– Тем не менее все это выглядит не вполне правильно.
– Но также и не вполне неправильно.
Уильямсон остановил на Таниэле острый взгляд, казалось, просвечивая его до костей.
– Как бы то ни было, – сказал он, растягивая слова, – часы появились у вас в квартире вечером того дня, когда мы получили угрозы. Они открылись в день, когда произошел взрыв. Сигнал прозвучал непосредственно перед взрывом. А как насчет специального механизма, который показывает, где в определенное время находится обладатель часов? Не знаю, для чего он предназначался, но Спиндл говорит, что это один из сложнейших механизмов, какой ему когда-либо приходилось видеть. Вы не станете изготовлять самый совершенный механизм из когда-либо виденных одним из лучших часовых мастеров Лондона, чтобы просто использовать его как будильник, не так ли?
– Я снял комнату у него в доме, – тихо сказал Таниэль, – чтобы следить за ним. Я не утверждаю, что он невиновен. Я просто говорю, что трудно предположить, что алмазы – это плата, поскольку речь идет о богатом человеке. Богатство которого уходит корнями в прошлое, судя по тому, что говорит Фэншоу.
Уильямсон некоторое время молчал, откинувшись на спинку стула.
– Ну что ж, это хорошо. Это очень хорошо, – он выглядел виноватым, но не произнес извинения вслух. – Знаете, вам бы надо служить в Специальном отделе, а не печатать для Фэншоу. Вы очень уравновешенны.
Таниэль улыбнулся.
– Интересно, как часто офицеры из Специального отдела погибают, если они упускают ирландцев?
– Если упускают? Всегда.
– Приятнее, однако, работать с более эффективными людьми, не правда ли? Так что во всем есть свои преимущества и недостатки.
Уильямсон расхохотался, но тут же закашлялся.
– Расскажите мне о Мори.
– Что именно?
– О вашем впечатлении от него, если оставить в стороне загадочную историю с часами.
– Он добр, – сказал Таниэль, глядя в пол с процарапанными на нем полукружьями, оставленными ножками столов. – Он боится высоты и не любит соседских детей. У него есть ручной механический осьминог, который ворует носки. Кажется, его хорошо знают в выставочной восточной деревне в Гайд-парке, так что он не то чтобы совсем отшельник.
– Вы с ним ладите?
– Да, вполне.
– До такой степени, что сможете осмотреть дом, не вызывая подозрений?
– Вряд ли я смогу поднимать половицы, – тихо произнес Таниэль.
– Вам и не надо поднимать половицы, я хочу, чтобы вы просмотрели его переписку. Если он связан с ирландцами, он, скорее всего, сжег все, что может послужить уликами, но мог и не сжечь. Люди чувствуют себя дома в безопасности; он мог сохранить письма, листовки… помимо прочего, они не гнушаются шантажа.
– Хорошо, – ответил Таниэль; у него заныли зубы.
– Если вы что-нибудь найдете, сразу же сообщайте мне. Спиндл скоро передаст мне законченный отчет, но я не могу арестовать человека за наводящие на размышления часы, к тому же… вы понимаете. Давление с самого верха.
– По вам это заметно.
– Нет, вы скажите, что на самом деле думаете, – Уильямсон пытался говорить задиристым тоном, но потом обхватил руками голову. – Правда, заметно?
– Долли, все будет хорошо. Я думал, вы уже арестовали половину вовлеченных в это дело преступников.
– Да. Мы знали их имена за много месяцев до взрыва, но не могли их арестовать, пока не найдем бомбы. Иначе у нас не было бы доказательств. Но мы не нашли чертова изготовителя бомб. Если мы не сможем его поймать, будет дьявольски трудно напрямую связать остальных ублюдков со взрывом, и потом, никто из них его не знает; им не рассказали ни о чем, кроме того, что каждый из них должен непосредственно сделать, на случай, если их арестуют. Прошу вас, будьте осторожны. Если вы спугнете этого человека, все дело может…
Таниэль откинулся назад. Уильямсон, должно быть, заметил выражение его лица, поскольку сделал умиротворяющий жест рукой.
– Не думайте, что я не понимаю, какой это чудовищный административный провал, раз приходится рассчитывать на помощь гражданского лица.
– Что случится, если я не смогу ничего найти?
– В таком случае мне все равно придется его арестовать, чтобы попыться вытрясти из него признание до того, как министр иностранных дел узнает, что я арестовал восточного аристократа.
Таниэлю стало трудно дышать, он почувствовал боль в груди.
– Долли, возможно, это не он. В бомбе был спрятан часовой механизм, но любой часовщик мог извлечь его из каких-нибудь сделанных Мори часов, и да, у вас есть подозрительные часы, но ведь любой часовой мастер мог настроить их так, чтобы они сработали нужным образом.
– А что вы скажете о попрошайке у вашего дома, который видел мальчика с иностранным клеймом на ботинках?
– Половина лондонских часовщиков – китайцы.
– Вы действительно так думаете или вам просто очень хочется, чтобы это был не он?
Таниэль встал.
– Чего мне хочется, так это чтобы вас не вышвырнул на улицу министр иностранных дел при весьма возможном развитии событий, при котором самурай сумеет настолько упорно и долго удерживать свои позиции против нескольких копов, что о происходящем станет широко известно.
Уильямсон тоже встал.
– Извините, – сказал он, протягивая Таниэлю руку.
Таниэль пожал ее и поспешно отвернулся, чтобы полицейский не увидел его лица.
Вернувшись со службы с украшенным позолотой приглашением на бал Форин-офиса в сумке, Таниэль вошел в дом не через мастерскую, а через парадный вход. Он видел через окно, что Мори работает. Таниэль положил на кухонный стол полученный от Фэншоу словарь, поставил чайник на огонь и, ожидая, пока он закипит, прочитал несколько первых страниц. Словарь содержал не слова, а отдельные символы, лишь некоторые из них были одновременно словами, разбитыми на группы, каждую из которых объединял штрих под определенным номером. Вначале шли числа и символы, обозначающие слова «человек», «солнце» и «большой». Таниэль перекинул страницы налево, чтобы просмотреть статьи в конце словаря. Они казались бессвязными, запутанными и древними на вид. Слова были философскими терминами.
– О, тут чай, – сказал Мори, услышав из мастерской бульканье кипящего на кухне чайника.
– Не хотел вас беспокоить, – отозвался Таниэль.
– Ничего, беспокойте.
Таниэль шире приоткрыл дверь между мастерской и кухней. Она никогда не закрывалась до конца, удерживаемая крепким железным упором. Дверь была дубовая, со стрельчатым завершением; ее массивность напоминала Таниэлю юные годы, когда он играл на органе в герцогской часовне: ему приходилось изо всех сил налегать плечом, чтобы открыть дверь на хоры. Правда, та дверь была скрипучей. Мори сидел спиной к Таниэлю, склонившись над микроскопом. Он был поглощен какой-то сложной работой и даже не обернулся. Переложив карандаш из правой руки в левую, Мори делал какие-то пометки на кальке. Было очевидно, что он не считал необходимым поддерживать разговор из вежливости.
Подойдя сзади и коснувшись его локтя, Таниэль положил перед ним гинею. На Мори была рубашка из настоящего льна, и оттого, что он сидел боком к двери, сквозняк холодил его левую руку. Он повернулся на стуле.
– Что это?
– Это ваш выигрыш, – ответил Таниэль. – С сегодняшнего утра я работаю в Форин-офисе.
Мори кивнул.
– Отлично.
– Спасибо, барон Мори.
– О, кто вам об этом сказал? – сердито спросил часовщик.
– Никто. Я видел в офисе ваши иммиграционные документы. Почему вы об этом не сказали?
– Мне больше хочется быть часовщиком, чем самураем.
– Как видно, вам ужасно не нравится быть самураем.
– Молчи, крестьянин!
Таниэль рассмеялся; он знал, что сказал бы Уильямсон, увидев эту сцену, но тут же отогнал от себя эту мысль. Не Уильямсону возвращаться в Пимлико, когда все закончится.
Вскоре они сели ужинать: свежий хлеб, настоящий виноград и горьковатое восточное вино, после двух чашек которого Таниэль решил, что оно ему нравится. Ему также доставляло удовольствие смотреть, как Мори ест рис палочками, – он управлялся с ними чрезвычайно аккуратно, Таниэль не сумел бы столь же изящно орудовать ножом и вилкой. По всей видимости, Мори неодобрительно относился к европейским столовым приборам, считая их признаком бессмысленного декаданса, и, как будто желая подчеркнуть свое отношение, перемыл всю посуду, за исключением вилки Таниэля, которую он воткнул в банку, словно для химической пробы. Таниэль шутливо толкнул его в бок и увидел его улыбку, отразившуюся в темном окне.
В саду, среди берез, от травы поднимались светящиеся шары. Он видел их в свою первую ночь здесь, но сейчас ему удалось разглядеть их поближе, и он обнаружил, что они окрашены в желтые и оранжевые тона. Время от времени один из них мигал, как будто между ними что-то передвигалось. Ребенок Хэйверли, вновь оставленный возле задней двери, тоже заметил это и разразился радостными воплями.
Таниэль поставил тарелку, которую вытирал:
– Что это?
– Светлячки.
– В Англии не водятся такие светлячки.
Мори вынул из кармана ключ. Как только он открыл дверь, блуждающие огоньки исчезли. Они все же вышли в сад и огляделись, но не нашли ничего, за исключением Катцу, пускающего пузыри в садовой лейке.
Часть вторая
XIОксфорд, июнь 1884 года
Всю неделю Грэйс работала над интерферометром. Триместр заканчивался четырнадцатого июня, то есть завтра, – и после этого будет уже слишком поздно. В Лондоне невозможно произвести аккуратные измерения, там слишком много шума: от поездов метро под землей и от идущих повсюду строительных работ на поверхности. Именно по этой причине у американца не получился эксперимент. Он пытался поставить его в подвале военно-морской академии, где прямо над его головой пять сотен мужчин занимались строевой подготовкой. У Грэйс же теперь появились все основания надеяться на успех. Она все сделала как следует: перепроверила первоначальные расчеты, выявила ошибки и исправила их. Взяв в руки последние записи из последней стопки перечитываемых материалов, она почувствовала прилив необыкновенной легкости. Сделанные ею выводы, казавшиеся вначале столь уязвимыми, теперь обрели под собой почву. Новый эксперимент будет успешным. Ей все же придется вернуться в Лондон ненадолго, но отнюдь не навсегда. Как только статья будет опубликова