о исполнитель мог точно узнать, когда ему следует укрыться в безопасном месте. И он бы спрятал плату для часовщика в часах, чтобы тот смог ее получить лишь в том случае, если предупредительный сигнал сработает и исполнитель не погибнет во время взрыва, а сможет вернуть часы мастеру.
Конечно, поскольку часы были доставлены не тому человеку, все пошло не так, как планировалось. Он проводил глазами коляску с запряженной в нее парой белых лошадей, размышляя о том, как могло случиться, что часы доставили не тому человеку. На коробке были обозначены его имя и номер его комнаты. Уильямсон, вероятно, изучает сейчас регистрационные записи, пытаясь выяснить, нет ли других Стиплтонов в районе Пимлико.
Таниэль вошел в расположенное неподалеку от мастерской Спиндла почтовое отделение и составил короткую телеграмму для Уильямсона, изложив сказанное Спиндлом о часовом механизме и алмазах. Когда он подошел к конторке, сидевшая за ней женщина, взглянув на уже закодированное сообщение, улыбнулась ему:
– Телеграфист?
Он кивнул и указал на код получателя, который он машинально вписал вместо адреса:
– Я знаю, что половина телеграфных проводов в Уайтхолле вышла из строя. Возможно ли доставить это в полицейское управление?
– Абсолютно все, адресованное в Уайтхолл, проходит через Форин-офис, у них единственная работающая линия. Думаю, к этому моменту там уже образовалась значительная задержка. Не исключено, что посылать телеграмму сейчас бесполезно: ее все равно срочно не доставят. Вы можете с таким же успехом отправить телеграмму-письмо, оно сегодня же придет.
– Нет, я все же остановлюсь на телеграмме. Клерк на другом конце, возможно, все же успеет отнести ее вниз до обеда.
– Я не возьму с вас денег, – сказала женщина. – Вы уже сделали за меня всю работу.
– О, спасибо.
– В каком отделении вы служите?
Она подразумевала почтовое отделение, и через мгновение он понял, что лучше было бы солгать, но сегодня все его мысли занимало другое, и правдивый ответ выскочил сам собой.
– В Хоум-офисе.
– Ох, – вырвалось у нее, и на лице отразились одновременно сочувствие и настороженность. – Ну что же, приятно было познакомиться.
Выйдя из здания почты, он пошел в сторону метро, но замедлил шаги, когда вспомнил, что в часах спрятано огромное количество алмазов. Уильямсон будет вне себя, если выяснится, что Таниэль поехал домой, оставив Мори без наблюдения. Он перешел дорогу и направился в сторону Найтсбриджа.
День был теплый, и на Филигранной улице царило оживление. Таниэль миновал канцелярскую лавку, в витрине которой красовались великолепные оленьи рога, с которых свисали подвязанные на лентах стеклянные ручки, и пекарню, где выставленная в окне модель колеса обозрения медленно вращала по кругу крошечные пирожные. Дверь в мастерскую Мори была распахнута, и на пороге грелся на солнышке Катцу; механический осьминог выглядел тут совершенно уместно, не удивляя своим видом никого из окружающих. В витрину заглядывали хорошо одетые прохожие, и у некоторых женщин были в руках покупки из «Харродса», перевязанные фирменными голубыми лентами. Немного застеснявшись своей потрепанной одежды, Таниэль перешагнул через осьминога и вошел в мастерскую.
– Добрый день, – поприветствовал его сидящий за столом Мори. – Ну как, обморок на службе сработал?
– Я не пробовал, вместо этого залил там все своей кровью. – Ему пришлось набрать воздуху в легкие, хотя этого не требовалось для произнесения совсем короткой фразы: – Я хотел бы снять у вас комнату, если она все еще свободна.
– Правда?
– Да, моя собственная нагоняет тоску.
Мори расправил плечи. Он всего лишь слегка выправил свою обыкновенно дурную осанку, но стал от этого выглядеть еще меньше, как мальчик, которому велели прочитать перед гостями стихотворение.
– Отчего так?
– Она… В общем, я очистил ее от всего лишнего позавчера.
Мори больше не стал спрашивать. Вместо этого он протянул со своего места левую руку и, взяв с подставки чайник, налил воду в две уже приготовленные чашки. Чайный порошок окрасил воду в зеленый цвет. Перегнувшись через стол, Мори передал чашку Таниэлю, и тот с удивлением обнаружил, что она едва не обжигает пальцы – вода в чайнике явно только что закипела.
– У вас это здорово получается. О, и вот еще, – он вынул из кармана паровую игрушку. – Она мне помогла. Спасибо.
– Я думаю, это оттого, что я пью чересчур много чая, – сказал Мори, забирая у него золотой шар. Жар от чайника слегка ускорил вращение нескольких лун на парящей в воздухе модели Солнечной системы. Кольца Сатурна переместились выше. Теперь, присмотревшись, он обнаружил множество планет, а на внешнем крае модели были две новые планеты, вращающиеся одна вокруг другой и одновременно вокруг Солнца. Таниэль не удивился. Когда единственный источник новостей для тебя – чтение газет во время ночных дежурств, нетрудно пропустить новейшие астрономические открытия.
– Можно Шесть попробовать? – произнес чей-то голосок, заставив Таниэля вздрогнуть от неожиданности. Он увидел рядом с Мори крошечную девочку. Она сидела неподвижно, наклонившись вперед, и, хотя ее ничто от него не загораживало, Таниэль разглядел ее только сейчас. Она была незаметная, как мышка. Ее волосы были коротко острижены, а платье сшито из шероховатой, похожей на рогожу черной материи. Мори протянул ей свою чашку, и она с торжественным видом отхлебнула глоток, но потом скорчила гримасу и отдала чашку назад.
– Это ваша? – растерянно спросил Таниэль.
– Нет. Это Шесть, она изготовляет фузейную цепь для мистера Фэншоу. В наши дни их делают только в работных домах, но потом они их попросту выбрасывают; очевидно, они заставляют детей заниматься этим только для того, чтобы «предотвратить безделье», – он понизил голос, цитируя девиз работного дома. – Поэтому мне пришлось арендовать ее на день. Шесть, мистер Стиплтон.
– Шесть? – повторил Таниэль.
– Их в работном доме зовут по номерам. Верни-ка их мне, – обратился он к ней.
Девочка посмотрела на него круглыми совиными глазами:
– У Шесть ничего нет.
– В левом кармане. И полагаю, ты уже достаточно большая, чтобы говорить о себе в первом лице.
С раздосадованным видом она вынула из кармана очки со множеством линз – похожие он только что видел в мастерской Спиндла. Таниэль пристально смотрел на них. Он знал, как они называются, но не мог вспомнить. Его усталый мозг подсказывал: луны, нет, как это будет на латыни? Так, лупы.
– Спасибо, – Мори забрал их у нее. – На кухне еще остались булочки, хотите? – добавил он, обращаясь к Таниэлю. – Чувствуйте себя как дома.
– Можно я съем еще одну? – спросила Шесть.
– Да.
Шесть сползла со своего высокого стула и вприпрыжку отправилась на кухню, шаркая слишком большими для нее ботинками. Таниэль последовал за ней, стараясь двигаться очень осторожно, потому что, как и Мори, она представляла собой необычайно хрупкий экземпляр человеческой породы.
Она не могла дотянуться до стола, и Таниэлю пришлось достать для нее булочку.
– Сегодня прекрасная погода, не правда ли? – сказал он, только чтобы что-нибудь сказать.
Мори, по-видимому, заставил ее как следует отмыть руки: по контрасту с ее в целом неопрятным, взъерошенным видом они казались ослепительно чистыми. В конце концов, она не могла быть старше четырех-пяти лет и, судя по тому, что Мори разрешили взять ее из работного дома, она сирота. Таниэль посчитал, что ее воровство простительно.
– Шесть видела гусеницу.
– Какая она?
– Зеленая, с белыми и фиолетовыми полосками.
– Ясно, – медленно произнес Таниэль. Ему нравились дети, но он часто чувствовал себя сбитым с толку в общении с ними. Его собственные детские воспоминания со временем размылись, превратились во что-то туманное.
– Наверное, она была восхитительна?
Девочка опасливо посмотрела на него:
– Нет, это была просто гусеница.
– Ты знаешь, во что превращаются гусеницы? – снова попробовал найти с ней общий язык Таниэль.
– Да. Дети это знают. – Она ела булочку, быстро откусывая от нее, как будто опасаясь, что ее могут отнять. – Как она решает, стать ей бабочкой или мотыльком?
– Я… не знаю.
– Это разные виды, – вступил в разговор сидящий в мастерской Мори. – Вроде того, как ты еще до рождения решила, что не будешь обезьяной.
Шесть немного поразмышляла.
– Надзирательница говорит, что я обезьяна, – возразила она.
– Надзирательнице придется убедиться, что она неправа с анатомической точки зрения.
Кивая самой себе головой в подтверждение сказанного и держа в руке недоеденную булочку, Шесть прошаркала обратно в мастерскую. Таниэль последовал за ней: ему было интересно, что она будет делать и почему Мори не делает это сам. Закончив есть, она взяла в одну руку щипчики, а другой подняла со стола нечто невидимое глазу. В отблеске света Таниэлю показалось, что он видит нить толщиной в волос.
– Верни мистеру Стиплтону часы, – приказал Мори.
– У тебя глупое девчачье имя, – пробубнила она, но все же протянула часы Таниэлю. Он взял их, сконфуженный. Ему никак не удавалось почувствовать себя как дома, он сам видел бесцельность своего передвижения по мастерской. Он заметил в поведении Шесть собственнический оттенок: она украла часы, чтобы он обиделся и ушел. Она хотела, чтобы Мори принадлежал ей одной.
– Нет, тогда бы меня звали Кэйко. А я – Кэйта. Твоя идея о грамматическом обозначении пола субъективна и национально обусловлена.
– Что это значит? – огрызнулась она.
– Бестолочь, – сказал он. – Занимайся своим делом.
Она фыркнула, но повиновалась.
– Для чего это? – спросила она.
Мори уже надел было очки, но теперь снова их снял.
– Ты замечала, что, когда заводишь пружину, а потом отпускаешь, чтобы она раскрутилась, то сначала она делает это быстро, а потом замедляется? – спросил он.
Она кивнула. Таниэль тоже внимательно слушал.