– Корпоративный дух состоит в том, чтобы у нас была сплоченная команда, и я не думаю, что это хорошая идея – после всего, что произошло, усугублять потрясение коллектива приходом новых людей.
– Я не согласен. Коллектив либо справится с потрясением, либо пусть сотрудники ищут себе новую работу, это личное дело каждого. Работа не ждет, и клиенты не станут ждать, пока коллектив справится с нервами. Пусть эта ваша Соня пока замещает Шаповалову, но на днях я найду нового человека.
– А юристы? – Рубахина поджала губы. – На Шатохину многие жалуются. Она неуживчивая, грубая, игнорирует мероприятия и тренинги, и Федора с толку сбивает.
– Татьяна Павловна, у меня нет претензий к работе юротдела, и в частности – к Шатохиной. Если у вас они есть, напишите мне служебную записку, я рассмотрю. Но претензии должны быть именно к работе, безотносительно к вашему личному к ней отношению, а также к посещаемости мероприятий и тренингов, которые не входят в ее служебные обязанности. На работе работать надо, ничьи симпатии здесь не принимаются в расчет. У вас еще что-то ко мне?
– Да, вот наши поставщики. – Рубахина подала ему увесистую папку. – Вы просмотрите документы и завизируйте дополнительные соглашения на год. Проценты по бонусам и услугам, которые мы платим сетям за ввод позиций, мы стараемся включать в расходы, но все это шатко.
– Хорошо, я поговорю с юристами и бухгалтером, потом решу, оставьте мне папку.
Егор понимал, что Рубахиной что-то от него нужно, но что именно? А она поднялась и вышла, ступая решительно, и Егор подумал о том, что ему нужен новый зам. Но это подождет, а прямо сейчас ему необходим кофе, организм скулит и требует привычную дозу кофеина.
Сегодня Ольга Витковская пришлет ему свой отчет. Егор понимал, что, пока он его не увидел, дергаться в принципе незачем, а потому надо сварить кофе, заняться текущими делами и просто ждать.
В приемной сидела пожилая дама и принимала почту у курьера.
– Я сейчас сварю вам кофе, Егор Алексеевич, только приму почту и сделаю.
– Спасибо, я сам.
Он заправил кофеварку и нашел в шкафу чашки. Что-то он вчера собирался сделать, но забыл, и сейчас мысль об этом, словно заноза, засела в его сознании. Он налил кофе в кофейник, взял чашку и отнес все в кабинет, радуясь, что Инна засунула ему в портфель пакет с бутербродами и печеньем, сейчас это очень кстати. Егор улыбнулся своим мыслям – никто никогда не сооружал ему на работу бутербродов, а у Инны это получилось просто и естественно – она готовила еду себе, Федору и Реутову, и просто взяла еще две пластиковые емкости.
– Эти с сыром и колбасой, эти – с паштетом и помидорами. А здесь печенье. – Она положила коробки ему в портфель и закрыла замок. – Коробки не забудь, когда вечером уходить будем.
Егор вдруг понял, что очень хочет оставить эту женщину себе. Чтобы жить с ней, засыпать и просыпаться, утром получать коробки с бутербродами, а вечером слушать, как она играет на рояле, или смотреть, как она катает бильярдные шары. Или посадить ее в машину и куда-то повезти, показать ей то, что видит он – город, дома, словно выросшие из недр земли, небо – одно на всех. И порядок, который превращает мир в часовой механизм. Любовь ли это? Он не знал. Он никогда не думал об этом, в молодости у него не было на это душевных сил, потом банально не хватало времени. Если какая-то девушка появлялась рядом, это всегда было ненадолго: мать делала все, чтобы та сбежала. А потом он женился на Полине. Егор много раз задавал себе вопрос – зачем он это сделал, и раньше ответ находился, а сейчас уже нет. И вот – Шатохина, от которой у него два месяца подряд просто кровь в жилах стыла, а теперь… Егор улыбнулся, вспоминая прошлую ночь. Боги, пресветлые и превсякие, каким же набитым дураком он был раньше! Ведь счастье – это не какой-то особый дар, полученный за заслуги, счастье – это выбор!
И он выбирает эту женщину. Или нет, просто так вышло? Выбрал ли он ее? Наверное, выбрал, когда узнал, какая она. Да, он попал в жизнь Инны случайно, и у нее было просто ожидание, которое она скрашивала своими занятиями, но вся она мыслями там, с тоненькой бледной девушкой, глядящей неподвижными глазами в потолок. И когда эта девушка вернется, то вернется и прежняя жизнь Инны, которую он не знает и где ему, возможно, не будет места. Но он уже выбрал это счастье, и он готов побороться, чтобы Инна осталась с ним.
Егор отпил кофе и взял из коробки бутерброд. Он решил, что больше не станет думать об Инне. Пусть все идет, как идет. Он поймал себя на том, что за несколько последних дней он стал гораздо проще относиться ко многим вещам. А главное, удавка, сжимавшая его долгие годы, исчезла, и его жизнь обрела смысл и наполнилась чем-то, чего у него никогда не было. И он уже готов украсить свою квартиру фотографиями.
Фотографии!!!
Егор едва чашку не уронил. Конечно же, снимки, которые он скачал из папки покойной Маши Даниловой! Он так прятал свою находку, так чистил корзину и прикидывал, что бы еще сделать, – и забыл о них! С другой стороны, а кто бы не забыл, когда столько всего навалилось?
Егор достал флешку и вставил ее в свой планшет. Фотографии грузились медленно, и он от нетерпения допил кофе и принялся за печенье. Но вот открылась первая фотография – похоже, это как раз то празднование Восьмого марта, когда Вере подлили наркотик.
Егор медленно листал фото. Лица знакомые – вот отдел логистики с Шаповаловой в центре. Наряды, прически, мягкие игрушки и розы на длинных стеблях – кто придумал эту пошлость, зачем? Вот Шаповалова о чем-то говорит с Рубахиной – скорее всего, они даже не заметили, что их фотографируют, по всему видно, они ссорятся. А это сам Попов – высокий, подтянутый мужик чуть за сорок, одетый в дорогой серый костюм. Егору почему-то подумалось, что Попов должен был нравиться женщинам и они охотно шли навстречу его желаниям.
– Гарем себе завел, ишь ты, устроился. – Егор пролистал снимки с Поповым. – Но на этом празднике жизни ты явно чувствовал себя не слишком счастливым.
Егор пролистнул несколько фото с позирующими девицами и остановился. Верочка Никитина в строгом синем костюме – белая блузка, маленькая брошь на лацкане, скромно подобраны волосы, но разве спрячешь за этим ее милое личико, лучистые глаза, ямочку на подбородке, точеный носик? Разве скроет строгий костюм ее молодость и какую-то особенную чистоту?
Верочка стоит около столика, и ее стакан рядом с тарелкой наполнен соком – судя по цвету, апельсиновым. Она говорит с молодым толстощеким парнем – лицо с маленькими хитрыми глазками, один из них заметно косит. Даже на фото видно, что кожа его лоснится жиром, прыщи на носу и подбородке, фигура нескладная, и весь он грузный: толстые ляжки втиснуты в серые брюки, над ремнем нависает живот, розовая рубашка и светлые туфли совершенно неуместны, галстука нет, и рядом с Верочкой он выглядит абсолютным гоблином. И то, как он смотрит на нее… Егор понимает, что парень этот все на свете отдал бы, чтоб она принадлежала ему, а она его даже не видит, говорит с ним, а смотрит поверх его головы.
Егор не ожидал, что у Ираиды Андреевны может оказаться сын столь отталкивающей наружности. Теперь понятно, почему Дима решил, что Верочку изнасиловал именно он. На этом парне огромными буквами написано: способный на любую гнусность мерзавец.
Не эту ли фотографию разместила покойная Маша на своей странице в Фейсбуке? Скорее всего, так оно и было, потому что это было единственное фото Веры. Но зачем она это сделала? Судя по Машиному тону, когда она пыталась об этом рассказать ему, она не питала любви к Вере и случившееся хотела преподнести как некую пикантную историю. Вряд ли ее грызла совесть. Вряд ли она вообще была у Маши Даниловой.
Еще снимки с танцующими, Шаповалова в разных ракурсах.
Нет, вот еще фотографии Верочки. Волосы растрепались, странная улыбка, застывший взгляд – лицо словно утратило четкость, пиджака на ней уже нет, кто-то обнимает ее, она смеется, юбка задрана. Егор понимает, что Инна не должна видеть эти фото. Ни она, ни Федор.
Вот Верочку подсаживают на стол – люди смеются, Егор всматривается в их лица: Шаповалова хохочет, Рубахина что-то бросает в Веру – скомканную бумажную салфетку, что ли? Но именно этот жест – Рубахина в принципе не фигурировала ни в чьих рассказах о травле. Именно она бросает в Верочку салфетку. Почему? Она как заместитель директора должна была остановить это безобразие.
А где был в это время Попов? Почему никто не сказал, где находился директор? Ведь именно он больше всех заинтересован в Вере, но его не было в зале, когда все произошло.
Егор набрал знакомый номер.
– Егор Алексеевич, что-то стряслось?
– Нет, Наташа, ничего. – В трубке слышны писк и возня. – Наташа, я вот о чем подумал. Когда насиловали Веру Никитину, где был Попов? По идее, он должен был все это остановить.
– В том-то и дело, что Руслан Викторович ушел. Сказал речь, немного еще побыл – и ушел к себе в кабинет. – Наталья вздохнула. – Он тогда очень расстроен был объяснением с Верой. А когда ее перенесли в бухгалтерию, он пришел.
– Ты видела, что он там был?
– Да. – Наталья озадаченно замолчала. – Я только сейчас подумала… Мы ее принесли, а он там уже сидел. Пил сок, печенье стояло, пепельница с окурками – видимо, курил в окно… Может, он там все время был? Бухгалтерия ближе к залу, чем его приемная и кабинет.
– Понятно. – Егор посмотрел на фотографию на экране. – Скажи, пожалуйста, а как Рубахина относилась ко всему происходящему? Она же не могла не знать.
– Татьяне Павловне до этого никогда не было дела. Они с Леной не враждовали, но по понятным причинам и дружбы не водили. – Наталья снова вздохнула. – Татьяна Павловна, конечно, все знала, но, видите ли… Она очень хотела занять кресло директора, а потому, я думаю, она это не пыталась прекратить, чтобы сделать хуже, чтобы Руслана Викторовича уволили. Понимаете, она ведь была уверена, что директором назначат ее. И когда он погиб, она стала исполняющей обязанности и совсем уже не сомневалась… А потом пришли вы…