цветы, не поставила свечку, как делали тысячи парижан. Зато в первую годовщину трагедии принесла букет роз к залу «Батаклан», где той же кровавой ночью 13 ноября погибли более восьмидесяти человек. Так она почтила память всех жертв и своего любимого человека.
Вернувшись к площади Камброн, теперь уже пешком, Линден и Ориэль вошли в кафе на проспекте Ла Мотт-Пике. Как приятно было опять оказаться в тепле и сухости, далеко от злополучного квартала Жавель. Они заказали чай и горячий шоколад, потом Ориэль попросила: «Расскажи мне о тете Кэнди».
Кэндис не просто понимала его с полуслова, еще когда он был совсем маленький, она его чувствовала. Она была ему ближе, чем мать. Может быть, поэтому Линден довольно рано стал ощущать некую враждебность Лоран по отношению к сестре. Нет, вслух она об этом никогда не говорила, но скрыть было невозможно; отношения обострились еще больше, когда в своей гомосексуальности он признался Кэнди раньше, чем матери. Когда Кэнди покончила с собой, Линден находился в Токио. Он сделал все, чтобы приехать как можно скорее, но все равно не успел на кремацию. И до сих пор не мог себе этого простить. В письме, оставленном на кухонном столе, Кэнди ничего не объясняла, она просто давала инструкции: ее нужно кремировать и никакой мессы. И ничего о причинах своего поступка. Но Линден знал, почему она покончила с собой. Все дело было в том мужчине, Ж. Г., которого она ждала много лет, который все обещал, но не делал ничего, и который в конце концов женился на молодой женщине. Кэнди продолжала с ним видеться после его женитьбы. Она призналась Линдену, что это сильнее ее, она любит Ж. Г., он ей нужен. Они встречались в гостиницах, ужинали, и это было ужасно унизительно. Линден ненавидел этого неведомого Ж. Г., которого даже не знал в лицо. Он помнил, что тот звонил поздно вечером, и они разговаривали часами. Кэнди была больна им. Что в нем было такого особенного? – задавался вопросом Линден. Что она в нем видела? Кэнди была замечательной, заслуживала большего, чем этот жалкий тип. Линден рассказал Ориэль о нелепом соперничестве между Кэндис и Лоран. Он, конечно, понимал, насколько они близки, как любят друг друга, но соперничество тем не менее существовало и проявлялось буквально во всем. И хотя ему казалось, что в большей степени в этом была вина матери, он не мог догадаться почему; может, причину следовало искать в их детстве, в их родителях, в их ранних годах, проведенных в Бруклине. Лоран недоставало уравновешенности и тактичности Кэнди, она была более резкой и прямолинейной. Интеллектуальность Кэнди раздражала Лоран. Внешне обе они были очаровательны, но Кэнди казалась более тонкой, изящной, зато в Лоран, как говорили, было больше чувственности. Тет